Константин. Дипломатия броненосцев

Глава 21

Как было написано в свое время на кольце мудрейшего царя Соломона — все проходит, пройдет и это! Время, отпущенное на мою поездку или, точнее сказать, командировку, неумолимо истекало, и мне следовало как можно скорее возвращаться в Россию. Хотелось, конечно, посетить еще Италию, в особенности южную, где доживало последние годы Королевство обеих Сицилий, которым правил, если верить британской прессе — жестокий и лицемерный Фердинанд Бурбон.

Впрочем, если копнуть глубже, главным грехом Неаполитанского короля была попытка вытеснить английский капитал из Сицилии, где представители Лондонского Сити привыкли распоряжаться как у себя дома. Еще одним фатальным недостатком Фердинанда стали его русофильские взгляды, выразившиеся помимо всего прочего категорическим отказом хоть как-то поддерживать антироссийскую коалицию во время недавней войны. Впрочем, если уж быть до конца откровенным, вызвано это все было не столько любовью к нашей стране, сколько симпатиями к образу правления моего незабвенного родителя — Николая I.

Так что с одной стороны, Неаполь — наш союзник и его надо бы поддержать хотя бы для того, чтобы насолить нашим европейским «партнерам», а с другой… его время стремительно истекает! Подробностей я, конечно, не помню, но не пройдет и двух-трех лет, как отряды Гарибальди при молчаливой поддержке савойцев высадятся на Сицилии и разгромят правительственные войска, после чего Италия окончательно объединится. [1]

Можно, конечно, вмешаться и сохранить власть Бурбонов, но мой царственный брат на это вряд ли решится. Сомнительная слава «европейского жандарма» его не прельщает. К тому же проблемы Апеннинского полуострова бесконечно далеки от российских. Пусть разбираются сами.

Мне же пора возвращаться на Родину. Совсем скоро состоится коронация императора Александра II, которому суждено войти в историю как Освободитель. И ваш покорный слуга просто обязан присутствовать на этом торжественном мероприятии.

Добирались мы по суше, стараясь привлекать как можно меньше внимания, что, в общем-то, почти удалось. Нет, манифестации случались, но по большей части довольно короткие. Пока, наконец, мы не прибыли в Варшаву.

Наместник Царства Польского — так называлась эта часть Российской империи — фельдмаршал Иван Федорович Паскевич был тяжело болен. Преклонные лета, неоднократные ранения, последнее из которых случилось во время Дунайской компании, подточили здоровье прославленного полководца. Но особенно его подкосила смерть императора Николая, с которым их связывала давняя дружба.

Не навестить старика было бы с моей стороны сущим свинством и я, оставив Николку на попечении своих приближенных, отправился к нему. Дворец Конецпольских, бывший официальной резиденцией наместников, пока еще ремонтировался после пожара 1852 года, поэтому престарелый фельдмаршал доживал свой век на частной квартире в Краковском предместье. Последний раз я его видел почти год назад перед отъездом в Вену, но тогда это был еще довольно-таки бодрый старикан с блеском в глазах и острым умом. Теперь же передо мной оказалась дряхлая развалина.

— Здравствуй, Иван Федорович, — тихо сказал я.

— Благодарю, ваше императорское высочество, что удостоили меня… — немного бессвязно залепетал никогда не отличавшийся красноречием князь Варшавский.

— Полно, светлейший. Мы с тобой, слава Богу, не чужие люди. Лучше скажи, как самочувствие, и нет ли каких надобностей?

— Самочувствие мое вполне исправно, — нашел в себе силы усмехнуться старик, — чтобы в скорости присоединиться к своему государю. Чую, ждет меня на небесном плац-параде… Что же до надобностей, я имею все, что только возможно, и не желаю большего.

— Я теперь еду на коронацию. Желаешь ли передать что-нибудь моему брату?

— Передайте его величеству, что мы с его отцом сделали все, что смогли. Пусть Всеблагий Господь даст вам сил сделать больше….

С трудом договорив эти слова, он не без труда поднял вверх иссохшую руку и перекрестил меня, после чего бессильно откинулся на подушку. В тот момент я еще не знал, что жить ему оставалось не более месяца. Но хорошо помнил, что сразу же после начала Великих реформ Польша снова восстанет. В том варианте истории Константина назначили наместником в надежде, что он сумеет умиротворить мятежный край. И это стало началом конца его карьеры. Поэтому для себя я сразу решил, что ни за что не встряну в этот «блудняк».

