Константин. Дипломатия броненосцев

Глава 1

Что чувствуют люди, добившиеся своей цели? Ни каких-то мелочей, вроде накопления миллиона или постройки дома, а глобальных. О чем размышлял Александр Македонский, когда ему покорился весь известный на тот момент мир? Какие чувства обуревали Христофора Колумба на берегах Новой Испании? Чего захочет молодой и высокомерный артиллерийский поручик из рода Толстых, когда напишет последнюю строку «Войны и Мира»?

Я попал в этот мир по какому-то невероятному недоразумению, поспорив с таинственным попутчиком на вечную тему о том, нужен ли флот России? Сможет ли она воспользоваться этим инструментом для решения стоящих перед ней задач, или он так и останется игрушкой власть предержащих, развивавших ее, когда приходила нужда, и задвигавших в угол, если пропадала охота? И что будет, когда я выполню свое предназначение?

А ведь, как ни крути, я его выполнил. Россия сумела отбиться от превосходящих сил противника, и главную роль во всем этом сыграли именно моряки. И быть может, в одно прекрасное утро я проснусь в оставленном в далеком будущем вагоне и увижу, к чему все пришло…

Но шли дни, и ничего вокруг меня не менялось. Так что либо моя миссия еще не окончена, либо изменения оказались настолько велики, что возвращаться мне некуда. Что, в общем и целом, совсем не плохо. Ибо теперь и навеки я — великий князь Константин Николаевич, генерал-адмирал Российского флота и любимый брат императора Александра II, пока еще не ставшего Освободителем.

— Костя, ну где же ты? — позвал меня брат, и мы вместе вышли на балкон.

При виде нас собравшаяся на площади толпа разразилась радостными криками, в воздух полетели шапки простонародья и фуражки чиновников, родители поднимали на руках детей, чтобы те могли увидеть двух самых популярных в России людей, а те в свою очередь их благословить.

— Кричали барышни ура и в воздух чепчики бросали! — перефразировал я немного известную строчку из комедии Грибоедова.

— Они очень любят тебя, — усмехнулся Сашка.

— Поверь мне, если бы на площади оказался отплясывающий барыню ученый медведь, вокруг него собралось гораздо больше народа!

— Бог мой, какой ты все-таки мизантроп.

— Вот уж ничуть. Просто стараюсь смотреть на вещи реально.

Отвечать на это мой царственный брат не стал. Он любил купаться в лучах славы и народного обожания и отдавался этому чувству целиком. При этом прекрасно понимал, кому предназначены все эти приветственные крики и аплодисменты. Именно поэтому всегда дожидался меня. Чтобы собравшиеся ни в коем случае не обрадовались мне больше, чем ему, как случилось перед Петербургским дворянским собранием неделю назад.

Наконец, достаточно напитавшийся духом всеобщего обожания Александр помахал на прощание верноподданным, после чего мы вернулись в кабинет.

— Барон Бруннов пишет из Берлина, что граф Морни обратился к нему от имени императора, — начал он. — Император Наполеон желает мира.

— Исполать ему, — усмехнулся я.

— Ты разве не доволен?

— Отчего же. Как раз напротив, с этой войной следует кончать. Вот только я ни на грош не верю в миролюбие племянника великого корсиканца.

— Объяснись.

— Видишь ли, дорогой брат, ничто так не обрушивает авторитет правителей, элит и шире — власти как таковой, как поражения. Но если ты у нас сидишь на троне своих предков по праву, то месье Шарль Луи Наполеон Бонапарт никак не более чем узурпатор. Пришедший к власти в результате выборов и немедленно наплевавший на волю избравшего его народа. Для него это поражение просто катастрофа.

— Бог мой, какие слова. Выборы… Воля народа! Ты стал не просто либералом, но даже республиканцем?

