Десант в настоящее

II

Мы лежим у основания огромного, по самую макушку заросшего мхом мегалита, возвышающегося над нами тёмной, почти неразличимой в ночи массой. Я пытаюсь что-то разглядеть в прибор ночного видения. Сильно сдали глаза, непрерывно болят и слезятся. Думаю, это из-за болотной воды, в которой наверняка много паразитов. Нашёл в аптечке глазные капли, но улучшения не заметил. Каламбур! Ха-ха…

Василий сопит за спиной, и от его дыхания становится спокойнее. Я всё время чувствую его необъяснимую заинтересованность и бесконечное терпение.

Осторожно прочищаю салфеткой глаза, и, превозмогая боль, всматриваюсь в пространство перед собой. Чёрное пятно топливных мешков с набросанной на них ветошью резко выделяется на фоне серой воды, дальше идёт сверкающая серебристая пустыня, простирающаяся до самого горизонта. Так выглядит пустошь в инфракрасных лучах. Второй мешок забросить на первый не получилось: не хватило сил, и помешала осторожность — как бы не повредить прочный на разрыв, но чувствительный к проколам материал, из которого мешки сделаны. Но оно и к лучшему: поджигать следует, конечно же, первый, прогретый мешок. Когда ткань мешка прогорит под костром из сучьев, через отверстие на свободу вырвутся пары бензина, образовавшаяся бензино-воздушная смесь немедленно воспламенится. Пропорции, конечно, будут произвольными, но я рассчитываю на какое-то подобие объёмного взрыва…

Отчётливо светятся нагретые за день валуны двух оазисов, в полукилометре от нас, один на юге, оттуда мы вели наблюдение за островом, другой градусов сорок восточнее, там мы тоже побывали.

Здесь мы находимся уже сутки. Дождь почти перестал, но днём темень от туч такая, что не покидает ощущение, будто мир отказался от солнца решительно и навсегда. А может, это солнцу надоели бесплодные попытки согреть это хмурое, неприветливое место…

Скоро мы поняли, что шары возникают не на самом острове, а выскакивают из-под воды метрах в двух от береговой линии. Удаляясь от острова, они становятся всё более "плотными", приобретают характерный золотистый цвет и быстро теряются на фоне ядовитой зелени согры.

На самом острове царит такая же безмятежная тишь, как и на всём болоте. Ни щебета птиц, ни звона насекомых. Нервы, поначалу натянутые до предела, понемногу расслабились. Мы перестали перемещаться ползком или короткими перебежками. Речь стала плавной, ноги в коленях выпрямились и перестали дрожать.

Теперь-то я точно знаю, что мы давно обнаружены.

Потому что чудес не бывает. Проще предположить наличие неизвестных причин, в соответствии с которыми наше присутствие на острове игнорируется, чем представить себе такую беспечность охраны объекта. Тем более что я уже успел познакомиться с решительностью, с которой противник "улаживает" свои проблемы.

"Что ж, — подумал я, когда пришёл к таким выводам. — Это напоминает шахматы: игроки готовят кучу неприятностей, но позиция складывается так, что они не только попустительствуют друг другу в этих приготовлениях, но, до поры до времени, вынуждены сотрудничать".

Монитор настаивает на положении маяка в метрах трёх от нас. Как раз за моей спиной, внутри замшелого валуна. Поначалу ошибка прибора беспокоила, но потом, поразмыслив, мы пришли к выводу, что удивляться нечему: прибор показывает лишь географические координаты маяка, но указать его положение относительно уровня моря не может. Так что, судя по всему, база противника находится под островом.

Этот вывод, к сожалению, не содержит инструкций, как нам туда пробраться.

Василий начинает посмеиваться. Я оставляю осмотр окрестностей и вопросительно поворачиваю к нему голову.

Он охотно откликается:

— Представь себе: стимулы взрослого человека сводятся к получению того, чего он был лишён в детстве. Мои родители были бы поражены, узнав, сколько усердия за последние дни я приложил для того, чтобы всего лишь побаловаться с огнём. Сколько лет прошло…

— Тебе не разрешали играть со спичками? — изображаю сочувствие. — Какая трагедия!

— Трагедия в избранном тобою пути, — немедленно отвечает он.

Что и говорить — загадка, конечно. То ли он о пройденной дороге, с мешками топлива на привязи. То ли о чём-то другом. За последние дни "глубина" высказываемых им истин заметно прибавила. Наверное, он ждёт от меня уточняющих вопросов, просьбы разъяснить… Не дождётся. Мне не хочется спрашивать. Я боюсь его "глубины". Боюсь утонуть.

Возвращаюсь к наблюдению.

— Ты всегда идёшь к цели такими громоздкими путями? — спрашивает Василий.

Молчу. Вопрос риторический. Свою теорию стопроцентных решений я давно ему изложил. Если он такой умный, и вдобавок миллионер, чем зубоскалить, взял бы, да и предложил что-нибудь полегче.

— Я просто к тому, что дрожь берёт, как представлю, что мы с тобой проделали. Твою бы энергию, да в мирных целях…

Вспоминаю раскопки в подвале Калимы. Такое чувство, будто это было тысячу лет назад.

— Расскажи мне о ней, — просит Василий.

Я откладываю прибор ночного видения в сторону и разворачиваюсь к нему. Может, он ещё и мысли читает?

— Расскажи о своей последней работе, — уточняет он.

— Её звали Калима. Неделю назад исполнилось тридцать лет. У неё была мужская походка, много денег и вздорный характер.