Теперь же я ехал в закрытой карете, наблюдая в окошко за жителями польской столицы и пытаясь понять, на кой черт мой царственный дядя присоединил к Империи эту богатую, но абсолютно чуждую для нас землю?

— Пшестань, холера! — закричал кто-то совсем рядом, разом выветрив из моей головы все мысли. — Чи ест слепый?

Машинально расстегнув кобуру револьвера, я приоткрыл дверцу и понял, что случилось ДТП. Моя карета едва не столкнулась с каким-то неказисто выглядевшим экипажем, возница которого теперь на чем свет стоит кроет моего кучера.

Зная по-польски всего несколько слов, я все же решил выйти и попытаться договориться. В конце концов, французский местная шляхта знает не хуже наших дворян. Однако вышедший мне навстречу молодой человек оказался в дурном настроении и не был настроен на мир. Поняв, что перед ним русский офицер, он разозлился и, выкрикнув что-то, по его мнению, обидное, буром пошел на меня, потрясая при этом тростью и не замечая, что ехавшие на запятках моей кареты переодетые в штатское морские пехотинцы обошли его с двух сторон с явно недружелюбными намерениями.

Не желая доводить дело до кровопролития, я поднял в предостерегающем жесте руку. Полы шинели при этом распахнулись, и оторопевший поляк смог увидеть сверкавшие золотом ордена и аксельбант.

— Пан ест генералэм? — попятившись назад, спросил он.

— Для тебя, падла, его императорское высочество генерал-адмирал, — весело оскалившись, пояснил ему Воробьев, после чего резким ударом свалил на землю и приставил к голове револьвер.

Тем временем вокруг нас начала собираться толпа. Сначала набежали вездесущие мальчишки, потом к ним стали присоединяться местные обыватели, затем появился и оказавшийся в трудном положении полицейский.

— Это Черный принц! — закричал какой-то пышноусый пан, очевидно, видевший мой портрет в газетах, и узнавшая меня толпа погрузилась в тягостное молчание.

Уже потом я сообразил, что закончившаяся недавно война воспринималась поляками как шанс на освобождение. А победы нашего флота и армии лишили их всякой надежды на подобный исход.

— Подними его, — велел я Воробьеву, после чего громко приказал полицейскому. — Кажется, этот господин заблудился. Покажи ему дорогу!

После чего вернулся в свою карету и покинул место происшествия.

— Надо бы второй экипаж завести, чтоб с охраной, — пробурчал Воробьев, которому я велел сесть вместе с собой.

— Может, тогда перестанешь на запятках ездить, как лакей? — усмехнулся я в ответ. — Ты теперь все-таки офицер!

— Мое дело вас, Константин Николаевич, сберечь, — невозмутимо отозвался произведенный в прапорщики по адмиралтейству морской пехотинец. — А уж на запятках я буду или верхом, дело десятое!

— Тоже верно.

Дальнейшее путешествие обошлось без происшествий. Дилижансы со мной и приближенными пересекли Польшу, Литву, Остзейский край и через 12 дней, проведенных в дороге [2] (я в который раз мысленно зарекся от сухопутных путешествий), доставили нас в Гатчину, где мы должны были наконец-то вкусить благ цивилизации, пересев на поезд.

Возвращение в родные края подействовало на нас по-разному. Матросы из охраны откровенно радовались родине. То же можно сказать и об уставшем от бесконечных переездов Николке. Головнин с Юшковым, напротив, с легкой грустью вспоминали Европу, но помалкивали. Я же отчего-то внутренне готовился к какому-нибудь подвоху. И тот не заставил себя ждать…

— Рад приветствовать ваше императорское высочество в России, — встретил меня на гатчинском вокзале вездесущий шеф РТА.

— Благодарю, — кивнул я, после чего негромко поинтересовался у Трубникова. — Что-нибудь случилось?

— Ну что вы, Константин Николаевич, слава Богу, все благополучно. Случаются, конечно, мелкие неурядицы…

— Насколько мелкие?

— Вот, — протянул он мне свежий номер «Санкт-Петербургских ведомостей», на первой полосе которых было выведено крупными буквами — «Правительство готовится снизить ввозные пошлины!»