— Черта с два. Твоя самодержавная власть единственное, что не дает нашему богоспасаемому отечеству развалиться на части. По крайней мере, сейчас. Всеобщие выборы, права, свободы и конституция звучат прекрасно. Но если ты даруешь их сейчас, случится катастрофа. Наша аристократия за редким исключением ни на что не годна. Купечество и промышленники слабы, а про подмявших под себя виноторговлю откупщиков и толковать нечего. Каналья на каналье! Народ же груб и совсем не образован, а вдобавок ко всему искренне ненавидит первых, вторых и третьих, к чему имеет все основания.

— И что же делать?

— Работать, Саша. Исправлять недостатки, разрешать накопившиеся проблемы. Пока все не зашло так далеко, что никакие реформы сверху станут невозможны.

— Послушай, брат, — голос Александра стал вкрадчивым, — не приходило ли тебе в голову, что необходимость реформ немного преувеличена? Нет-нет, я не говорю, что они вовсе не нужны. Но по крайней мере сейчас немного… несвоевременны.

— Вот и обратная сторона победы, — усмехнулся я. — Ведь если мы одержали верх, можно прийти к выводу, что все не так уж плохо и нет никакой надобности менять то, что и так работает. Ты это хочешь сказать?

— А разве дело обстоит по-другому?

— Вот именно! Ты не представляешь, как дурно управляется наше государство. Мы отстали от Европы на десять, а то и двадцать лет, причем во всех областях.

— Твои успехи говорят о другом.

— Наши успехи, — подчеркнул я, — стали возможны лишь потому, что я твой брат. Никто не смеет перечить брату русского императора. Иначе все эти сиятельные господа давно сожрали бы меня вместе со всеми канонерками и броненосцами, не дав воплотить ни одной идеи! Ты и только ты сделал возможным нашу нынешнюю победу. Но именно поэтому нам нельзя останавливаться. Победа в войне поставит тебя в один ряд с нашим августейшим дядей Александром Благословенным, но если ты дашь свободу своим подданным, то вознесешься выше Петра Великого!

К сожалению или к счастью, Сашка падок на лесть. Нет, он вовсе не дурак и понимает, когда ему несут чушь, прикрывая оную словесными кружевами. Но при этом он всего лишь человек, которому приятно слушать, когда его хвалят. Именно поэтому я никогда не скуплюсь на комплименты в сторону его государственной мудрости и прозорливости. С меня не убудет, а дело сделается.

— Ты думаешь, что без резких перемен не обойтись?

— Я думаю, что сейчас самый подходящий момент. Авторитет власти велик как никогда со времен 1814 года. Вся Россия смотрит на тебя с надеждой, так не подведи ее!

— Если мы начнем реформы, — вполне резонно заметил император, — число сторонников резко поубавится. Ибо всем не угодить…

— Обрати их недовольство против меня. Пусть недовольные аристократы думают, что это я и только я причина всех их бед. А ты оставайся над схваткой. Пусть они интригуют за твое расположение, а не против тебя.

— Но тогда ты станешь мишенью…

— И пусть! Мне, любезный мой братец, не привыкать. Выстоял под залпами англичан и французов, устою и перед ними.

— Ну хорошо. Положим, ты меня убедил. Но все равно для того, чтобы начать преобразования, нужен мир. Пока мы находимся в состоянии войны, никакой прогресс невозможен.

— Петр Iс тобой бы поспорил, но не я. Реформы и впрямь лучше проводить в спокойной обстановке.

— Будем ждать новых предложений из Парижа и Лондона?

— Отчего же только ждать? — улыбнулся я. — Полагаю, можно их немножечко подтолкнуть.

— О чем это ты?

— Да есть у меня пара идей…

— Что, прости? — насторожился император. — Надеюсь, ты не собираешься высадить десант в Лондоне?

— Нет, любезный брат, так далеко мои планы не заходят. Хотя, сама по себе мысль не плохая. В конце концов, после грозы 1812 года последовал Заграничный поход 1813. Правда, наш царственный дядя имел глупость проявить милосердие к поверженному противнику…

— Ты меня пугаешь!

