Константин. Дипломатия броненосцев

Глава 13

Как совершенно справедливо заметил старина Клаузевиц — «Война есть продолжение политики другими средствами». Однако всякая война рано или поздно заканчивается, и тогда впору вспомнить слова другого великого германца — фельдмаршала Блюхера — «Да не испортят перья дипломатов того, что народ добился такими усилиями»! [1]

Увы, но с дипломатами у Матушки-России дела традиционно обстояли гораздо хуже, чем с солдатами, из-за чего собственно плодами ее побед постоянно пользовались другие. Эпоха Великих реформ Александра Освободителя в этом смысле нисколько не исключение. Взять хоть тот же самый Берлинский конгресс, на котором мы лишились результатов стоившей нам большой крови победы над Османами и окончательно рассорились с немцами.

Но до него пока далеко. Сейчас все великие державы усиленно готовятся к мирным переговорам в Копенгагене. То есть сначала это мероприятие должно было стать конференцией Балтийских держав, на которой мы собирались, говоря попросту, решить, как будем жить дальше? Но, как и следовало ожидать, главы других Европейских держав не пожелали оставаться в стороне и потребовали, чтобы их делегации тоже приняли участие.

Правда, для этого следовало сначала заключить перемирие. А потому в Копенгаген устремились представители не только воюющих держав, но и посланцы всех мало-мальски значимых дворов и правительств. От Франции таким посланцем мира стал уже знакомый мне граф де Морни.

Четвертый сын королевы Гортензии — Шарль был истинным олицетворением нынешней Франции. Бастард, сын и внук бастардов, которого в прежние времена вряд ли пустили бы в приличный дом, стал графом и даже одним из наследников (если род Бонапартов совсем пресечется) своего брата-императора.

Обладая отменным вкусом в живописи и одежде, он был при том безупречно вежливым, элегантным и прекрасно воспитанным человеком. Однако эта блестящая обертка никак не мешала ему пускаться в разного рода коммерческие предприятия, не исключая и откровенных афер, которые он умело прокручивал, пользуясь своими связями и родством с Наполеоном III.

Финансист, сахарозаводчик, основатель железнодорожной кампании и, конечно же, игрок на бирже — вот далеко не полный перечень его деловых интересов. Ну и, конечно же, совершенно беспринципный политик. Ну а как еще назвать Орлеаниста [2], поддержавшего сначала революцию 1848 года, а затем приход к власти Наполеона. Впрочем, как я уже говорил, для тогдашней Франции это норма.

Но если отвлечься от сомнительных моральных качеств единоутробного брата французского императора, то Морни более чем приемлемая фигура. Во-первых, он в отличие от многих своих соотечественников абсолютно не заражен русофобией. Для него Россия не старинный враг, а потенциальный союзник, и просто место, где можно заработать неплохие деньги. Во-вторых, он человек разумный и склонный к компромиссам, что само по себе большая удача. В-третьих, просто приятный человек, с которым интересно общаться.

— Садитесь, граф, — предложил я после того, как мы обменялись рукопожатиями. — Как говорят у нас на родине, в ногах правды нет.

— Вот как? — ухмыльнулся тот. — И где же она?

— Лишь бы не в том месте, которое мы примостили на кресла, — улыбнулся я в ответ.

— Ха-ха-ха, — жизнерадостно рассмеялся политик. — Константин, вы неподражаемы!

— Кстати, у вас ведь совсем недавно был юбилей. Позвольте преподнести вам по этому поводу этот небольшой презент.

— Благодарю, — удивленно отозвался Морни и принял разрисованную в восточном стиле шкатулку, в которой находились собственноручно написанные мной рубаи Омара Хайяма.

От него, конечно же, не укрылось, что текст выполнен на очень дорогой бумаге и с большим искусством, но сам подарок был, по меньшей мере, не привычен. К тому же в Европе о существовании этого поэта знали в лучшем случае ученые-ориенталисты, но широкой публике он был совершенно не знаком.