Удар был, что называется, ниже пояса. Пока я в Копенгагене, Париже и, будь он неладен, на острове Уайт отбивался от попыток навязать России «свободный рынок», европейские партнеры обошли меня с другой стороны…

Не могу сказать, что хорошо разбираюсь в экономике, но одно знаю точно. Низкие тарифы только на первый взгляд выглядят привлекательно и позволяют снизить цены. Стоит их ввести, как начнет загибаться наша и без того чахлая промышленность, к несчастью, пока еще не способная на равных конкурировать с европейской, после чего разом уменьшатся поступления налогов в казну. А также вырастет за счет потерявших место фабрично-заводских рабочих и разорившихся кустарей безработица и так далее и тому подобное…

Взять хотя бы цены на паровые механизмы для наших кораблей. Перед войной мы закупали их в Голландии на заводе «Рентгена» для фрегатов «Храбрый» и «Отважный» по 312 рублей за одну силу. В Англии у завода «Нейпира» в среднем по 307 рублей за силу, а вот в России пока ценник куда выше. «Берд» просит 520 ₽, «Нобель» 440 ₽, «Фуллон» 429 ₽, и только Путилов умудрился производить машины для канонерок в 300 рублей за силу. Открой рынок, и все наше двигателестроение загнется к едрене фене сразу… Вот и думай, где сэкономить, а где лучше не трогать.

— И чья же это идея?

— Министра финансов, конечно, — развел руками тот.

Петр Федорович Брок оказался на столь важном посту довольно-таки случайно, после смерти своего предшественника Вронченко, и во многом проводил его политику. Когда же началась война, откровенно растерялся и не нашел ничего лучшего, как форсировать выпуск ничем не обеспеченных кредитных билетов, запустив процессы инфляции.

Нет, он старался. Сумел разместить через банкирский дом Штиглица заем в Амстердаме и Гамбурге на 50 миллионов рублей под 5 % годовых, правда, получила казна только 45 миллионов, остальное съела доля финансистов. Брал он деньги и в казенных банках, куда народ за неимением альтернатив нес свои кровные сбережения. Но этих денег не хватило, и печатный станок врубили на полную.

И вот теперь, когда Османская контрибуция (которую, впрочем, еще нужно было получить) могла бы если не оздоровить, то хотя бы существенно поправить наши дела, вдруг решил понизить тарифы. В принципе, схема понятна. Русское правительство во всеуслышание объявило о намерении строительства железных дорог, парового флота и других, как говорят в будущем, инфраструктурных проектов.

Низкие тарифы позволят иностранцам раз за разом выигрывать тендеры, в связи с чем с таким трудом добытое турецкое золото благополучно утечет из России. Да и не только оно. Есть, конечно, и обратная сторона. Если бездумно защищать «отечественного производителя», можно получить нечто вроде АвтоВАЗа на 120 лет раньше…

— Вот черт! — невольно вырвалось у меня.

Министра нужно было менять и как можно скорее. Вопрос только на кого? Раньше моим протеже считался Михаил Христофорович Рейтерн, весьма хорошо показавший себя в продвижении эмеритальных касс для офицеров флота. Проблема была лишь в том, что он хоть и дельный финансист, но еще больший сторонник «Свободного рынка».

— В снижении тарифов есть и положительные стороны, — нейтральным голосом заметил Головнин, бывший однокашником Рейтерна по Царскосельскому лицею. — Потребные нам для постройки кораблей механизмы обойдутся много дешевле…

— А то, что отрицательное сальдо торгового баланса с гарантией будет выкачивать из империи золото и тем способствовать дальнейшей инфляции, ты учел? — огрызнулся я, но потом устало махнул рукой. — Ладно, что теперь об этом толковать. Поехали домой…

Мраморный дворец встретил нас суетой. Расслабившиеся за время моего отсутствия слуги бегали как наскипидаренные, пытаясь быстро привести в порядок покои и детскую. Я же приказал для начала приготовить мне ванну. По-хорошему, конечно, чтобы смыть с себя грязь далеких странствий, следовало сходить в баню, с сухим паром, вениками и последующим массажем.

Но после такого мероприятия, как говорил великий Суворов — портки продай, а чарку выпей! Мне же для визита к брату требовалась свежая голова, поэтому пришлось ограничиться чугунной лоханью, в которую радующийся нашему возвращению Кузьмич то и дело подливал ковшиком горячую воду.

— Полно, старинушка, не ровён час сваришь меня!

— Не извольте беспокоиться, я свое дело знаю! — ворчливо отозвался лакей.