— О, тебе совершенно не о чем беспокоиться. Все, что я планирую, это лишь небольшая демонстрация наших возможностей. Чтобы у королевы Виктории и императора Наполеона не было иллюзий, будто они смогут диктовать нам свою волю.

— И где же, позволь спросить, будет проходить эта демонстрация?

— В Датских проливах, конечно же.

— Ты серьезно?

— А почему нет? Видишь ли, Саша, сложилась поистине парадоксальная ситуация. Наш флот на сегодня самый сильный в Европе, а значит и во всем мире. Противостоять ему могут разве что всемогущий Господь и повинующиеся его воле силы природы.

— Мне кажется, или ты богохульствуешь?

— Нет, я про погоду. Пройдет всего месяц-полтора, и задуманная мною комбинация станет невозможной. На Балтике и Северном море начнутся шторма, а наши грозные броненосцы будут вынуждены отстаиваться в закрытых бухтах. Помнишь, как в сказке про Золушку, карета превратилась в тыкву? Вот примерно это случится и с нами. Поэтому действовать надо прямо сейчас. Прогуляемся вдоль немецкого побережья, навестим Копенгаген…

— А потом Лондон? Нет, я категорически против! Совершенно очевидно, что Париж сейчас готов к переговорам, а если они начнутся, англичанам не останется ничего, как присоединиться к ним!

— Господи, нет, конечно, никакого Лондона. Просто покажем, что можем сделать это…

— Хочешь напугать мою несостоявшуюся невесту? — задумался Александр. — Но что если мы напугаем не только ее, но и всю Европу? Причем настолько, что она захочет присоединиться к союзу против нас…

— Это вряд ли. Видишь ли, если бы мы потерпели поражение, Австрия и Пруссия с удовольствием присоединились к победителям и потребовали свою долю пирога. Но подставлять свои бока под удары нашей армии немцы точно не станут.

— В казне нет денег, — привел последний аргумент Александр. — А риск слишком велик. Что будет, если фортуна тебе изменит?

— Я вовсе не собираюсь полагаться на волю этой капризной девицы. Все учтено могучим ураганом. То есть твоим братом генерал-адмиралом. Со второй половины октября начнется сезон штормов, и союзники просто не успеют отреагировать на наш поход. Не забывай, обычные корабли нам не опасны, а броненосных у врага все равно нет. Но даже если и появились бы, вести их по бурным волнам Северного моря они не рискнут. Это я могу гарантировать. Так что сражений, которые я мог бы проиграть, просто не будет. Да и стоить наша экспедиция будет сущие копейки. В особенности по сравнению с еще одним годом войны. Его бюджет точно не выдержит.

— Даже не знаю, — начал понемногу уступать брат. — Может, стоит предварительно обсудить твои планы в Государственном совете или хотя бы с министрами?

— Госсовет точно нет. Брр… как подумаю, что придется выступать перед этими закисшими рожами… Нет, Саша, ты не можешь быть ко мне столь жестоким!

— А с министрами?

— Вот их я выдержу. Так что тут все на твое царское усмотрение. Хотя я бы предварительно занял их какими-либо важными, но все-таки второстепенными задачами.

— Какими?

— Ну, мало… скажем, предстоящей амнистией.

— Что?

— Как что? Ты же у нас государь просвещенный и милостивый? Объяви амнистию пострадавшим за политические убеждения. Тем же участникам Декабрьского восстания или членам кружка Петрашевского. А лучше и тем, и другим.

— Я думал об этом, но могут возникнуть разные неприятные моменты…

— Непременно возникнут! Но посмотри на дело с другой стороны. Как ни крути, но все декабристы имеют родственные связи среди нашей аристократии. Такой жест они непременно оценят. Больше того, его ждут. Так обрадуй их, тем более что это тебе ничего не стоит. Тридцать лет назад они были смутьянами, а теперь всего лишь старики.

— А петрашевцы?

