Стратегия 10 Дипломатия фронтира

Глава 12 Новый русский

Утро третьего дня после нападения пиратов на Додж-Сити в «платформенной» одноэтажной Америке начиналось с густого аромата кофе и приглушенного звона посуды. Я отодвинул тарелку с недоеденными блинами и прищурился от солнца, пробившегося сквозь витражные окна с геометрическим узором — треугольники и зигзаги ар-деко танцевали на отполированных локтями и ладонями посетителей дубовых столешницах.

Моя спутница, перебирая салфетку с вышитыми буквами «Laguna Club», тихо спросила:

— Ты слышал? Вчера этот британский корабль, забыла название…

— «Счастливая доставка».

— Да-да! Он обстрелял одну из прибрежных деревень.

— Опять? Трахома! Американцам придётся срочно повесить парочку из числа ответственных лиц из Coast Guard, отвечающих за охрану побережья. Потому как рыбаки Энрике и Роберто Гарсия из культовой песни уже не поспевают за событиями!

— Что-то слишком часто ты начал употреблять это дикое медицинское словечко, — прищурилась Екатерина Матвеевна.

— Чем не нравится-то? Трахома! Ярко!

— Всем. Из него хламидии сыплются. Где только взял.

— Я как-то уже говорил мельком… У Кастета, то есть Кости Лунёва подхватил. Для использования в эмоциональные моменты, вместо матерщины. Выработано на основе обширного сталкерского опыта реагирования в сложных тактических ситуациях, — развёрнуто пояснил я. Чтобы не докапывалась.

— Но ты же не сталкер высшей категории, — ехидно хмыкнула Селезнёва.

Вот ведь язва.

— С такими приключениями скоро по совместительству стану ещё и сталкером, — попытался парировать я. — Ну, может не высшей категории. Тем более, что на подходе новые…

— Ты о чём? — насторожилась моя начальница.

Прежде чем я успел ответить, за окном послышалось тарахтение старенького двигателя и скрип тормозов — в переулке, спускающемся к набережной, почти напротив нашего столика замер фургончик скорой помощи. В притихшей на время объявленного губернатором траура улице, выцветший от времени красный крест на борту «скорой» казался криком в пустоте.

Двое не по профессии щуплых санитаров, словно в замедленной съёмке, вывели мужчину в мятом домашнем халате. Он сильно хромал, а его правая рука, туго перетянутая бинтами, безвольно свисала, как сломанное крыло.

— О, господи…

— Долечиваться будет дома, — пробормотал я, наблюдая, как жена пострадавшего вышла на крыльцо. Её чёрное траурное платье колыхалось на ветру, сливаясь с тенями под крышей. Ребенок лет пяти, прижавшийся к ее ноге, смотрел на отца широко раскрытыми глазами — будто не узнавая. Воздух наполнился сдавленными рыданиями, слова были лишними.

— Городская больница переполнена, много тяжелых, — сообщила Екатерина Матвеевна.

— Почему она в трауре, если муж вернулся? — не понял я.

— Потому что кто-то в семье погиб. Второй ребёнок или ещё кто-то из родственников… Кошмар!

Вот и ещё один итог смертоносной работы канониров «Счастливой доставки», за полчаса интенсивного миномётного обстрела превративших многие дома Додж-Сити в руины. В этом объективно небольшом городке, где все друг друга знают, каждый горожанин оказался так или иначе причастен к семейным трагедиям.

Санитары под руки бережно увели мужчину в дом, затем минуту постояли на улице, торопливо выкурив по сигарете, и фургон с красным крестом, пыхнув пару раз сизым выхлопом, вырулил на набережную, отправившись в обратном направлении. Вообще-то по ней ездить нельзя, но это «скорая».

Спутница внезапно сжала мне ладонь:

— Ты думаешь, они это простят британцам?

Я не сразу ответил. Вместо слов за окном осталась тишина — густая, как невыплаканные слезы.

Разрушения, потери и последствия, в том числе репутационные, даже без учёта скромных масштабов Платформы оказались существенными. Катастрофический провал системы предупреждения и обороны, множество убитых и раненых, повреждённые и разрушенные жилища, медицина, и до этого происшествия работающая с полным напряжением, неизбежно срочные кадровые решения, взбаламученное общество, слухи и истерика в газетах… Требовалось принятие срочных, и в то же время продуманных и эффективных мер, что в таких условиях сделать очень непросто.

