Константин. Дипломатия броненосцев

Глава 18

Париж, как много в этом слове для сердца русского слилось, — мог бы с полным на то основанием написать классик, если бы говорил об аристократии или интеллигенции. Чудесный город — центр мира, средоточие искусства и науки, а также всех мыслимых и немыслимых развлечений. Ни Костя, ни я в своей прежней жизни никогда не бывали во Франции и ее столице, но много слышали об их красоте.

Увы, Париж образца 1855 года мало соответствовал этим представлениям. Ставший всего два года назад префектом департамента Сена неугомонный барон Осман еще только готовился перекроить улицы старого города, чтобы вырвать его из средневековья. Проложить широкие бульвары, модернизировать, а точнее создать заново городскую канализацию, превратить в благоустроенные парки Булонский и Венсенский лес.

— Папенька, что вы ищете? — поинтересовался заметивший мой взгляд Николка.

— Да так, кое-что, — улыбнулся я в ответ, сообразив, что и впрямь ищу глазами ажурную конструкцию 300-метровой башни инженера Эйфеля, которая появится, если мне не изменяет память, лет через тридцать к Всемирной выставке.

— А зачем?

— Не знаю, сфотографироваться, наверное.

К слову сказать, обычая делать фотографии на фоне памятников архитектуры еще не появилось. Так что у нас с сыном есть все шансы стать первыми.

Встречали нас, что называется, с помпой. Французы вообще в этом смысле довольно странные люди. Мы ведь еще совсем недавно воевали. Даже обмен пленными толком не начался, а меня принимали как дорогого гостя и лучшего друга Второй Империи. Почетные караулы с оркестрами, толпы непонятно чему радующихся парижан, восторженные барышни с цветами.

Эта нация, как оказалось, весьма падка на все новое. Посмотреть на знаменитого Черного Принца сбегались все кому не лень, еще бы, такой яркий персонаж, просто суперзвезда. Увидев меня, они то и дело принимались аплодировать. Черт знает чему⁈ Может быть, вспоминая Балаклавскую битву? А может быть, просто обнаружив, что Гран Дюк Константин не толстый, хмурый, красный и дикий, как все ожидали (да, а еще он ест детей на завтрак), а напротив, имеет вид благородный и даже, не побоюсь этого слова, изысканный.

Для того, чтобы мы с Николкой по своему русскому варварству что-нибудь не натворили, к нам были приставлены целых трое придворных. Камергер двора — маркиз Бальмон де Бриансон, шталмейстер — барон де Бургуэ, а также личный адъютант императора — полковник Фавэ. И если первые двое были обычными политиканами, занявшими благодаря своим связям и происхождению видные места при дворе Луи-Наполеона, то Идельфонс Фавэ оказался совсем не прост. Профессор фортификации в Политехнической школе, военный писатель и один из создателей броненосных батарей типа «Девастасьон». Вот так встреча…

Разместили нас в знаменитом дворце Тюильри в Северном крыле, выходящим одним своим фасадом на улицу Риволи, а другим в сад. Там же состоялся первый прием, где нас с сыном официально представили Наполеону III и его молодой супруге Евгении Монтихо.

Император Франции еще не успел превратиться в толстяка, которым его будут изображать карикатуристы. Напротив, для своего роста он был недурно сложен и умел держать себя в обществе, но на фоне ослепительно красивой жены все же немного терялся. На совместных портретах их обычно пишут одного роста или же используют разные уловки, усаживая одного в кресло, а вторую оставляя стоять. Но все же Евгения оказалась несколько выше своего мужа, хоть и не настолько, чтобы это превратилось в мишень для острот.

Сам он был в парадном мундире с регалиями ордена Почетного Легиона, императрица, несмотря на уже заметную беременность, в бальном платье с большим декольте, выгодно подчеркивавшем красоту ее плеч и груди, и роскошном брильянтовом гарнитуре, состоявшем из колье, серег и диадемы. Впрочем, представителя рода Романовых трудно удивить драгоценностями, но вот наружность первой дамы Франции, не скрою, заставила биться мое сердце чаще.