— На Востоке очень ценятся подобные вещи, — пояснил я удивленному дипломату. — Одно такое много лет назад я подарил теперь уже покойному Абдул-Меджиду. Надеюсь, вам оно принесет больше счастья.

— Вот как… Простите мое невежество, но что значат эти письмена?

— «О нас думают плохо лишь те, кто хуже нас, а те, кто лучше нас… Им просто не до нас»! — перевел я для него на французский.

— Бог мой, — восхитился Морни. — Но это просто великолепно! Потрясающе глубокая мысль. А это?

'Имей друзей поменьше, не расширяй их круг.

И помни: лучше близкий, вдали живущий друг.

Окинь спокойным взором всех, кто сидит вокруг.

В ком видел ты опору, врага увидишь вдруг'.

— О-ла-ла, — рассмеялся мой собеседник. — А вы, оказывается, весьма коварный переговорщик.

— И в мыслях не было, — улыбнулся я. — Но если вам не нравится, вот другой стих.

'И с другом и с врагом ты должен быть хорош!

Кто по натуре добр, в том злобы не найдешь.

Обидишь друга — наживешь врага ты,

Врага обнимешь — друга обретешь'.

— Я запомню ваши слова, принц.

— Увы, я всего лишь скромный переводчик. К тому же не слишком хороший. Автор этих замечательных стихов, именуемых «рубаи», — Омар Хайям. Знаменитый персидский философ, математик, астроном и поэт XI века.

— Никогда не слышал о таком оригинальном мыслителе и поэте. Вы вновь удивляете меня своими познаниями, Константин.

— Рад, что вам понравилось, Шарль. Уверен, скоро тексты Хайяма зазвучат куда шире по всей Европе.

К слову сказать, это мое предположение оказалось на удивление точным. [3]

— О, благодарю! Если честно, не ожидал, — притворился растроганным Морни. — Вы поставили меня в неловкое положение, ведь мне совершенно нечем отдариться.

— Не торопитесь. До моего дня рождения осталось два дня, и вы вполне успеете что-нибудь подыскать.

— Даже не представляю, что можно преподнести такому великому человеку, как вы. Не спорьте, Константин. Я знаю, о чем говорю. Ваши успехи так поразительны, что сравниться с вами, наверное, может лишь сам Наполеон. Да-да, вы очень напоминаете мне его в молодые годы, когда он шел от успеха к успеху, сокрушая врагов на своем пути. Такой же благородный, целеустремленный и… удачливый!

Надо отдать графу должное, говорил он гладко, безбожно при этом льстя, но, не переходя той грани, после которой комплименты превращаются в патоку.

— Я часто повторяю императору, что с таким союзником, как вы, мон шер, мы сможем провернуть столько дел! К чему нам воевать, что делить? Пришло время навсегда избавиться от враждебности и предубеждений прежних времен и объединить усилия. У наших стран, если отбросить предрассудки времен Флорентийского собора, нет никаких поводов для конфликта.

— Если не считать ключей от храма…

— Неужели, — всплеснул руками Морни, — вы позволите этому недоразумению омрачить дружбу между нашими странами?

— Я рад бы, но 80 тысяч ваших солдат, высадившихся в Крыму, не оставляют мне ни единого шанса.

— Друг мой, умоляю, давайте забудем о прошлом, чтобы вместе двигаться в будущее! В конце концов, у нас ведь немало общих интересов. И позвольте говорить откровенно. Хватает и общих врагов.

— Вы имеет в виду кого-то конкретного?

— Ну, разумеется! Во-первых, — начал загибать пальцы граф, — Австрия! Да-да. Огромное неповоротливое чудище, закабалившее хуже турок все окрестные народы, мешающее вам продвигаться на Балканах, а нам в Италии. Ей Богу, я никак не могу понять, зачем ваш благородный отец протянул руку помощи этой замшелой монархии и спас ее от вполне заслуженного краха!