Другими словами, перед новой администрацией города и губернатором третий день только нарастает ком проблем. Как весьма образно говорил в аудитории мой преподаватель высшей математики, «необходимость одновременно решать гипотезу Римана, гипотезу Коллатца, гипотезу Ходжа, теорию Янга-Миллса, уравнение Навье-Стокса, гипотезу Берча и Свиннертона-Дайера и проблему Гольдбаха, стоя при этом головой вниз на резиновом мяче и накручивая петли на американских горках».

— Так что?

— Катя… Вообще-то у них была война за независимость, American War of Independence, которая унесла жизни примерно двадцати пяти тысяч человек, и с точки зрения соотношения погибших со всем населением это была вторая по кровопролитию война Америки после Гражданской… И ничего, время залечило раны, жили и безобразничали душа в душу. Договорятся.

— Как и в случае с немцами, которых мы пригрели и простили достаточно быстро, — подхватила Екатерина. — Алгоритм известен: нужно публично покаяться, рассказать о возвращении к гуманизму, сказать про денацификацию…

— Депиратизацию! — ухмыльнулся я. — А так же вспомнить постулат «Сын за отца не отвечает».

Селезнева немного подумала, сделала пару глотков сока, и дополнила, а точнее, заключила:

— Сын за отца, конечно, не отвечает. Вот только многие дети рано или поздно хотят стать похожими на своих отцов и дедов. Особенно если раз за разом превращать серийных морских убийц в благородных романтиков со звучными именами Чёрная Борода, Стальной Глаз, Твёрдая Рука и…

— Вялый…

— Что вялый? У кого вялый? — машинально уточнила Селезнёва.

— Проехали, кхе-кхе.

— Горнаго! Бесстыдник!

— Все-всё! Выгружаемся, пирожные сохнут!

Ресторанчик цеплялся за край жалких остатков неудачно построенного ещё неопытными жителями деревянного пирса, будто ракушка, наросшая на камнях. Его стены, выкрашенные в цвет морской волны, сливались с заливом, а вывеска, стилизованная по воле Аба Слени под неоновый шрифт тридцатых годов прошлого века, мерцала блёклым как бы золотом: «Лагуна-Клуб — кофе, пироги, добрые разговоры».

Ясным днём внутри царил мягкий полумрак. Потолок с квадратом большой деревянной панели по центру был украшен большим раритетом и личной гордостью владельца — тяжёлый с виду латунный вентилятор длинными лопастями лениво разрезал воздух, настоянный на аромате свежемолотого кофе и ванили.

Аб Слени не жалеет денег на постоянное совершенствование интерьера. Барная стойка, выгнутая, как палуба морского рыболова-дрифтера, сверкала медными кранами и рядами гранёных графинов с виски — реликвиями будто бы недавней отмены «сухого закона», заказанными и перемещёнными в нашу реальность и в наши дни через канал поставки.

За ней, в небольшом облачке пара, в подготовке к вечеру копошился бармен в белоснежной рубашке с подтяжками, начищая бокалы до зеркального блеска. На полках за его спиной громоздились банки с местными солёными огурцами и персиковым джемом. На всех были наклеены монохромные этикетки ручной работы с надписью «Home Made» — всё, как любили в те давние годы, когда консервы ещё считались роскошью.

Между столиками практически пустого в это время дня зала, застеленными скатертями в сине-белую полоску, порхнули две молоденькие официантки в кружевных фартуках и туфельках на низком каблуке. Их смех, лёгкий, как пенка на капучино Катрин, растворялся в джазовых пассажах, тихо льющихся из патефона в углу. Там, под пальмой в кадке, стоял сам ретро-аппарат — чёрный лакированный ящик с медным рупором, обвитым виноградной лозой. Из него неторопливо выползал голос Билли Холидей и обволакивающий шёпот саксофона. Дикая вещь!

Вот ещё словечко, уже не помню, у кого я его подцепил… Давно хочу приобрести патефон, причём именно такой — чёрный и с медью. И чтобы пластинок с красными этикетками побольше.

У дальнего окна, где свет играл в стёклах графинов с водой, висела картина: пароход «Императрица Тихого океана» лихо рассекал волны залива, весьма похожего на бухту Доджа.

Под ней, на подоконнике, дремал главный завсегдатай заведения — кот-рыболов, растянувшийся на коврике с вышитыми якорями. Кот приходит в ресторан только днём. Полакомится сметанкой и идёт спать на свою подстилку. Просыпается без будильника, успевая унести лапы до первого вечернего посетителя. Иначе нельзя, затискают… Вообще-то, во время позднего обеда мы любим сидеть там, но сейчас столик занят.