— Давай откровенно. Эти молодые люди виноваты лишь в том, что не умели держать язык за зубами, а дело против них высосано из пальца в Третьем отделении. Ну, хорошо, не отпускай сразу, но хотя бы облегчи участь. Все же каторга за болтовню — это немножечко чересчур. Пусть будет ссылка, потом отмени потихоньку и ее.

— Вы, верно, сговорились с Тотлебеном?

— Нет. Но Эдуард Иванович дурного не посоветует. А что, он за кого-то просил?

— Да, какого-то бывшего инженер поручика и литератора… Достоевского что ли?

— Федора Михайловича? — не подумав, ляпнул я и тут же прикусил язык, но было поздно.

— Ты знаешь его? — как-то по-новому взглянул на меня брат.

— Да откуда⁈ Так, читал что-то, вот и запомнил.

К счастью, Александр не стал допытываться и резко переменил тему.

— Какая все-таки странная штука жизнь. Ты, верно, слышал, что мы с королевой Викторией были увлечены друг другом. Я даже писал отцу о своем намерении просить ее руки.

— Я слышал, что ты во время того путешествия влюбил в себя всех европейских принцесс, с которыми только свела тебя судьба.

— Не без этого, — самодовольно усмехнулся Сашка, но тут же продолжил свою мысль. — Но все же, что бы сталось, если мы тогда сладились. Полагаю, мне пришлось бы отречься от престола, и императором теперь был ты. Как думаешь?

— Полагаю, — как можно более равнодушным тоном отвечал я, — все устроилось наилучшим образом. Ты куда больше подходишь для этой роли. Да и, говоря откровенно, не думаю, что такая женщина как Виктория смогла бы стать хорошей женой тебе. Ей богу, Мари в сто крат лучше ее во всех отношениях!

— Ты уверен?

— Конечно, ведь она стоит за твоей спиной! — пошутил я и тут же расхохотался, видя, как изменилось лицо брата.

— Ну, Костя!!! Разве можно так шутить⁈

— Прости, Саша. Боже, видел бы ты свою физиономию!

Совещание кабинета министров мы все же устроили. Но, как и предполагалось, грядущая амнистия декабристов заинтересовала государственных мужей куда больше предстоящей экспедиции к Зунду, тем более что ее масштаба я никому кроме брата не открывал. Канцлер Горчаков больше всего хотел помочь своему лицейскому другу Ивану Пущину. У остальных министров тоже были друзья и родственники.

Лишь министр финансов Брок тоскливо посмотрел на меня и попросил не делать экстраординарных расходов, чтобы не разорить совершенно казну.

— Помилуй, Петр Федорович! — немного картинно возмутился я. — Да я только о том и думаю, как сберечь казенные деньги! Суди сам. Именно я выступил против Большой мобилизации при покойном батюшке, почитая ее совершенно излишней и лишь отнимающей средства из казны. Оборона Севастополя нам стоила много меньше, чем могло бы стать, затянись она еще какое-то время. Строительство парусных кораблей тоже прекращено.

— Оно так, но канонерки с броненосцами все же чрезмерно дороги…

— Вот от кого, Петр Федорович, но от тебя такого упрека не ожидал! Да мы флотские одних вражеских кораблей захватили на добрых десять миллионов рублей золотом, а то и больше. И заметь, совершенно не торопим казну с выплатами!

— Помилуйте, ваше императорское высочество, — плаксивым тоном отвечал министр. — Откуда ж взяться деньгам на выплаты, коли денег нет!

— Ага, но мы держимся!

— Полно, Костя! — улыбнулся, глядя на эту сцену император. — Довольно хвастаться…

— А чего мне скромничать? Русский Флот в этом году принес казне прибыли больше, чем треклятые винные откупа!

— Все это прекрасно, — вмешался Горчаков, — но нам теперь надобно стремиться к миру. Не станет ли ваш рейд поводом для эскалации?

— Ни в коем случае, дорогой Александр Михайлович! Напротив, я уверен, что он лишь подтолкнет противников к скорейшему его заключению. Опять же, вам — дипломатам, куда легче будет договариваться о выгодных условиях, зная, что за вами стоят победоносные армия и флот!