— Где Николка? — спохватился я.

— Спит. Намаялся дорогой мальчонка. Виданное ли дело таскать его по всей Европе!

— Хорошо, если так. А теперь ступай, мне подумать надо…

Нынешнее состояние финансов России, как, впрочем, было большую часть ее истории, оставляло желать лучшего. Гигантские затраты на войну истощили и без того не слишком обильные запасы и разогнали инфляцию. Но как бы прискорбно не обстояли дела, они не шли ни в какое сравнение с тем, что творилось в истории моего мира.

Во-первых, боевые действия против союзных армий и флотов продлились менее двух лет с марта 1854 по сентябрь 1855, а не три как в нашей истории. Во-вторых, многих ненужных расходов удалось избежать, заблокировав бессмысленные инициативы Госсовета вроде созыва ополчения и тому подобных вещей. В общем, несмотря на трудности, дела у нас не так уж и плохи.

Иными словами, можно не обращать внимания на мелкие неурядицы, сосредоточившись на глобальных задачах. А самой главной из них является, ни много ни мало, — построение и развитие капитализма в России!

На пути этой главной цели лежали, по большому счету, всего два препятствия. Первый из них, как это ни парадоксально, нехватка рабочих рук. При том, что население у нас не такое уж маленькое, значительная часть его находится в крепостном состоянии, и в силу этого абсолютно не мобильно. Поэтому никакой альтернативы немедленному освобождению помещичьих крестьян нет и быть не может! К счастью, Александр разделяет это мнение и готов идти на реформу.

Второй не менее важной проблемой остается крайняя неразвитость банковского дела, следствием чего являлось практически полное отсутствие коммерческого кредита. При том, что средства в стране есть. Просто почти все деньги состоятельные слови населения несли в казенные учреждения: Государственный заемный и Государственный коммерческий банки, петербургскую и московскую сохранные казны, губернские приказы общественного призрения. Размещались там вклады под 4 % годовых и систематически заимствовались правительством на покрытие бюджетных дефицитов, и использовались для предоставления 5 % ссуд помещикам под залог населенных имений.

Замечу, что внешний кредит обходился дороже. По таким займам мы платили 5 %, плюс теряли 9–10 % на комиссии.

Такая монополия давала минфину мало чем ограниченную возможность черпать средства из кубышки, но одновременно выкачивала ликвидность, резко ограничивая возможности кредитования частных предприятий.

Но когда началась война, стремившийся всеми силами сэкономить казенные средства Брок не нашел ничего лучшего, как снизить процент по вкладам, чем, разумеется, тут же спровоцировал отток денег из государственных банков. Причем ухитрился представить это как экономию и перенаправление средств в коммерцию.

На самом же деле, и без того находившуюся в неустойчивом положении экономику начало лихорадить еще больше. Состоятельные люди в попытке сохранить свои богатства принялись скупать золото, одновременно всеми правдами и неправдами вывозя его из страны. Вскоре к этому добавился дефицит звонкой монеты, вынуждавший минфин еще больше увеличивать эмиссию кредитных билетов (мелкими, разменными купюрами) и разгонять инфляцию.

В общем, время Петра Федоровича безвозвратно истекло. Оставалось только найти кандидатуру нового министра и не прогадать при этом. Рейтерн? Норов? Или, быть может, старик Княжевич? Правда, его обвиняли в участии в откупах, что ни есть хорошо. С другой стороны, вполне возможно, что это оговор. Высшие сферы Российской империи та еще банка с пауками…

Главное, он известен как крепкий профи, с Броком ужиться не смог, ушел в отставку. И всегда несмотря на весь свой либерализм оставался лояльным к власти человеком. Ладно, кто бы ни был, нужно сразу установить правила игры и, если начнет вилять, давить безо всякой жалости. Первое — профицитный торговый баланс, то есть покупать за границей меньше, чем продаем.

Второе, открытие нормальных кредитных учреждений. И тут, к слову, я сам планирую сыграть немалую роль. «Креди мобилье», как образец, мне в помощь. Да, акционерный банк, плюс открытость для мелких вкладчиков — это отличная схема.

Третье — скорейшее создание программы строительства железных дорог. Четвертое по списку, но не по значению, — уничтожение винных откупов. Пятое — индустриализация!

Остальные проблемы решать в рабочем порядке, то есть по мере их поступления.