Время текло в ритме той противоречивой эпохи США — под мерные удары волн о сваи, под скрип половиц, хранивших следы ног пьяных моряков, танцоров мамбо и бизнесменов. А ещё инженеров за чашками эспрессо, прятавших под столом газеты с заголовками о Великой депрессии и удивительных успехах индустрии СССР, куда недавно по заманчивому предложению уехали их общие знакомые… Рисковые люди! Что с ними сделают эти странные русские?

И воздух здесь особый — солёно-сладкий, даже в дни общего траура пропитанным надеждой. Как будто сам Додж-Сити, уставший от сухопутных и морских войн, решил на часок спрятаться в этом ресторане, чтобы просто послушать, как потрескивает лед в стакане, и помечтать, глядя на паруса трёх рыбачьих лодок, прямо сейчас уплывающих за остров Сейбр.

Разбавлял всю эту идиллию небольшой, но весьма резвый пароходик береговой охраны шарового окраса, стоявший у причалов базы флота. Там группа техников и моряков доводила до ума установку РСЗО на массивной поворотной станине с сервоприводами, только вчера смонтированную на палубе сторожевика.

РСЗО, чтоб я лопнул!

Этот чрезвычайно интересный пакет из двенадцати направляющих я ещё вчера рассмотрел в бинокль, не рискнув самолично подходить близко. Размер, конечно, совсем не такой, как у старших собратьев на колёсных и гусеничных шасси, но всё равно впечатляет! Важнейшая развединформация, между прочим.

Технари работали, ничуть не скрываясь, даже напоказ. В конце концов, палубное вооружение национального военного корабля есть ровно то, что он хочет сообщить всему остальному миру.

Когда говорят про «демонстрацию флага», имеют ввиду демонстрацию всей мощи ракетного и торпедного вооружения.

Вкупе с удачной конструкцией самого парохода с мощной силовой машиной на мазуте и двумя крупнокалиберными пулемётами, такой комплекс способен отбить охоту у любого пиратского судна. Судя по всему, один из трёх сторожевиков теперь постоянно будет дежурить в самом заливе и близ него. А какую же установку смонтируют на «Либерти»?

Быстро они реагируют, на острове Сейбр уже начали отрывать траншеи.

После обеда у каждого из нас свои планы. Я собираюсь отправиться в промзону. На этот раз меня интересуют жестяной цех, сварочный и кузня. Кроме чисто профессионального интереса к имеющемуся там оборудованию, есть и сугубо практический. Хочу заказать полностью или собрать сам из заготовок крышу на кузов «Апача», металлическую, но максимально лёгкую. Не люблю открытые кузова.

Кроме того, у дипломата должна быть готовность к обнаружению ценных разведпризнаков, в частности, следов технологий изготовления реактивных снарядов для РСЗО. Я не слышал о существовании подобных систем у нас и не увидел подобной установки на флагмане флота России «Дункан». У меня уже немало материала для составления профильного меморандума, но хочется собрать ещё больше. Здоровая шпионская жадность.

Екатерине свет Матвеевне в другую сторону. Она поедет в департамент развития бизнеса на прокачку внешнеэкономических, коммерческих возможностей американцев. Пока что начальница решила помалкивать о возможных поставках металла, ожидая решения Центра. Турки нам будут строить суда, а чем могут ответить янки и реднеки? Тут торопиться не надо, тем более, что с американцами надо быть осторожными. В конце концов, на Земле они были нашими главными стратегическими соперниками, а порой и противниками.

У американцев и здесь потенциал неплох. Видели бы вы, какую гидроэлектростанцию они на Арканзасе отгрохали! Три турбины! Причём одна из них пиковая, включается при повышенной нагрузке, а две других работают поочерёдно, отключаясь по графику на плановый осмотр, техобслуживание и ремонты. Всё серьёзно.

Потому что количество генерирующих мощностей решает всё.

Посетитель, занявший наше любимое место, наконец закончил трапезу и удалился.

— О чём задумался, Максим?

— Знаете, Екатерина Матвеевна, американцев сдерживают лишь три театра военных действий: пока что притихший иранский, гражданская война и морская с британцами, — ответил я, глядя на плакат с рекламой фестиваля рокабилли, который состоится в Додже через две недели. — Как только эти негативные факторы исчезнут, они окончательно и бесповоротно объединятся и рванут с такой скоростью, что всем соседям станет не по себе.