— Причем в Дании, — пояснил государь.

— В Дании? — насторожился канцлер. — Отчего именно там?

— А это чтобы к весне у врага и мыслей не было на Балтику лезть. И вообще я за то, чтобы всем циркумбалтийским державам подписать соглашение о режиме Датских проливов. В том числе и запрещающее военным кораблям третьих держав заходить под любым видом в наше море. Как вам идея, господа?

— Невероятно! — ахнул Горчаков.

— Отчего же. Просто, чтобы его реализовать, нам понадобится военно-морская база в датских водах и право ставить мины в Скагерраке, Каттегате, Большом, Фемарнском и Малом Бельтах, ну и конечно в Зунде. А заодно состыковать режим охраны со шведского и датского берегов. Неплохая задачка для нашего внешнеполитического ведомства, не правда ли?

— Вы полагаете это реальным?

— Почему нет? Еще не так давно мы добились от Пруссии отказа от агрессии в сторону Дании. Это просто логичный следующий шаг. Да и сомневаюсь, что кто-то сейчас сможет нам отказать, если попросим. Дипломатия броненосцев — это очень убедительная система.

— Как вы сказали, ваше высочество? Дипломатия броненосцев. Звучит очень необычно, и я бы даже сказал, пугающе…

«Это ты, Александр Михайлович, еще про мои планы в Ирландии ничего не знаешь!» — подумал я про себя, продолжая улыбаться в лицо старому интригану.

Мысль о необходимости визита к Зунду возникла у меня еще перед сражением. Но окончательно окрепла через три дня, когда стало известно, что остатки союзной эскадры нашли себе приют у берегов Ютландии и не собираются покидать эти воды, несмотря на протесты местного правительства. Защитить суверенитет дружественного государства показалось мне делом богоугодным.

В моей истории, из-за поражения в Крымской войне Россия больше не смогла поддерживать своего старого союзника, и буквально через каких-то десять лет Пруссия на пару с Австрией оттяпали в четыре руки у нее Шлезвиг-Гольштейн. Между прочим, еще совсем недавно это герцогство принадлежало моему предку — императору Петру Федоровичу, свергнутому с престола своей энергичной супругой. Которая, собственно, и подарила эти земли Дании. Причины обсуждать не буду, но вообще августейшая прабабушка была той еще штучкой.

Однако, прежде чем нанести визит, следовало определиться с имеющимся на данный момент составом. Главной силой флота, как всем теперь, думаю, понятно, была пятерка броненосцев типа «Не тронь меня». Но если четверо из них оставались после сражения в относительной исправности, то пятый — «Бомарзунд» — пострадал гораздо сильнее. Впрочем, после нескольких дней непрерывных сражений оно и неудивительно.

— Чем порадуешь, Василий Константинович? — поинтересовался я у Поклонского.

— Боюсь, что ничем, ваше императорское высочество, — развел руками новоиспеченный адмирал. — Добрая половина плит разбита, и заменить их пока нечем. Корпус нуждается в срочном доковом ремонте. Погонное орудие требует замены. Новое обещали доставить через неделю, однако, глядя на остальное, возникает вопрос, следует ли торопиться?

— Что с машинами?

— На удивление недурно. Все же Берг хороший механик, хоть и не слишком дисциплинированный.

— А что скажешь о трофее?

— О «Трасти»-то? — усмехнулся довольный Поклонский, приложивший немало сил, чтобы слава его захвата досталась не только одному новоиспеченному лейтенанту Тыртову, но и ему тоже. — Чудной корабль, ваше императорское высочество. Прямо не верится, что англичанами построен.

— Неужто так плох?

— Да не то, чтобы… артиллерия весьма хороша, машины в полном порядке. Броня, если не вспоминать про способ ее крепления, тоже впечатляет. Во-всяком случае, лучше наших рельсов.