— Вероятно потому, что не желал получить в качестве соседа молодое и агрессивное государство с непомерными претензиями ко всем вокруг, включая и нас.

— Пусть так, но не было ли лекарство хуже болезни? Уверены ли вы, что Франц Иосиф сможет быть благодарным?

— В политике нет такой категории, как благодарность. Пока мы сильны, австрийцы смогут умерить свои амбиции. Если же нет, то…

— Вы не правы, мой друг. И я берусь вам это доказать…

— С перечислением противников покончено?

— Что⁈ Нет, ни в коем случае. Ведь есть еще одна страна, которую вы по недоразумению считаете союзником, и которая только и ждёт случая, чтобы воткнуть вам нож в спину. Я говорю о Пруссии, с этим пока еще довольно аморфным, но в перспективе весьма опасным для Европы Германским союзом. О, поверьте мне, эта угроза еще удивит всех. Подождите лет десять-двадцать, и если не принять мер…

Последние слова заставили меня насторожиться. Чтобы предположить сейчас тевтонскую угрозу, надо быть либо гением, либо оторванным от реалий прожектером. А граф, хоть и не походил ни на одного из них, сделал чертовски верный прогноз.

— Вы так уверены в опасности Пруссии?

— Конечно! Вспомните, как они уже пытались отнять у Дании Шлезвиг и Гольштейн. Причем, не исполняя волю монарха, как во времена Фридриха Великого, а по прихоти буржуазных политиков, которых поддержала толпа революционеров! Германские княжества бурлят национальным чувством. Они жаждут объединения. Им не терпится ощутить могущество и силу, разом позабыв слабость разобщенности. И когда это стихийное чувство вырвется на волю, противостоять ему в одиночку не сможем ни мы, ни вы! И тогда, помяните мое слово, вся Европа умоется кровью! Бошам потребуется Эльзас, Лотарингия, Богемия, Польша. Ваша Прибалтика, в конце концов! Ведь там тоже много немцев, не так ли? А потом они просто не смогут остановиться и пожелают весь мир!

— Что ж. Положим, в ваших словах есть зерно истины. Что вы предлагаете?

— Видите ли, Константин. Вам, как никому другому, известно, что для поддержания популярности политикам требуются успехи. Экономические, политические, военные… с последними, благодаря вашим стараниям, у Франции пока не сложилось. О, нет, я ни в коем случае не ставлю это в упрек. На войне всегда кто-то побеждает, а кто-то проигрывает, и сегодня на коне вы, а не мы. Но племянник великого Наполеона не может быть неудачником на поле брани…

— Вам нужна маленькая победоносная война? — перебил я графа.

— Не устаю восхищаться вашему умению четко формулировать мысли! — расцвел Морни. — Именно так, маленькая и непременно победоносная война. Клянусь честью, сам Цицерон не сказал бы лучше!

— И кого же вы планируете подвергнуть публичной порке?

— Австрию.

— Хм. Выбор понятен, но я, признаться, думал, что ваш император мыслит куда более масштабно.

— Объяснитесь!

— Охотно. У прекрасной Франции есть куда более традиционный противник, нежели любая другая европейская страна. С которым вы воевали столетиями, и которая отняла у вас добрую половину колоний. На совести которой, добавлю, помимо всего прочего, смерть того самого великого императора, имя которого носит ваш нынешний государь.

— Британия?

— Именно! Вы удивлялись, почему мой отец спас Австрию, а между тем заключили куда более противоестественный союз с нацией торгашей и пиратов!

— Однако… Я вижу, вы заинтересованы столкнуть нас с Лондоном…

— Было бы странно ожидать от меня иного. Шарль, неужели вы могли подумать, что я стану хранителем единства враждебного России союза?

— Справедливо, — вынужден был признать собеседник мою правоту.

— И сейчас, — продолжил я напирать, не давая Морни разразиться очередной длинной репликой и перевести тему, — Великобритания находится в крайне уязвимом положении. Ее флот понес самые значительные потери за всю историю своего существования. Армия просто перестала существовать. В Ирландии бушует восстание против английского владычества. Как там говорили древние? Падающего подтолкни! [4]

— Никогда не слышал, — пробормотал сбитый с толку граф.