— Вот как?

Повернувшись к Катрин, я мрачно улыбнулся:

— Уверен! И один лишь дьявол знает, что из всего этого выйдет…

Дважды хлопнули входные двери.

Первым в ресторан зашёл какой-то местный фермер с двумя тяжёлыми корзинами в руках, по договору с заведением доставляющий свежие продукты, а вслед за ним появился высокий дородный мужчина. Его трость, черная с серебряным набалдашником, глухо стучала по полу, словно отсчитывая ритм неспешной, но властной походки. На большом желтоватом лице словно застыло выражение скепсиса и недоверия, а узкие глаза холодно скользили по залу, будто выискивая слабые места в обороне каждого присутствующего.

Невзирая на гнетущую жару, терзающую Додж-Сити уже вторую неделю, и свой немалый вес, мужчине надел куртку-харрингтон и наглухо застёгнутую плотную рубашку. Даже пот, проступавший на висках, казался не признаком дискомфорта, а скорее частью образа человека, который привык подавлять любые проявления слабости — и в себе, и в других.

— О-па… Это Джо Сандерленд, — тихо сообщила Селезнева, сразу подобравшись.

— Только его и не хватало.

Джозеф Эдгард Сандерленд, он же Ядовитый Джо — личность с мрачной репутацией, с которым любой горожанин меньше всего хочет встречаться. Поговаривают, что прозвище возникло не из-за жестокости, а из-за его умения годами копить обиды, а потом одним точным ударом разрушать жизни тех, кто посмел перейти ему дорогу. Последний, кто открыто бросил ему вызов, исчез из города в ту же ночь, оставив на столе недопитую рюмку и клочок бумаги с криво выведенным словом «прости».

Я много слышал о директоре Бюро Национальной Безопасности Южных Штатов, а вот лицезреть довелось впервые. Не перечисляя всех функций его ведомства, можно коротко сказать, что это разведка и контрразведка в одном флаконе.

Это не подобие ФСБ, за которой в процессе реформации осталась контрразведка, борьба с терроризмом и экономическими преступлениями. Бюро Национальной Безопасности — аналог КГБ СССР, который не только выполнял все функции по защите от внешних и внутренних врагов, включая борьбу с диверсантами, шпионами и людьми, которые своими действиями подрывают государственные устои, но и занимался внешней разведкой.

Со спецслужбой, возглавляемой Сергеем Демченко, сравнивать не буду, потому что про её функционал известно ещё меньше.

Мне сразу расхотелось ехать в мехмастерские, в голове рефреном зазвучала произнесённая многоопытным Максом Отто фон Штирлицем фраза «Мы все под колпаком у Мюллера».

Прикрыв глаза рукой от солнечного блика, Ядовитый Джо оглядел пустой зал и медленно двинулся к нам тяжёлой, раскачивающейся походкой.

— Госпожа Посол! Я вас приветствую!

Взгляд его маленьких блестящих глаз, расположенных близко к мясистому крючковатому носу, перешёл с неё и жёстко остановился на светловолосом крепыше по имени Максим.

— Господин Горнаго, я не ошибся?

— К вашим услугам, — ответствовал я, пожав протянутую руку.

— Вы не против? — Сандерленд уселся за наш стол, повесив трость на спинку стула.

Всё ещё щуря не успевшие адаптироваться к освещению маленькие глазки, он вновь осмотрел нас, и выражение недоброжелательности на его лице смягчилось. Затем, подозвав к себе официантку, Ядовитый Джо несколько секунд рассматривал её кружевной фартук и сделал заказ:

— Хлоя, мне воду с лимоном и льдом. Без сахара. И… — он на мгновенье задумался.

— Стаканчик огуречного рассола! — подсказала официантка, услужливо замершая с карандашом и блокнотиком в руках.

— Всё верно, — согласился Сандерленд.

Грамотное решение, обезвоживание на такой жаре происходит быстро, никакой водой не напьёшься.

— Я не хочу зря тратить своё и ваше время, Госпожа Посол, поэтому сразу к делу. Весьма необычному, замечу! Ночью в Додж-Сити доставили партию военнопленных.

— Да, я уже слышала об этом, восемь человек, — призналась Катрин со слабой улыбкой, чуть склонив голову и не отрывая глаз от собеседника. — Женщины обсуждали в магазине.