— Ваше императорское высочество, — вывел меня из раздумий все тот же верный Кузьмич. — Не извольте гневаться, вот только…

— Чего там еще?

— Его превосходительство генерал Мельников нижайше умоляют об аудиенции.

— Господи, а это еще кто?

— Судя по мундиру из инженеров.

— А… железнодорожник. И что, прямо умоляет?

— Точно так-с!

— Проводи его в кабинет и скажи, что я скоро буду.

Прежде всего Павел Петрович Мельников был известен как энтузиаст железнодорожного транспорта, опубликовавший еще двадцать лет назад академический труд «Железные дороги в России», обосновывавший техническую возможность и экономическую целесообразность железнодорожного сообщения в нашем отечестве. Позже он руководил постройкой Царскосельской и Московской дорог, став общепринятым авторитетом в этой области.

Прежде мы с ним не были тесно знакомы, хотя, конечно же, встречались на официальных мероприятиях. Больше того, когда я приказал снимать с уже готовых путей рельсы, для того чтобы сделать из них импровизированную броню, единственным осмелившимся возразить великому князю оказался как раз Мельников. Что, разумеется, не добавило теплоты между нами. И вот теперь он за каким-то чертом приперся ко мне домой. Можно было, конечно, велеть ему убираться, но меня разобрало любопытство.

— Добрый вечер, Павел Петрович, — поприветствовал я подскочившего как от удара током генерала. — Да ты садись-садись и рассказывай, с чем пожаловал?

— Ваше императорское высочество, — дрогнувшим от волнения голосом начал тот. — Спасите! Только на вас и уповаю…

— Господи Боже, да что с тобой случилось?

— Не со мной, с Россией!

— Час от часу не легче. А с ней-то, матушкой, что не так?

— Виноват, не так выразился. Не со всей Россией, а с ее железными дорогами!

— Снова-здорово! А с ними-то что? Я вроде бы не все рельсы забрал…

— Бог с ними, рельсами, ваше высочество их хоть на дело брали, хотя снимать все же не следовало, можно было и запасными обойтись… Продали!

— Э… рельсы или Россию?

— И то и другое!

— За тридцать сребреников?

— Да если бы… а то ведь ни за понюх табаку!

— Вот что, Павел Петрович, — помотал я головой, словно отгоняя наваждение. — Либо ты мне сейчас все толком расскажешь, либо я распоряжусь гнать тебя со двора в шею!

— Ничего большего и не прошу. Выслушайте, а там хоть в шею, хоть… Все дело в том, что министр финансов желает совершенно уничтожить казенные железные дороги в России. И даже сумел убедить в этом государя. Ваше императорское высочество, только на вас вся надежда! Не попустите несправедливости…

— Как уничтожить, взорвать что ли?

— Хуже. Отдать в концессию!

— Ну, положим, нового ты мне, брат, ничего не сказал. У нас добрая половина министерства финансов так же думает…. Погоди-ка, а что значит «всё»?

— То и значит, что вместе с уже построенными! Более того, казенного строительства не вести вовсе, а приглашать концессионеров. И ведь что придумал, шельмец, говорит, мол, не эффективно ими государственные службы управляют. А вот если придет к нам европейский капитал, разом построят хоть десять тыщь верст чугунки, да еще и прибыль получат, не то, что мы, сиволапые!

— Вот значит, зачем он пошлины снижает…

— Известное дело! Без этого к нам англичане с французами со своими деньгами не придут. Только я вам больше скажу, они и так ни сантима, ни пени, ни медного грошика не привезут, а будут у нас капитал собирать через облигации.

— А чтобы наши толстосумы не сомневались, — покивал я, — он процент по вкладам снизил…

— Точно так, ваше императорское высочество! В самую дырочку! И что самое главное, никому слова против сказать не дает. На совещаниях кто угодно бывает, кроме инженеров. Я уж хотел его величеству в ноги кинуться, так ведь не прорваться!

— И ты, значит, ко мне решил обратиться?

— Больше не к кому. Кроме вас государя никто переубедить не сможет.

— На добром слове, конечно, спасибо, но с чего ты мил-человек решил, что я его отговаривать стану? Понятно, схема, предложенная Броком, не самая лучшая, да только капиталы для строительства железных дорог все одно привлекать надо. Так почему бы не так?