Однако не успели мы обменяться и парой фраз, как шоу продолжилось. Вышедший из-за его спины маркиз Бриансон открыл коробку, после чего Наполеон жестом фокусника возложил на меня знаки командора Почетного Легиона, почти такие же, как на нем самом. К слову сказать, последнее такое награждение состоялось почти тридцать лет назад, во времена правления короля Карла д'Артуа, пытавшегося наладить отношения с Российской империей.

— Сердечно благодарю ваше величество за честь, но право же не знаю, чем мог её заслужить.

— Скромность вашего высочества украшает вас не менее, чем храбрость. К несчастью, в этой войне мы находились на разных сторонах, но это не значит, что французы не умеют ценить храбрость и великодушие! — высокопарно провозгласил Наполеон, после чего добавил уже обычным тоном. — Кузен рассказывал мне о вашем участии к нему и другим несчастным.

Судя по кислой физиономии присутствовавшего на церемонии принца Плон-Плона, ничего лестного обо мне императору он не сообщил. Но вообще, обращались с самым младшим на сегодняшний день Бонапартом довольно неплохо, отчего он за время пребывания в плену изрядно прибавил в весе.

Затем в мою честь устроили торжественный обед, после которого мы с императором много беседовали на разные темы. Надо отдать Наполеону должное, человек он был хорошо образованный, разбиравшийся во всем от оперы до финансов. И только потом, когда утомившаяся светской беседой императрица нас покинула, он перешел к главной теме сегодняшнего вечера — предстоящей Итало-Франко-Австрийской войне.

— Что вы думаете об Итальянских делах? — внезапно переменил тему император.

— Говоря по чести, ничего.

— Вот как? — удивился никак не ожидавший подобного ответа Наполеон.

— Что поделаешь, ваше величество, я вовсе не принадлежу к сорту людей, имеющих обо всем свое мнение и высказывающих оное всем подряд. Больше того, ничуть не стыжусь этого. Поэтому лично мне совершенно безразлично, объединятся ли государства Апеннинского полуострова в одно или же останутся раздроблены.

— Вот как, — озадаченно посмотрел на меня властитель Франции. — А что об этом предмете думает ваш царственный брат?

— Этот вопрос вам следовало бы адресовать ему. Но поскольку его императорского величества здесь нет, я скажу вам так. Если вы вдруг решите помочь Сардинии немного подвинуть Австрию на карте, он не будет против.

— Но ведь Вена ваш старинный союзник?

— Боюсь, эти времена давно прошли. Вы ведь знаете, что мой покойный родитель много сделал для Франца-Иосифа, но так и не дождался никакой помощи в трудную для нашего отечества минуту.

— Но ведь Австрия осталась нейтральной?

— Только потому, что Россия сумела от вас отбиться. Первая же неудача превратила бы благожелательный нейтралитет во враждебный, а если бы их было несколько… Думаю, Австрия сумела бы удивить мир своей неблагодарностью!

— Как верно сказано, мой друг, — с сочувственным видом покивал Наполеон, каждым жестом давая понять, что вот он-то как раз не такой. На него положиться можно…

Разговор, затеянный императором, очередной раз заставил меня задуматься о «Большой политике». Так уж случилось, что 40 лет назад моя Родина стала в Европе если и не абсолютным гегемоном, то, по меньшей мере, одной из вершительниц судеб. Как этим ресурсом распорядился дядюшка Александр, вошедший в историю под прозвищем «Благословенный», хорошо известно. Венская система стала первой международной системой безопасности, закрепившей сложившееся в Европе положение.

Правда хватило ее ненадолго, и чтобы защитить статус-кво уже императору Николаю пришлось взять на себя обязанности жандарма. Беда лишь в том, что правоохранителей никто не любит. Обыватели вспоминают о них, лишь когда в дом лезут грабители, и им нужна помощь. А в остальное время кривят физиономии и морщат носы.

Не знаю, к сожалению или к счастью, но нынешняя ситуация кардинально отличается от той, что сложилась после окончания Наполеоновских войн. Сейчас России удалось отбиться от наголову превосходящей ее коалиции великих держав, доказав свою самодостаточность. У нас нет союзников, и это плохо. Но раз нет союзников, нет и обязательств перед ними, и это уже хорошо!