Он удивлённо взглянул на неё и, помолчав немного, сказал задумчиво:

— Один бог знает, как можно сохранить тайну в этом городе болтунов и сплетников… А также тех, кто готов их выслушивать.

Селезнёва почувствовала насмешку в его голосе и, пристально глядя на него, спросила:

— Зачем вы мне об этом говорите?

— Нет-нет! — махнул ладонью «Мюллер», — Не обращайте внимания, это профессиональная деформация. Ну да ладно, перехожу к сути дела… Сам характер боевых действий таков, что и для нас, и для противника набеги и засады являются основными способами ведения войны. Кровавые лобовые стычки случаются редко. А вот пленных стороны берут частенько… Практика такова, что пятеро из них составят обменный фонд — через месяц-два их обменяют на нейтральной территории Батл-Крик. Трое военнопленных захотят сменить гражданство после отбытия наказания. Как правило, они получают полгода общественных работ и ещё год поднадзорного режима с запретом покидать определённую территорию, это решает судья.

Звякнув пару раз кусочками льда, он залпом выпил половину стакана и продолжил:

— Уверен, что так будет и в данном случае! Двое пленных уже выказали такое желание и написали отношение губернатору. Оба неженаты, и оба выходцы из южных штатов США, это стандартная ситуация.

— Итого семеро, — произнёс я.

— В том-то и дело, мистер Горнаго! Восьмой военнопленный… Это особый случай. Он русский! И, как уверяет сам, был перемещён на Платформу в американский анклав абсолютно случайно и нелогично. Прожил в деревушке под Вашингтоном всего неделю и был мобилизован в маршевый взвод. Этот русский не стал писать никаких ходатайств и заявлений, а первым делом поинтересовался, где находится анклав его соотечественников. Узнав о том, что в Додж-Сити действует русское посольство… Хлоя! Принесите ещё стакан лимонной воды!

— Я потрясена, господин директор! — призналась ошарашенная, как и я, Селезнёва. — Случай действительно крайне необычный, и он нас чрезвычайно заинтересовал. Но кто он, откуда?

— Кто-то из священнослужителей или лиц, непосредственно причастных к деятельности вашей ортодоксальной церкви. Что лишь добавило в эту историю странности, чего только не случается при этих чёртовых переносах! Чин его невысок, хотя я совершенно не разбираюсь в каноническом праве и церковной иерархии. В любом случае дело это не совсем гражданское, оно касается ещё и неких высших сфер, поэтому я решил, что…

— Мне срочно нужно его увидеть! — безапелляционно заявила Екатерина Матвеевна.

— Для того я и приехал, — пожал плечами Джо Сандерленд. — Позвонил в «скорую помощь» и поинтересовался, кто из экипажей и где видел ваш «Апач».

— Интересный метод, — оценил я.

— Все военнопленные доставляют городу немало хлопот. Им необходимо обеспечить охрану, конвоирование на работу и обратно, содержание, надзор… Взяли его без оружия в руках, отягчающих обстоятельств нет. В общем, я готов передать его под вашу личную ответственность. После дополнительного опроса и составления всех необходимых бумаг, конечно.

— Где он содержится?

— В кордегардии, мадам. Это территория, в том числе, и военного караула, где построен бокс для содержания арестованных под стражей. Условия там стеснённые, армия и полиция всегда просят как можно быстрей освободить помещения для текущих нужд.

— Мы готовы ехать! — сказала начальница, вставая из-за стола.

Я тоже поднялся, выложив на столик пару банкнот. Директор БНБ решил обойтись без этой формальности. Схватил набалдашник в форме змеиной головы и вышел вон.

И никто в «Лагуне» не был против.

Кордегардия стояла поодаль от городской черты, на правом берегу какой-то речушки. Это был серый, длинный и приземистый, в стиле эпохи Тюдоров, дом, фундамент и часть стен которого покрывала густая зелень плюща.

Дорога привела нас к этой закрытой территории, пролегая среди благоухающих фруктовых садов. В этом уголке, где воздух напоен сладким ароматом спелых плодов, сложно было поверить, что я нахожусь в стране, где по чьей-то дурной прихоти брат опять восстал на брата, а земли Севера и Юга опять охвачены огнём гражданской войны

Казалось, сама природа заключила перемирие с войной, отвернувшись от людской ярости. Лишь отдаленные сигналы скорой нарушали идиллию, напоминая, что покой этот — хрупкая маска, надетая на лик войны.