— Да потому, что не будет дела! Ведь то, что я вашему высочеству рассказал, еще не все. Его превосходительство Петр Федорович, чтоб ни дна ему не покрышки, настоял, чтобы государство гарантировало всем вложившимся в акции доход в пять процентов! Да не в том беда, что пять, а в том, что выплачивать его станут не после окончания строительства и даже не после его начала, а сразу же!

— Стало быть, даже если господа акционеры палец о палец не ударят, дивиденды свои они всё одно получат?

— А я вам о чем битый час толкую⁈ — выпалил расходившийся генерал и только потом вспомнил, с кем разговаривает, и прикусил язык.

— Положим, ты прав, — предпочел не заметить его непочтительность. — Да только, я ведь не канцлер и не министр промышленности. В моем ведомстве такого лихоимства, конечно, не позволю, но во все остальные уже меня не допустят.

— Как же так? — растерянно посмотрел на меня Мельников.

— Ну, Павел Петрович, я ведь все-таки не Господь Бог. Тем более, как ты сам говоришь, государь его проект уже одобрил. Сам знаешь, плетью обуха не перешибешь…

— Значит, ничего уже не исправить? — потухшим голосом протянул железнодорожник.

— А вот этого я не говорил. Кое-что сделать все-таки можно… во-первых, концессии давать только на условиях предоставления готового проекта и четким графиком работ. Во-вторых, выплаты от казны делать не с первого дня, а только после выполнения известного объема работ. И задерживать в случаях их остановки.

— Ну хоть так, — еще больше сгорбился генерал, явно собираясь откланяться. — Вы, ваше императорское высочество, уж не сердитесь на старика. Я ведь не ради корысти, а за дело болею…

— Погоди, Павел Петрович, я тебя не отпускал. Мне тут в голову одна мысль пришла… что, если мы не будем, подобно рыцарю печального образа, с мельницами сражаться, а попробуем зайти с другой стороны?

— Это как же?

— Брок убедил государя отдать строительство железных дорог частным компаниям? Быть посему! Почему бы в таком случае эту самую компанию не организовать нам самим?

— Это как же?

— Да вот так. Зарегистрируем в палате, внесем уставной капитал, да и возьмемся за стройку. Как тебе?

— Это ж какие деньжищи надо…

— Ну, я, знаешь ли, человек не бедный. Опять же ты сам говорил, что главные средства будут собираться внутри России. Как думаешь, распечатают наши толстосумы свои кубышки, если председателем правления буду я?

— Вашему высочеству, пожалуй, что поверят.

— Так зачем же дело стало? Пойдешь ко мне в товарищи?

— Это как же, ведь вы на меня гневались?

— Было дело! Скажу по чести, ты тогда на службе остался только потому, что за тебя статс-секретарь Фишер и господин Путилов вступились. Сказали, что ты человек не только дельный, что хоть и не часто встречается, но все же не диво. Но еще и честный, а это в наших палестинах уже редкость! Ты думаешь, тебя сюда просто так пустили? Нет, брат, я такими людьми не разбрасываюсь. Ну а то, что повздорили в прежние времена, не беда! Как говорится, быль молодцу не упрек!

— Скажете тоже, молодцу, — пробормотал совершенно сбитый с толку Мельников.

— Так ты согласен?

— Конечно… Я теперь за ваше высочество не то, что в правление, в огонь и воду пойду!

— Вот и славно. Значит так, разговор наш пока держи в тайне. Не надо, чтобы досужие кумушки раньше времени языками трепать стали. Я распоряжусь, чтобы тебя ко мне без проволочек пускали, а ты пока присмотри для нас перспективное направление для чугунки. Тут, сам понимаешь, обмишулиться никак нельзя, но, если все получится, мы создадим прецедент. Что можно строить быстро, качественно, но при этом дешево. И без воровства!

— Только ведь дорога все равно частной будет, — опомнился генерал.

— Павел Петрович, хочешь на Евангелии поклянусь, что как только дорога окупится, в тот же день передам ее в казну по себестоимости?

— А гарантированный доход?

— Откажусь прилюдно. Тогда и другим невместно будет!

— Коли так, я с вами!

— Вот и договорились.

[1] Хотя считается, что население Южной Италии приветствовало присоединение к Сардинскому королевству, вооруженные выступления его противников продолжались до начала 1870х годов.

[2] В 1840 году началось ежедневное движение пассажирских дилижансов между Москвой и Нижним Новгородом. Путь занимал 5 суток. Расстояние между городами порядка 400 верст. От Варшавы до Гатчины порядка 1000 верст.