Далее. Наши главные противники Англия и Франция (к которым, пожалуй, следует присоединить и Австрию) находятся в состоянии разлада. Британцы готовы продолжать конфронтацию, но в одиночку воевать не станут. Племянник великого Наполеона нашел себе новую жертву в лице Дунайской монархии, которая скоро получит изрядную трепку. При этом потомки гордых галлов делают вид, будто помогают Италии объединиться, но на самом деле этого не желают. А еще они хотят, чтобы мы их поддержали. Вопрос лишь в том, что мы получим взамен?

Австрийская империя находится в перманентном кризисе. Попытка увеличить территорию, присоединив Валахию и Молдавию, сорвалась. Скоро начнется война, в которой она лишится Ломбардии. Затем Пруссия навсегда сместит ее с пьедестала лидера Германского мира. Но что самое интересное, Франц Иосиф сможет выкрутиться, преобразовав свою империю в двуединое государство. И тут возникает еще один вопрос, а нам надо, чтобы он справился? Или все же «падающего подтолкни»…

И наконец, главная проблема Европы, а заодно и нас. Стремящаяся к объединению Германия. Желание немцев обрести национальное единство я понять могу, но знание того, что затем они устроят две мировые бойни, поднимает третий вопрос. Может, пусть лучше Германии будет две?

— Весьма желательно, — вернул меня к реальности голос Наполеона, решившего перейти к более общим вопросам, — чтобы последняя война, которая принесла так много горя, зла и стоила больших жертв и при том, в сущности, не принесла никому никакой пользы, более не повторялась. Но для того требуется заблаговременное соглашение государей. Если условиться о правилах и ответах, то войны можно будет избежать. Война, в которой три христианских державы сражались, защищая мусульманское гнилое и ни на что не годное правительство и порядок вещей, который невозможен и не должен существовать, не делает чести XIX веку.

Но договориться всем затруднительно и даже невозможно. Достаточно союзу Франции, Англии и России прийти к соглашению, остальные примут его условия. Возьмем Италию. Народы итальянские недолго будут терпеть австрийские притеснения, нелепости папского управления и средневековые действия неаполитанского короля. В случае всеобщего восстания Европа не сможет остаться равнодушным наблюдателем. Правильнее обсудить вопрос заранее и решить, как устроить Италию. Мне представляется, что наилучший сценарий — федерация итальянских государств под протекторатом папы, которому следует оказывать большие почести, но не давать никакой светской власти. [1]

— Я уже говорил, что тамошние дела меня совсем не интересуют. Но готов донести точку зрения вашего величества до моего августейшего брата и его советников.

— Ближний Восток вам тоже безразличен? — тонко улыбнулся император, как бы давая понять, что в курсе наших совместных проектов с Морни.

— Отнюдь. Османская империя наш ближайший сосед и традиционный противник, поэтому нас чрезвычайно заботит все, что с ней связано… простите, у вас есть какое-то конкретное предложение?

— Нет-нет, ничего такого. Просто я хотел узнать ваше мнение о том, что будет, если, простите за откровенность, гнилое турецкое правительство в очередной раз докажет свою полную несостоятельность? Как полагаете, не следует ли ведущим Европейским державам заблаговременно договориться между собой, как поступить с обширными, но весьма дурно управляемыми землями Блистательной Порты?

— Бог мой, — расхохотался я. — Ваше величество только что слово в слово повторили высказывание моего отца, после чего на нас обрушилась вся Европа.

— Увы, мон шер, только теперь я понимаю, насколько оказался прозорлив покойный император. К несчастью для всех нас, его не поняли и ему не поверили.

— Хорошо, давайте оставим взаимные обиды в прошлом. Каким вы видите будущее тех осколков, которые могут получиться?

— Полагаю, что Османская империя может и должна составить ряд небольших государств. Одно из которых будет состоять из княжеств, второе получит Константинополь и тому подобное. Слабые страны не смогут возбудить ничьей зависти и опасений.

— Как знать, как знать…. Все зависит от того, под чьим покровительством будут находиться эти «слабые и малые»?