За главным зданием кордегардии, обнесенной ржавыми спиралями колючей проволоки, тянулась пустынная площадка. Над бетонным забором виднелись силуэты вышек, где часовые в камуфляже лениво переминались с ноги на ногу. Воздух был пропитан запахом перегретого асфальта и металла.

Джозеф Сандерленд кивнул. Часовой у входа приветственно стукнул прикладом об пол, щёлкнув затвором винтовки — звук сухой, как треск ветки. Дежурный, чуть ли не сутулясь под тяжестью огромной связки ключей на поясе, провел нас через турникет по коридору первого этажа.

Каблуки Екатерины стучали слишком громко, будто подчеркивая неестественную тишину.

Внутри пахло хлоркой и старыми книгами.

Комната для допросов оказалась тесной: облупленные стены цвета грязного мела, стол с выщербленными краями, два стула с протертым винилом. Единственное окно, забранное решёткой, пропускало полоску света, в которой кружилась пыль. На столе стоял вентилятор, безуспешно пытавшийся гнать спёртый воздух.

Катрин поправила юбку, села напротив доставленного арестанта, положив перед собой папку. Директор БНБ с лицом бухгалтера и глазами хищника, пока что стоял у двери, скрестив руки. Его взгляд скользил по военнопленному, словно оценивая лот на аукционе.

— Переводим друг друга на английский по факту, — повторила она, поправляя очки. Ее голос звучал ровно, но пальцы слегка дрожали, перелистывая бумаги.

Военнопленный сидел, сжимая старинную мягкую фуражку так, что кожа на костяшках побелела.

Я был потрясен тем, насколько аутентично, что ли, почти по-книжному, выглядит этот удивительный человек лет сорока или чуть больше. На плечах — длинный пиджак или сюртук из грубой домотканой материи, свободные штаны в мелкую полоску, короткие сапоги. Костюм явно сшит вручную, таких я никогда не видел прежде на живом человеке. Буквально всё контрастировало с казенной обстановкой Экспонат этнографического музея или герой киноленты о жизни малых городов конца XIX века, только что вышедший из павильонов «Мосфильма»!

Бронзовое от загара, открытое и честное лицо, спокойные и внимательные синие глаза. Борода средней длины, волосы нестриженные вот уже много недель, были подхвачены сзади тонким кожаным шнурком. Слабый запах древесной смолы и дыма, исходящий от одежды, смешивался с тюремными ароматами. Когда он наклонился, чтобы поправить сапог, из-под ворота рубахи выглянул медный крестик на шнурке.

— Мистер Сандерленд любезно сообщил, что вы хотите присоединиться к русскому анклаву, это так? — Катрин улыбнулась, но глаза остались холодными.

— Да, госпожа Посол. Очень хотелось бы попросить этого, как его… политического, значит, убежища.

Он говорил медленно, растягивая гласные, будто слова были камешками, которые ему приходилось перекатывать через зубы.

Директор БНБ хмыкнул, доставая из кармана мятую пачку сигарет, но, поймав бросок глаз Катрин, сунул обратно.

— Меня зовут Екатерина Матвеевна. Ну, пока что никто не подвергает вас политическому преследованию, — она откинулась на спинку стула, изучая его.

Я перевел. Директор кивнул, постукивая ногой по полу. Его нетерпение висело в воздухе, как статический заряд.

— Хорошо, тогда давайте заполним эту анкету. Имя?

Он выдохнул, будто готовился к исповеди:

— Илья Алексеевич Федичкин. Сорок один год, город Братск. Вот так вот, значит…

Ручка скрипела по бумаге. Вопросы текли монотонно, пока мы не добрались до особо личного:

— Имена родителей?

Илья замер. Его пальцы сжали край стола, оставляя влажные отпечатки.

— Оба умерли, Екатерина Матвеевна.

— О!.. Прискорбно слышать.

— Ушли пятнадцать лет тому назад, болели, а больница далеко. Деревенские ить мы, с Прибайкалья, из диких мест… Вот так вот.

Катрин приподняла бровь, переводя взгляд на меня. Я пожал плечами, будто говоря: «Видали мы таких чудаков».

— Стало быть, из тайги?

— Из неё, родимой. Вырос среди кедров и шишек.

Директор фыркнул, посмотрел на часы, но промолчал. Селезнёва наклонилась вперед, заинтригованная:

— И кто же вас воспитывал?

— Преподобный Серафим, тогда я обитал на подворье при монастыре.