— Зато у вас есть и армия, и флот, и даже три новейших броненосных батареи, которым англичанам пока попросту нечего противопоставить. Один удар и вы разом накажете давнего врага, подкрепите репутацию и, раз уж вашего императора так беспокоят вопросы религии, спасете единоверцев!

— Боюсь, репутация коварных изменников не совсем то, на что рассчитывает мой брат. Я, разумеется, понимаю ваше желание столкнуть нас с Лондоном, но сменить сторону прямо во время войны…

— А мне показалось, что мы обсуждаем послевоенную политику. Разве нет?

— Да-да, конечно… Бог мой, Константин, вы настоящий змей-искуситель и совершенно сбили меня с толку! Разумеется, я напишу государю обо всех ваших предложениях, но… кстати, а как вы видите судьбу Ирландии?

— Я пока не думал об этом. В конце концов, нельзя требовать, чтобы я беспокоился об Изумрудном острове больше, чем его коренные обитатели. Я помог им начать борьбу, это верно, но вовсе не собираюсь сражаться вместо них. Но согласитесь, было бы весьма заманчиво иметь совсем рядом с Англией враждебно настроенное по отношению к ним государство или даже два.

— Два?

— Ну а почему нет? Шотландцы любят своих соседей ничуть не больше ирландцев. И если высадить крупный десант где-нибудь в районе Эдинбурга, как думаете, долго ли продержатся английские гарнизоны?

— Вы это серьёзно?

— А почему нет? В моем штабе считают операцию вполне возможной. Нужно лишь перебросить пару дивизий из Прибалтики, а за этим дело не станет. Так что у нас есть и силы, и средства, чтобы поддержать стремление хайлендеров к свободе.

— И кого же вы прочите в лидеры новых якобитов? [5]

— Говоря по чести, мне нет никакого дела до выбора шотландцев, лишь бы они отделились от Англии. Мне думается, это поумерит аппетиты лондонского Сити и избавит их от отвратительной привычки совать свой нос в чужие дела! А что до государственного устройства страны вереска, то я согласен и на республику.

— Да вы настоящий карбонарий! — воскликнул не ожидавший такого пассажа Морни.

Я же в ответ лишь развел руки, дескать, каков уж есть.

— Похоже, вы все продумали, — задумался граф, явно что-то про себя прикидывая. Потом вдруг улыбнулся и продолжил. — Я непременно сообщу государю об этом проекте, но пока хотел бы вернуться к нашим баранам. И предложить вам другую цель для совместной операции.

— Бараны, я так понимаю, будут австрийскими?

— Да. Настало время изгнать их с Апеннинского полуострова.

— Два вопроса. Что вы хотите от нас, и что мы за это получим?

— С восторгом отвечу на оба! Так уж случилось, что самые боеспособные наши войска находятся сейчас… эм…

— В нашем плену, — помог я тщательно выбиравшему выражение графу.

— Именно. Позвольте вернуть их на родину, и через полгода они выметут австрийцев из Северной Италии.

— И…

— Что же касается интересов вашего отечества, то мне кажется, все очевидно. Королевство Лодомерия и Галиция.

— Чтобы вы еще больше обвиняли нас в несчастиях Польши? Благодарю покорно!

— Но ведь есть еще Дунайские княжества. Валахия и Молдавия. Они ведь населены православными народами и, кажется, частично русскими…

— Тоже так себе перспектива. Кстати, раз уж зашел разговор, что получите вы?

— Кроме маленькой победоносной войны, которая так нужна императору? — с явным удовольствием повторил он понравившуюся ему фразу, — За помощь Пьемонту нам перейдут Савойя и Ницца.

— Что ж, я передам государю ваши предложения. Но прежде чем думать о том, что будет после, нам следует заключить мир. Каким вы его видите, Шарль?