— Я вижу, дорогой Константин, что вы вовсе не так просты, как хотите это показать! Что ж, прямой вопрос заслуживает такого же откровенного ответа. Я полагаю, что третьим странам не следует вмешиваться в дела, их напрямую не касающиеся. К примеру, Англии совершенно незачем влезать в наши африканские дела… равно как и в ваши на Кавказе! Что скажете?

— Звучит недурно, но станут ли британцы соблюдать это правило? Поправьте меня, если ошибаюсь, но это совершенно не в их характере!

— Это так, мон шер. Но полагаю, мы все-таки сможем договориться и распространить это положение даже на Европу. Ну а почему нет? Клянусь честью, если бы Пруссия решила округлить свои владения тем или иным способом, я не вижу ни причин, ни повода мешать ей. Или скажем… вдруг ваш августейший брат решит, что ему удобно владеть Галицией. Никаких возражений!

— Честно говоря, сир, я не очень представляю, зачем бы нам была нужна Галиция? — улыбнулся я в ответ, снова заставив своего собеседника опешить. — Кстати, а что об этом думает ваш министр иностранных дел, так горячо поддержавший независимость Польши во время выступления в «Отеле Ламбер»?

Главой внешнеполитического ведомства Второй империи вот уже полгода был никто иной, как граф Колона-Валевский — незаконнорожденный сын и при этом единственный реальный потомок Наполеона Бонапарта. Будучи наполовину поляком, граф, разумеется, не мог не быть горячим патриотом Речи Посполитой и даже участвовал в восстании 1832 года. А сразу после вступления в должность выступил в принадлежащем главе польской эмиграции князю Чарторыйскому доме с прочувствованной речью о том, что Наполеон III ни за что не оставит поляков без защиты!

— Вы читаете нашу прессу? — ничуть не смутился император. — Да, мой друг, Франция свободная страна, и здесь любой может высказывать свое мнение!

«В России почти так же, — невольно подумал я про себя. — Всякий может думать все, что ему заблагорассудится, лишь бы не болтал об этом вслух!»

— Но политику, — продолжил доверительно наклонившийся ко мне император, — в любом случае определяю я! Передайте это своему брату.… Впрочем, у нас будет еще время для разговоров. Скажите, вы любите охоту?

— Не особо, а что?

— Прекрасно! В таком случае приглашаю вас завтра в Фонтенбло!

Стоило мне вернуться в отведенные для меня покои, как вошедший лакей сообщил, что граф Киселев просит об аудиенции.

— Пригласи его в сад.

Недавно назначенный чрезвычайным и полномочным послом в Париже граф Павел Дмитриевич Киселев был человеком незаурядным. Бывший министр государственных имуществ и единственный открытый либерал в правительстве Николая I, но при этом опытный царедворец, умеющий ладить со всеми. Не знаю, чем руководствовался брат, назначая его на эту должность вместо того, чтобы доверить проведение давно назревшей и перезревшей Крестьянской реформы. Возможно, надеялся, что тот сможет наладить отношения с французским двором после войны, а быть может и просто убрать с глаз долой…

— Павел Дмитриевич, дорогой, — любезно встретил я его. — Знаю, виноват! По правилам я должен был прежде всего прибыть к тебе и представиться, да только совсем закрутился.

— Что вы, ваше императорское высочество, — немного растерялся от моего напора граф…

— Полно, это в Петербурге я высочество. А тут совсем как частное лицо, обычный путешественник.

— Увы, — успел сориентироваться посол. — Человеку вашего происхождения невозможно быть всего лишь частным лицом.

— Верно сказано, Павел Дмитриевич! Мне и не дали. Сразу после обеда Наполеон завел со мной разговор о судьбе Италии, а затем и всей Европы. По всей видимости, пытался прощупать мое мнение.

— Позволено ли мне будет спросить, что вы ответили?

— Да ничего конкретного. Сказал, что ничем кроме флота не интересуюсь, а на Италию мне плевать. И если он хочет знать мнение моего брата, так пусть у него и спросит.

— Умно! А была ли при этом императрица Евгения?

— Нет. Мне вообще показалось, что он ждет, пока её величество покинет нас.

— Так и есть. Евгения имеет большое влияние на мужа и не стесняется вмешиваться в высокую политику.

— Даже если ничего в ней не понимает?

