Константин. Дипломатия броненосцев

Глава 23

Первопрестольная встретила нас колокольным звоном, шпалерами войск вдоль следования императорского кортежа и толпами народа за ними. Казалось, что не только Москва, но вся Россия прибыла, чтобы увидеть венчание на царство моего брата, которому было суждено войти в историю как Освободитель. Всякий раз, когда мы с ним попадались на глаза людям, раздавалось громовое ура, летели в воздух треухи и картузы простонародья, фуражки студентов и шляпы солидных господ. Дамских чепчиков, в правду сказать, не замечал, но представительницы прекрасного пола встречались достаточно часто и вели себя также эмоционально.

Вообще, в воздухе буквально носилось ожидание чего-то светлого. Можно сколько угодно говорить о достоинствах «последнего рыцаря Европы» Николая I, но правда была в том, что люди устали от его долгого правления. От полицейского надзора, пронизавшего все стороны жизни, от цензуры, от засилья чиновников. Страна ждала перемен и надеялась на лучшее.

Но чем больше радовался новому царствованию простой народ, тем мрачнее становились окружившие трон придворные. Нет, внешне они конечно тоже демонстрировали верноподданнический восторг, но стоило нам с братом отвернуться, как в спины впивались настороженные взгляды. Элита империи тоже ждала перемен и страшилась их. Даже самые либерально мыслящие помещики вполне отдавали себе отчет, что в случае освобождения крестьян их уровень жизни неминуемо снизится, ибо позволить себе многочисленную прислугу с выездами, псарнями и крепостными театрами они больше не смогут. Что уж тут говорить о консерваторах, для которых отмена владения человеческими душами была сродни апокалипсису. Подрывом устоев. Разрушением скреп…

Такая церемония, разумеется, не могла обойтись без представителей иностранных дворов. От Франции им оказался мой друг и, я бы даже сказал, деловой партнер граф Морни, вручивший свои верительные грамоты буквально за несколько дней до начала коронации. Его прибытие оказалось для меня не самым приятным сюрпризом, поскольку я рассчитывал, что Шарль будет заниматься каналом, однако брат Наполеона III заверил меня, что с нашим проектом все в порядке и его личного вмешательства не требуется.

Британскую миссию возглавлял пятидесятилетний предводитель вигов в верхней палате парламента лорд Гренвиль Левесон-Гоуэр, 2-й граф Гренвиль, отец которого (граф под номером 1) во времена наполеоновских войн служил послом в Петербурге. Очевидно, королева Виктория желала таким образом напомнить времена, когда мы и англичане были союзниками.

Прибыл он, разумеется, не один, а с супругой — леди Марией Луизой — дочерью пэра Франции герцога де Дальберга — немца, получившего титул на службе Наполеона I. Забавный момент, граф в Британии со времен саксонского завоевания звучит как — эрл (earl). А вот титул графинь — контесс (countess) вместе с норманнами пришел из Франции.

Помимо жены посланца королевы Виктории сопровождала многочисленная свита аристократов из лордов, маркизов, рыцарей и благородных эсквайров общим количеством в десять душ, если не считать конечно их жен, спутников рангом поменьше и слуг. Ну и, разумеется же, чрезвычайный посланник и полномочный министр Британии граф Кимберли, барон Вудхауз. Или как тогда его принято именовать в России — Вудгоуз. А с ним еще несколько сотрудников посольств.

Чтобы пустить пыль в глаза и продемонстрировать богатство Островной империи, достопочтенный лорд Гренвиль привез с собой не только собственное столовое серебро, но и прихватил приборы своего дяди — герцога Девоншироского. Всего общим счетом 17 увесистых ящиков, доверху набитых изделиями из благородного металла.

Но больше всего запомнился москвичам огромный шатер Гренвиля, образующий нечто вроде парадной залы малинового и белого цветов, щедро отделанной позолотой. 120 футов в длину и 36 в ширину. Украшенная флагами, люстрами и прочими изысками, она и правда вполне годилась для приемов. Вот только погода подвела, и сидеть в ней оказалось чертовски холодно. Так что пришлось британцам искать себе иное пристанище, превратив огромную палатку в бесплатный аттракцион для черни.

Для передвижения по городу англичане захватили с собой пять великолепных экипажей, самый роскошный из которых был специально изготовлен к этому торжеству искуснейшим лондонским мастером, и целый табун прекрасных лошадей.

Но несмотря на все эти усилия, российское общество встретило лорда и его спутников прохладно, а какие-то мальчишки ухитрились пробраться в каретный сарай и вымазали парадную карету Гренвиля дерьмом. Отчего обер-полицмейстера столицы генерала Тимошева-Беринга едва не хватил удар.

Австрию представлял престарелый и баснословно богатый князь Павел Антон Эстерхази, прославившийся в свое время тем, что ездил на прекрасном жеребце венгерской породы, подкованном серебряными подковами. Причем одна из них, как правило, была плохо прикреплена и регулярно терялась, отчего за князем постоянно следовала толпа желающих заполучить столь ценный сувенир.

От Пруссии прибыл наш с Сашкой кузен — Фридрих Вильгельм Прусский — сын дядюшки Вильгельма и соответственно племянник нынешнего короля. [1] В отличие от своего отца он слыл записным либералом.

Были еще представители Бельгии, Дании, Неаполя, Бразилии, Турции, Персии и даже папский нунций монсеньор Флавио Шаги. Зная отношение православных к католикам, московская полиция очень опасалась повторения инцидента с каретой английского посланника, но, к счастью, все обошлось.

Но больше всех удивили сардинцы. Мало того, что приехала неожиданно большая и весьма представительная делегация во главе с самим Кавуром, так с ними прибыл еще и известный композитор Джузеппе Верди с партитурой только законченной (злые языки говорили, что маэстро дописывал ее прямо в пути) оперы «Воля небес».