— Справедливым и прочным, Константин. Построенным на совершенно новых условиях. Я слышал, вы с братом планируете обширные реформы либерального толка. И Франция готова оказать вам любую помощь в этом вопросе. В конце концов, наша страна в некотором роде — родина Свободы и парламентаризма. К тому же у нас есть весьма обширные финансовые ресурсы и развитая промышленность, плодами которой вы могли бы пользоваться, если бы не грабительские пошлины, установленные вашим отцом.

— Что, простите?

— Я говорю о свободе торговли. Вы ведь либерал Константин, и должны сочувствовать подобным идеям.

— Боюсь, вас неверно информировали, мой дорогой Шарль, я вовсе не склонен путать либерализм с идиотизмом. Да, мы заинтересованы в иностранных инвестициях и технологиях, а потому готовы предоставить некоторые льготы тем, кто сможет ими поделиться. Но не питайте иллюзий, никакого открытого рынка не будет, во всяком случае, пока мое слово имеет хоть какой-то вес в России.

По лицу дипломата и по совместительству биржевого спекулянта пробежала тень. Кажется, такого ответа он точно не ожидал. Попытка перетянуть мое внимание с условий мира на перспективы грядущего сотрудничества тоже не удалась. Я вовсе не собирался падать в объятия Парижа и уступать в важных вопросах в обмен на дружественное похлопывание по плечу. Хотите получить назад своих солдат? Раскошеливайтесь! Причем здесь и сейчас, а не когда-нибудь в прекрасном будущем.

Сам по себе возможный союз с Францией отторжения не вызывал. В конце концов, у нас действительно нет территориальных споров и политических разногласий, если не считать, конечно, пресловутого польского вопроса. Другое дело, что Вторая империя — явление временное и по большому счету бессмысленное. Наполеон III, как, кстати, и сидящий сейчас напротив меня его брат — игроки. Рано или поздно они сделают неверную ставку и потеряют вообще все. И я не собираюсь им в этом мешать, как впрочем, и помогать. Сами справятся.

Нам сейчас нужно сосредоточиться на своих проблемах. Проводить реформы, строить заводы, железные дороги, корабли…

Правда, для всего этого нужны деньги, которых у нас, к сожалению, нет. Зато они есть у французов. Соответственно, есть и пространство для сотрудничества. Если мы сможем создать сильную промышленность, в следующую войну у нас будут и винтовки, и пушки, и броненосцы, а в перспективе и самолеты с танками. Да что там, будет сильная страна, может, и война не случится.

— Знаете что, Шарль, — прервал я затянувшееся молчание. — Давайте все-таки вернемся к более насущным проблемам.

— К вашей высадке в Шотландии? — не без сарказма в голосе отозвался граф.

— Пока нет, — вернул я ему улыбку.

Конечно, хитрец Морни понял, что я блефую. Но никто и не рассчитывал, что он воспримет эту информацию всерьез. Другое дело, что он непременно поделится ей с императором, а тот в свою очередь со своими приближенными. Так что не пройдет и пары дней, как об этих приготовлениях узнают в Лондоне. А если одновременно придут донесения из Прибалтики и Северной Германии, что русское правительство намеревается зафрахтовать большое количество судов…

— Давайте лучше пройдемся по пунктам мирного договора, который я подготовил, и попытаемся согласовать позиции.

— Желаете открыть карты? — высоко приподнял бровь граф.

— А почему бы и нет? Ведь мы уже почти союзники!

Увы, но прийти к согласию сразу нам не судилось, ибо первые же пункты предстоящего соглашения показались Морни, скажем так, несколько чрезмерными.

— Бог мой, Константин. Неужели вы и впрямь намерены лишить бедную Турцию ее исконных территорий?

— Насчет исконности я бы с вами поспорил. Ибо большинство населения в этих краях до сих пор составляют греки и армяне, жестоко угнетаемые османами. Неужели ваш император покровительствует христианам только на словах, а на деле готов отдать их на съедение восточным варварам?