— Ага!.. Где он проживает?

— Тоже умер. Его задрал медведь.

В комнате повисла тишина. Даже вентилятор замер, будто затаив дыхание. Для Кати, конечно, всё это звучит дико, а я не удивился. Она медленно передвинула папку, пальцы сжали уголок бумаги, смяв его.

— Адрес?

— Не понял, госпожа Посол?

— Где жили на Земле, Илья Алексеевич?

— Да где… то здесь, то там, за три года четыре переезда.

Я вздохнул и записал: «Без определенного места жительства». Чернила расплывались на дешевой бумаге.

— Ну, а ближайшие родственники?

— Кто?..

— Кто вас может искать, и кого можете искать вы?

Он впервые улыбнулся — улыбка оказалась светлой, неожиданно молодой.

— Да никого, уважаемые! Мне некого извещать, а Господь сам известит, кого нужно, вот так вот.

Директор тихо выругался под нос, решительно доставая сигарету. Катрин это проигнорировала, продолжая:

— Профессия?

— Пономарь я, — ответил Илья, будто это было так же обыденно, как «столяр» или «пекарь».

Слово повисло в воздухе.

Что-то слышал, но убей, не знаю, кто это такой. Катрин посмотрела на меня, я перевел: «Ponomar». Офигенно… Директор выдавил:

— Что за черт? Это секта какая-то?

Илья, словно уловив суть, добавил:

— Служитель при алтаре и ещё много чего. Звонил в колокола, свечи зажигал…

Катрин закрыла глаза, потирая переносицу. Вентилятор снова зажужжал, разгоняя напряжение.

— Расскажите подробнее.

Илья набрал в грудь побольше воздуха и начал пояснять.

Оказывается, слово «пономарь» в русском языке — искажённое. Греческий оригинал пишется как «парамонарь» и переводится как «привратник», «приставник». Возникло в древней Церкви в связи с её полулегальным-полуподпольным положением — аресты, гонения, а то и народный языческий бунт.

Кроме того, христиан тогда было в разы меньше, чем язычников, потому приходилось следить за входящими, не допускать в храм неверных, отлученных и прочих. Поэтому контроль за храмовыми дверями был не только символическим, но и реально важным делом.

Из среды верующих избирались мужчины, способные выполнять функцию охранников.

Со временем Церковь получила официальный статус и была избавлена от гонений. Охрана входа стала проще, и с тех пор пономари стали выполнять другие функции, связанные с помощью священника в алтаре: следить за освещением, возжигать светильники, подавать кадило, греть воду, выходить со свечами во время входа. Пономари часто выполняют обязанности чтеца, следят за порядком во время богослужения, убирают в алтарях между службами. Потому их стали называть ещё и алтарниками.

Для того чтобы получить право стать пономарем, достаточно благословения настоятеля храма. Пономарь не является священнослужителем. Он — церковнослужитель.

— Я не посвящен в сан, не имею права совершать богослужения самостоятельно. Но должность сия важная, вот так вот… — сообщил Федичкин. — Священник не имеет права совершать Литургию, если в алтаре нет лица мужского пола, помогающего ему. В приходах, где нет диаконов, дело хранителя священнической молитвы выполняем мы, пономари! Ну, и за материально-техническую часть отвечаем: возжигания лампад, разжигания кадила, приготовления просфор, воды и вина…

— Коллега! — не выдержал я. — Лично мне суть понятна.

— Тогда последний вопрос, Илья Алексеевич, как вы попали к американцам?

— Так ить с острова украли! — без запинки ответил тот.

— С какого острова? — не уставал удивляться я,

— Так с Крузенштернова острова! С Малого, прости Господи, Диомида… А прилетел я туда на геликоптере с Большого Диомида, то бишь с острова Ратмановского. В ранешние-то времена оба острова считались территорией Российский Империи, однако после продажи Аляски царями остров сей Крузенштернов стал американским. Там и сейчас их коренные жители остались, душ сто пятьдесят… А вот на Ратманове только пограничники стоят, рубежи охраняют.

— Это место, где проходит линия перемены дат? — вспомнила Екатерина Матвеевна.

— Ну так и где ж ей ещё ей проходить-то?

— О, Диомид! — мистер «Мюллер» поднял руку и тоже закивал. Знает, хорошо учился.

— Но как вы, Илья Алексеевич, туда попали? — Селезнёва снова открыла папку и что-то записала.