Я, признаться, к тому времени успел позабыть о нашем договоре с музыкантом, а вот тот напротив, все отлично помнил, вдохновенно взялся за дело и выдал, в стиле еще не родившихся Туликова и Мурадели, [2] на-гора музыкальное произведение к предстоящему торжеству. Отказывать маэстро (и спутнику сардинского премьера) было неудобно. Так что труппе Императорского Большого театра пришлось срочно разучивать новые партитуры в не совсем еще восстановленном после пожара 1853 года здании. [3]

Премьера состоялась за день до коронации, а высокопоставленных особ, желающих во что бы то ни стало попасть на нее, было столько, что пришлось ужаться даже императорской фамилии, и все Романовы собрались в одной ложе. Мое место было рядом с августейшей четой по правую руку от Сашки, что все присутствующие оценили как высочайшее доверие между братьями.

Первый акт подходил к концу, когда к нам в ложу тихонько пробрался недавно получивший флигель-адъютантский аксельбант ротмистр Конной гвардии Петр Шувалов и что-то горячо зашептал государю на ухо. Поначалу тот даже немного нахмурился, поскольку не любил, когда ему мешали, но потом воодушевился и в порыве чувств на весь зал крикнул — Браво!

Все вокруг, разумеется, поддержали своего императора громкими и продолжительными аплодисментами, переходящими в овацию.

В антракте Александр рысью рванул в буфет, где распорядился подать шампанского.

— Что празднуем, Саша? — с улыбкой спросил я, принимая бокал от мундшенка.

— Турецкую контрибуцию! — выпалил брат, после чего залпом осушил свой фужер.

— Прекрасный повод, — кивнул я, пригубив не слишком любимую мной «Вдову Клико».

— Ты не понимаешь! Первый транш пришел. Только вообрази, целых сто миллионов франков! Я, признаться, до самого последнего момента не верил, что османы раскошелятся, а тут… брат, только вообрази, что это значит и какие перспективы открывает?

Догадаться было нетрудно. Выплата контрибуции разом решала значительную часть наших экономических проблем, укрепляла курс рубля и ценных бумаг. В конце концов, повышала престиж России ничуть не меньше, чем все громкие победы и позволяла начать столь необходимые реформы.

— Даже не знаю, чем тебя наградить, — взволнованно проговорил Александр. — Хотя нет, знаю!

— Боюсь даже предположить, — улыбнулся я.

— И не надо, будет сюрприз!

Надо сказать, брат не поскупился. Вышедшие на следующий день после коронации газеты одна за другой перепечатали списки пожалований, начинавшихся с моей скромной персоны. Великому князю Константину Николаевичу за беспримерные труды по защите Отечества — двадцать миллионов франков в известной монете. Ни много ни мало, а 1,5 % от суммы всей контрибуции разом (и даже чуть больше, считая от 1,3 млрд). Плюс были еще выплаты в почти пять сотен тысяч рублей за призовые. И хотя значительную часть последних я пожертвовал в эмеритальную кассу и фонды, занимавшиеся вспомоществованием вдовам и сиротам, в тот момент я стал одним из богатейших людей империи. А с учетом попавших под мое управление дублинских фунтов, общая сумма в моих руках составила внушительные 12 миллионов рублей.

— Позвольте поздравить ваше императорское высочество с монаршей милостью, — с поклоном встретил меня Меншиков.

— Благодарю, Александр Сергеевич. Но я слышал, и ты без наград не остался?

— Его величество чрезвычайно добр ко мне, — самодовольно улыбнулся опытный царедворец, получивший помимо всего прочего украшенный бриллиантами портрет императора для ношения на Андреевской ленте.

— Вот сейчас и посмотрим, заслужил ли ты.

— Вы верно об училищах? — ничуть не смутился старый лис. — Будьте покойны, с ними настолько все хорошо, что я взял на себя смелость пригласить его величество для ознакомления с новым учебным заведением, в надежде, что государь соизволит дать ему свое имя.

— Александровское ПТУ? — хмыкнул я. — Отчего бы и нет…

— Если ваше высочество позволит высказать мне свое мнение, — неожиданно начал московский генерал-губернатор, — мне хотелось бы его предостеречь.

— От чего?

— Еще раз прошу меня извинить, но… вы не о том беспокоитесь. Училища, дороги, заводы, — это все, конечно, важно. Но с ними могут справиться люди меньшего, так сказать, калибра. А перед вами стоят куда более масштабные задачи, противостоять которым будут…

— Кто?

— Все! Одни из зависти, другие из ненависти, третьи из чувства противоречия.

— Ну это, положим, не новость….

— Подождите, Константин Николаевич. Вы помните начало кампании в Крыму? Став главнокомандующим, я вдруг в какой-то момент ощутил, что совершенно перестал получать поддержку даже от тех, кого считал своими друзьями. Ни пополнений, ни пороха, ни иных припасов… да, потом прибыли вы и сумели все исправить, ломая подчас через колено! Но знаете, отчего я не получал поддержки?

— И почему же?

— Покойный государь твердо обещал мне, что если я скину союзников в море, он пожалует мне чин фельдмаршала. И вот этого мои «друзья» вынести не смогли! Вы же уже сейчас добились больше, чем кто-либо до вас, не исключая и членов правящей фамилии. Помяните мое слово, этого вам не простят!

— М… что же ты предлагаешь?

— Не останавливайтесь. Идите на пролом, не жалея, если придется, ни железа, ни крови!

— Как ты сказал? — удивился я, припомнив знаменитую, но еще не сказанную Бисмарком фразу. [4]

— Да-с, именно так, — горячо повторил светлейший, — Ни железа, ни крови!