— Ну, зачем вы так? Мне думается, что Великие державы должны уважать чужие границы. Что же касается прав тамошних христиан, то их можно защитить и другими способами.

— Боюсь, что не могу разделить вашу уверенность, — покачал я головой, но граф уже перешел к следующему пункту.

— Теперь о размерах контрибуции. Простите, Константин, я, конечно, понимаю ваше желание возместить понесенный во время боевых действий урон, но не кажется ли вам, что полтора миллиарда франков — это несколько чересчур.

— Разве?

— Помилуйте, мон шер, они банкроты, откуда такие суммы?

— Боюсь, что мне совершенно безразлично состояние финансов Османской империи. Впрочем, если оно вас так беспокоит, можете предоставить своему союзнику заем.

— Что? — едва не потерял дар речи обычно бойкий на язык Морни. — Но ведь тогда получится, что контрибуцию вам платим мы?

— Не стоит так драматизировать, Шарль. Турки вовсе не так бедны, как вы мне рассказываете. Со временем и вы, и англичане с легкостью сумеете компенсировать понесенные потери.

— Вот именно «со временем», — всплеснул руками Шарль. — Неужели вы не слышали, что Лондон приостановил свои выплаты по внешним займам?

— Увы, мой друг, финансы её величества волнуют меня еще меньше, нежели турецкие. В конце концов, если у них нет денег, зачем они вообще затеяли эту дурацкую войну и втянули в нее вашего царственного брата?

— Не заговаривайте мне зубы, Константин. Франция в любом случае не станет нести это бремя в одиночку, и если вы не сократите аппетиты, мы ни о чем не договоримся!

— Умерьте ваш пыл, Шарль. Если вы немного поразмыслите над моими предложениями в спокойной обстановке, наверняка придете к мысли, что они в высшей степени скромны и преследуют лишь одну цель — наказать тех, чья безрассудная политика привела к этой несчастной войне. Уверен, если об этих весьма непритязательных требованиях узнают в Лондоне, правительство королевы Виктории примет их без всяких возражений, с радостью предоставив османам нести бремя поражения за свое легкомыслие.

— Только в том случае, если вы бросите на произвол судьбы ирландцев и откажетесь от договора Балтийских держав!

— Хотите поспорить?

— Увольте, — уклонился Морни, после чего продолжил совсем другим тоном. — Константин, вы же понимаете, что полученные от императора инструкции вовсе не подразумевают подобных условий? Мне нужно время, чтобы не просто сообщить ему о ваших требованиях, но и убедить его в их разумности!

— Ничего не имею против, Шарль. Действуйте. Расскажите императору, что каждый час промедления лишь увеличивает страдания ваших соотечественников, попавших в плен на никому не нужной войне.

— К слову, император крайне признателен своему августейшему брату Александру за освобождение принца Наполеона.

— Как поживает нынче любезный Плон-Плон?

— В последний раз, когда я его видел, был совершенно здоров и весел. Разве что несколько поправился, вернувшись из Петербурга. Ваша русская кухня с блинами, зернистой икрой и прочими сытными блюдами пошла ему на пользу. Но остальные…

— Шарль, мы с величайшим удовольствием отпустим всех, но не раньше, чем будет подписан мирный договор! Без этого общественное мнение России нас просто не поймет…

— Общественное мнение в России? — удивился мой собеседник.

— А что вас удивляет? Да, мой брат — абсолютный или, как говорят у нас, самодержавный монарх, но это не значит, что у нашего общества нет своего мнения. Как раз напротив, мы все: от потомственных аристократов до последних крестьян, — сейчас сплотились вокруг трона, чтобы дать отпор завоевателям. Таковы уж нравы нашего народа, о которых вам, как французу, следовало бы знать!

— Ну хорошо, вы меня убедили. Тем более, что английское правительство тоже желает мира. Вы верно слышали, что Дизраэли недавно прибыл в Париж и совершенно недвусмысленно высказался в пользу заключения мирного договора.