— Я бы сказал, что в таких случаях в особенности.

— Понятно, еще одна красивая дура! — невольно вырвалось у меня.

— Увы.

— И что же она хочет?

— Боюсь, этого не знает даже она сама. В ее прекрасной головке весьма причудливо смешиваются идеи бонапартизма, легитимизма и ультрамонтанства.

— А это еще что?

— Если коротко, ультрамонтаны — радикальные католические клерикалы, выступающие за главенство Папы Римского над всеми церквями, а также светскими государями.

— Чудны дела твои, Господи! Впрочем, пусть об этом болит голова у ее мужа. Нам же следует сообщить в Петербург, что Наполеон желает вышибить австрияков из Северной Италии и готов расплатиться с нами за нейтралитет Галицией.

— Да плевать ему на Италию, ваше императорское…

— Павел Дмитрич, давай по-простому, без титулов! В конце концов, не зря же я тебя в сад вызвал. Ей богу, обрыдли все эти церемонии!

— А я уж думал, вы, Константин Николаевич, остерегаетесь чужих ушей.

— И это тоже. Так что там с Италией?

— Видите ли, по моему глубокому убеждению, все эти итальянские дела для французского императора не более чем повод пересмотреть положения Парижского мира 1814 года. Он, и надо сказать не без основательно, считает Францию несправедливо униженной и лишенной своих исконных территорий. Поэтому возвращение Савойи и Ниццы для него всего лишь первый шаг в сторону естественных границ.

— А естественные границы в его представлении проходят по Рейну?

— Совершенно справедливо.

— Осталось только узнать, что он может предложить взамен?

— Простите…

— Все просто, Павел Дмитриевич. Надо определиться, что нам нужно от Франции, и готов ли Наполеон нам это дать. Как полагаешь, что это может быть?

— Уступки в Польском вопросе?

— Тьфу на него!

— Кавказ?

— Тоже не годится. Помешать он все одно не сможет, стало быть, обойдемся без его одобрения.

— Биржа? — хитро улыбнулся старый царедворец.

— В точку! Нам нужны французские займы!

Как ни крути, но полноценное железнодорожное строительство в такой протяженной стране как Россия требовало совершенно невообразимых инвестиций, которых у нас на данный момент просто не было. А еще надо модернизировать имеющиеся и строить новые промышленные предприятия. Заселять Дальний Восток, а для этого проводить весьма недешевые реформы…

Так что нравится нам это или нет, без внешних займов не обойтись. А между тем, крупнейшая в мире Парижская фондовая биржа (Bourse de Paris) с самого начала войны была для нас закрыта. Следовательно, мы не могли продавать на ней ценные бумаги, а стало быть, получать финансирование.

— Константин Николаевич, — нерешительно спросил у меня Киселев, прежде чем откланяться. — Есть один господин, который хотел бы получить у вас аудиенцию.

— Кто таков?

— Коммерсант, сенатор, в прошлом депутат учредительного собрания…

— Фамилия-то у него есть?

— Барон Геккерен…

Если честно, это имя ничего мне не говорило, но промелькнувшая на лице графа гримаса заставила все же насторожиться.

— Как ты сказал?

— Жорж Шарль де Геккерен Дантес.

— Дантес… тот самый! И какого черта, прости за резкость, ему понадобилось?

— Точно не знаю, но он человек известный и участник многих коммерческих предприятий. А также неоднократно выполнял поручения императора Наполеона.

— Ты знал его прежде?

— Конечно. Я ведь и сам смолоду служил в кавалергардах, а потому нередко принимал у себя офицеров своего бывшего полка. Да что там, его весь Петербург принимал. Уж очень хорошо, шельма, умел располагать к себе…

— Знаешь что, Павел Дмитриевич, — вздохнул я. — Ради России на многое пойти могу. Крови, если понадобится, ни своей, ни чужой не пожалею, но есть вещи… не подходи ко мне больше за таких просителей, а то ведь поссоримся!

Да нам плевать, каким он был,

Какую музыку любил,

Какого сорта кофий пил…

Он Пушкина убил! [2]

[1] Подлинные слова Наполеона III.

[2] «Дантес» Леонид Филатов.