— Понятно. Вот что, твое превосходительство, раз ты так хорошо стал разбираться в новой технике, принимай под командование бригаду! Будешь начальствовать над всеми силами в Свеаборге. Канонерками, пароходами и тем, что осталось от наших парусников. Ну и заодно будешь руководить подъемом «Метеора». Нечего ему пролив загораживать.

— Помилуйте, ваше высочество, я ведь в этом деле ничего не понимаю. Да и как же Григорий Иванович?

— За Бутакова не беспокойся, он у меня без дела не останется. Что же до подъема затонувших кораблей, то я тебя самого нырять не заставляю! Твое дело руководить, а прочим инженеры да мастера займутся.

— Как прикажете-с!

— Вопросы, жалобы, предложения есть?

— Пожалуй, что и нет. Хотя…

— Ну говори, не стесняйся!

— Надо что-то с минами предпринять. Уж не знаю, просто уничтожить или попытаться как-то разрядить и потом использовать

— О! Молодец, что напомнил. Вот хорошо, что я это тебе поручил! Значит так, минные поля следует протралить. Повторно использовать вряд ли получится, но, если найдется нежелающая взрываться, вытащите ее потихоньку на берег и вызовите специалистов из Минного класса.

— Откуда?

— Минные класс. Это что-то вроде школы для моряков, которые и будут заведовать эти оружием.

— Понимаю-с.

— Вот и славно.

Ремонт захваченного броненосца решено было делать прямо на месте. Во-первых, рядом Гельсингфорс, в котором имеется немало механических предприятий. А во-вторых, в проливе между островами Санделанд и Густав-Сверт застыл источник запчастей для него. И в особенности потерянных во время боя броневых плит. Изготовить их заново наша промышленность сможет нескоро. Искать те, что отвалились, на дне тоже занятие для оптимистов. А так соберем из двух броненосцев один. Покажем изумленной Европе, какой трофей добыли. А если надумаем восстановить и «Метеор», снимем с затонувших «Тоннанта», «Конгрева», «Тандера» и «Глаттона». Вариантов хватает.

Хотя, насчет последнего не уверен. Корабли у союзников получились прямо скажем не очень. Не то чтобы хуже наших, но мы ведь свои броненосцы в спешке строили. По принципу — я его слепила из того, что было! И при всем при этом они мало в чем уступали своим противникам. А если вспомнить тараны, метательные и шестовые мины, то, пожалуй, и превосходили.

Вообще, результаты сражения поражали. Помимо броненосных батарей флот союзников лишился трех 120-пушечных линейных кораблей и еще нескольких рангом поменьше. И пусть время этих красавцев безвозвратно прошло, все равно потери очень тяжелые.

У французов убежать удалось одному «Турвилю» и нескольким шлюпам, на один из которых каким-то невероятным образом умудрился перебраться адмирал Пэно. Остальные были потоплены в бою. Британцев уцелело гораздо больше, и теперь они терроризируют Данию, наглухо перекрыв проливы.

Помимо «Трасти» нашими трофеями в тот день стали три бомбардирских судна и четыре канонерские лодки. И если первые, будучи обычными парусниками, особого интереса не представляют, кроме разве что стоящих на них мощных орудий, то вторые отличаются неплохой для судов такого класса мореходностью и автономностью. Остальные представители легких сил либо ушли, либо потоплены.

Зато удалось захватить большое количество транспортов. По злой иронии судьбы наибольшее количество призов пришлось на колесные пароходо-фрегаты, не принимавшие прямого участия в сражении. И хотя моряки из эскадры Мофета без добычи не остались, между офицерами отрядов то и дело вспыхивали ссоры. К счастью, до дуэлей пока не дошло.

К слову сказать, в этом сражении, в отличие от прошлых, не погиб и не попал в плен ни один адмирал союзников. Впрочем, у нас их уже столько, что можно в цирке показывать. Да и тем, кому удалось сбежать, не позавидуешь. Не представляю, как Кокрейн и его подчиненные будут оправдываться перед своим начальством…