— Признаться, нет. И ваш брат принял его?

— Ну, конечно. Ведь он личный посланник королевы Виктории. Благодаря вам у британской короны теперь слишком много проблем, а поэтому есть все основания надеяться на успех. Все, что требуется от вас, проявить разумную сдержанность в своих требованиях, и победа у вас в кармане.

— Даже не знаю, друг мой. Если все так, как вы говорите, сейчас вовсе не время проявлять умеренность. Как раз напротив, следует сосредоточиться на возможных прибылях.

— Прибылях? — насторожился, услышав знакомое слово, Морни.

— Шарль, могу я рассчитывать на вашу скромность?

— Конечно!

— Вы слышали про такое место как Порт-Тауфик?

— Не слишком много. Это, кажется, какой-то город на Средиземноморском побережье Египта?

— Все верно. И мы готовы взять его в качестве обеспечения части османской контрибуции.

— Но зачем он ва… постойте. Это же кратчайший путь к Красному морю! Я слышал, в прошлом году Лессепс носился с этой идеей, пытаясь получить разрешения у султана. Но пока не преуспел.

— Забудьте о Лессепсе, Шарль. Как вы вероятно уже поняли, я намерен получить исключительные права на этот участок, чтобы создать впоследствии акционерное общество для постройки канала между Красным и Средиземными морями. Это, помимо всего прочего, позволит сократить расстояние между нашими портами в Европе и Дальним Востоком, а также владениями в Северной Америке.

— Но это же проект на сотни миллионов франков! И он принесет баснословную прибыль! — буквально простонал Морни.

— Не без этого. Кстати, значительную часть акций этого предприятия я планировал размещать как раз во Франции.

— Ни слова больше, Константин! — выпалил Морни. — Три, нет пять процентов акций, и я ваш навеки.

— Мон шер, не вы ли минуту назад призывали меня к умеренности? Столько не будет даже у моего брата, не говоря уж обо мне. Могу предложить полтора, и это принесет вам баснословное состояние.

— Друг мой, вы просто не представляете, насколько дорога жизнь в Париже! А ведь мы с вами аристократы и должны содержать себя прилично нашему положению.

— Не могу не согласиться, как впрочем, и увеличить вашу долю. Хотя… что, если в качестве нашего контрагента в Прекрасной Франции выступите вы?

— Согласен!

— Что ж, прекрасно. Но нам нужен мирный договор!

— Считайте, что он уже подписан.

— И Франция поддержит наши требования к Блистательной Порте?

— По крайней мере, большую их часть!

Что ж, кажется, граф Морни заглотил крючок. В какой-то мере я его понимаю. Такой жирный куш выпадает раз в жизни, и месье Шарль ни за что его не упустит. И что самое интересное, ровно то же самое думает про вашего покорного слугу. Ну и пусть, от меня не убудет. Главное, чтобы все получилось…

[1] Тост сказанный Блюхером вскоре после битвы при Ватерлоо.

[2] Монархисты Франции делились на три большие фракции. Легитимисты — сторонники возвращения трона представителю старшей ветви Бурбонов — Генриху Д'Артуа графу де Шамбор. Орлеанисты — сторонники младшей ветви той же династии — Орлеанского дома (потомков Филиппа Эгалите) претендентом от которого был Луи-Филипп II. И, наконец, «бонапартисты», выступавшие за правящего в тот момент Наполеона III.

[3] первый перевод Хайяма на английский был опубликован в 1859 году английским литератором Эдвардом Фитцджеральдом. Он на собственные средства издал тонкую брошюру из 24 страниц под названием «Рубайят Омара Хайяма».

[4] На самом деле это фраза Ницше.

[5] Со смертью кардинала Генриха в 1807 году дом Стюартов в мужском колене пресекся, формальные права на престолы Англии и Шотландии перешли по женской линии к Савойцам, Габсбургам и Виттельсбахам.