— Я в последнее время часовни в глухоманях строил, вот так вот. Начал на Ангаре, потом в Таликите, Экурдахе… А затем меня пригласили на Чукотку, где новый Храм открывали. Ну, так и что ж, дай, думаю, посмотрю, как живут люди на Краю Света. Приехал, пристроился, огляделся.

— И как люди живут? — спросил я.

— Хорошо живут, трудно и дружно, как положено. Край богатый, про Церковь власти не забывают… И много всяких там этих, как их, активностей, вот ведь бесовское слово! Так вот, решили как-то единоверцы, то есть старообрядцы, признающие верховенство Московского Патриархата, установить духовные и культурные связи со староверами американцами, что из Аляски…

— Я слышал о единоверии в Енисейске, и всё-таки поясните, пожалуйста.

Селезнёвой в свете будущей деятельности хорошо бы это знать. Федичкин посмотрел на меня с каким-то особым вниманием.

— Вы бывали в Енисейске? Хороший город, светлый. А единоверие есть противные расколу старообрядческие приходы Русской Церкви, единых с ней в вере, но разнствующих в обряде. Единоверие есть примиренное с Русской Церковью старообрядчество… — чувствовалось, что вопрос был ему не в новинку, поэтому отбарабанил Илья как по писаному:

— Никаких особых отличий от обычного православия оно не имеет, но есть двоеперстие, сохранение древних богослужебных чинов и проведение обрядов по изданным до раскола книгам, и уклад жизненный по «Домострою». Сама церковь, как здание, отличий от обычного храма православного не имеет. Понять до начала службы, что храм относится к старообрядческому направлению, невозможно.

— Я поняла. Продолжайте.

— Но в саму Америку сразу попасть трудно. Вот люди добрые и предложили для начала совершить двуединое моление на острове Крузенштерна. Бумаги справили, со всеми властями договорились. Собрались мы, да и полетели, там же всё невеликое и рядом! Остров Ратманова в длину размером около семи километров, а Крузенштерна так вообще три с хвостиком. И между ними меньше четырёх километров. Прилетели, а погода стала нелётная, американская делегация в аэропорту Уэйлса сиднем сидит, что рядом с Номом… А жители на островке том приветливые, гостеприимные, накормили-напоили, да и у нас своё имелось… Я и уснул.

— И что же дальше? — с нетерпением спросил офицер госбезопасности.

— Проснулся под каким-то кактусом с колючками, как в преисподней… — тяжело вздохнул Федичкин. — Пока в себя пришёл, пока осмотрелся… Вот ведь бесовская канитель, только что мирно спал среди камней приполярных у окияна студёного, а очнулся в прериях! Ладно, думаю, чай не в тайге чернохвойной кромешной с медведями, да оводами — выживу! Тепло ведь и видно далеко. Вот так вот.

Все немного помолчали.

— Невероятно! — выпалила Екатерина, изумленно уставившись на рассказчика.

— Такие уникальные истории в книгах описывать надо! — произнёс я. — Человек с благой целью полетел на русскую погранзаставу, а оказался призван в армию Северных Штатов!

— Вот и опиши, — после этих слов Селезнёва повернулась к директору БНБ и самым решительным тоном сказала: — Я готова подписывать документы!

На лице Джозефа Эдгарда Сандерленда одновременно отразилось облегчение и сожаление.

— Только завтра, мадам. Рабочий день в канцелярии уже закончился.

— Ладно, один день ничего не изменит, я надеюсь! — Селезнёва сверкнула белозубой улыбкой и встала, поправляя юбку. — Приедем за вами завтра, Илья Алексеевич.

Когда мы вышли, директор госбезопасности тронул меня за локоть:

— Вы верите этому цирку, господа? Медведи, монахи, какие-то славянские мормоны, одежда времён Золотой лихорадки…

— А разве на Платформе иначе? — отреагировал я. — По пути сюда на нас нападали не только дорожные бандиты, но и настоящие людоеды, а потом ещё и язычники из сумасшедшей деревни.

— Вот и прекрасно, ответственность в любом случае будет лежать на вас.

Я оглянулся на зарешёченное окно. Ещё не увели.

Илья сидел все так же прямо, косичка лежала на сюртуке, как мистическая змея из какой-нибудь Чёрной Пади. В его спокойствии была некая внутренняя уверенность и сила, заставлявшая меня не сомневаться.

В отличие от Сандерленда, непонимающего, кто здесь в клетке на самом деле сидит.