Неожиданно на ум приходит один из дней, когда она пригласила меня к себе в кабинет. За письменным столом сидела дородная тётка с крашеными в чёрный цвет волосами и тёмным гримом на лице. У тётки была огромная грудь и тёмно-коричневые контактные линзы, которые придавали лицу черты мрачной значительности. Она плавно раскладывала карты и длинными замысловатыми фразами певуче излагала моей хозяйке её счастливое будущее.

Калима предложила погадать на меня.

Та с готовностью перетасовала карты и тут же выдала свой сценарий вечной любви. Главные роли, разумеется, достались нам с Калимой.

— Вы всегда были вместе, — сообщила "цыганка". — Вы — это одно. Никогда ещё не видела столь тесно связанных судеб. По-сути, одна линия и тянется очень далеко, лет двести на двоих, не меньше. Сама не понимаю…

Мне этот способ заработка никогда не нравился.

Несколько уроков психоанализа, немного внимания, и вы всегда сумеете угадать, что от вас хотят услышать. Но на Калиму этот сеанс почему-то произвёл впечатление.

— Ты спасёшь меня? — спросила она той же ночью.

— Разумеется, — ответил я. — Позвони в офис, измени условия сделки, и буду тебя спасать хоть до второго пришествия…

— Как странно, — вторгается в мои воспоминания голос Василия. — Каких-то сто лет назад просьба женщины о защите наполняла жизнь мужчины смыслом, была предметом его гордости и лютой зависти окружающих. А ведь принято считать те времена куда менее цивилизованными, чем сегодняшнее настоящее…

Я смотрю в его сторону и молчу.

Ночь. Тучи. Ни лица его, ни глаз не видно. Но у меня такое ощущение, что он заглядывает мне в душу.

И мне очень не нравится то, что он там видит.

— Это я так, к слову, — слышу его слова.

Они меня не успокаивают.

— Не напрягайся, — пытается он разрядить обстановку. — Просто меня шокируют твои решения. Они мне напоминают неуклюжих, громоздких монстров, которым легче раздавить своего создателя, чем служить ему…

Мне нечего ему сказать. У меня было много учителей, разных по возрасту, цвету кожи и характеру. Они во многом противоречили друг другу, но всегда сходились в одном: жив человек, значит, его решение верно. А верное решение всегда красиво. Неправильный ответ подразумевает неправильное решение и смерть, которая никого не интересует ни красотой, ни уродливостью.

— А что мы будем делать, если "салют" бабахнет, а шары не прилетят?

Я молчу: не могу придти в себя от его проницательности.

— Прилетят, — отвечаю неохотно, через силу.

Не хочу рассказывать о нехороших предчувствиях. Не говорить же ему: "Слушай, давай отнесём топливные мешки обратно!" Поэтому говорю совсем другое:

— Через минуту болтать будет некогда, давай-ка я ещё раз повторю. На сам пожар не смотрим, чтобы не слепить глаза. Я осматриваю остров. Хотя бы одна из этих тварей должна вылезти наружу. Из любопытства. Не каждый день эта глухомань может любоваться праздничными фейерверками. Необходимо засечь дверь, люк, лаз… хоть что-нибудь.

Я чувствую, как меня начинает трясти. Возбуждение идёт откуда-то изнутри и быстро растекается по телу. "Сейчас, сейчас, — уговариваю себя. — Ещё минута-две, и я увижу. Я не промахнусь…"

— Твоя задача — следить за шарами. Если они начнут двигаться в нашу сторону, разбегаемся и прячемся в воде, — я перевожу дух, потом с надеждой предлагаю. — Подумай, ещё не поздно отыграть назад. Я подожду, пока ты уйдёшь достаточно далеко. Я подожду до утра…

— Поджигай!

Передаю ему прибор ночного видения, вскакиваю и, легко прыгая с камня на камень, спускаюсь к подножию острова. Боль в глазах отступает. Мне сейчас не до неё, и, похоже, она чувствует это. Добираюсь до кучи хвороста, который мы навалили на мешки с топливом. На самом верху этого сооружения, на уровне груди, — циновка, примерно метр на метр. Её плетению мы посвятили почти сутки жизни. Я рассыпаю весь запас ампул с самовоспламеняющейся жидкостью, стараясь, чтобы они оказались как можно дальше друг от друга. Потом, достаю одну из зажигалок, вскрываю её контейнер и выливаю бензин на самый край плетёнки.

"Вот теперь уже всё! — я в восторге. — Назад дороги нет. Впрочем, что такое назад"?

Щёлкаю "трофейной" зажигалкой и бросаю её на влажную от бензина циновку. Сухая трава тут же вспыхивает быстро расширяющимся очагом голубого пламени.

Поворачиваюсь к растущему костру спиной и убегаю со всей возможной поспешностью. Моя тень растёт, увеличивается в размерах, мечется под ногами, пытается вырваться вперёд, будто не желает, чтобы я на неё наступал. Но куда она денется? Не можем мы друг без друга. Где-то на середине пути меня поджидает Василий. Он возвращает прибор ночного видения, и мы продолжаем подъём вместе…

К сожалению, ампулы рвут тишину ночи до того, как мы занимаем наблюдательный пост на валуне. Падаю на вершину — сравнительно ровную небольшую площадку, свободную ото мха, отворачиваюсь от полыхающего зарева, следить за ним — забота Василия, и, прежде чем воспользоваться прибором, быстро осматриваю остров.

В свете колышущегося пламени костра, открывающийся пейзаж приобретает причудливые, фантастические формы. Освещённые бока и вершины мегалитов, мокрые стволы и сверкающая сталью листва огромных деревьев, ещё не просохших после минувших дождей, сменяются чёрными провалами теней, заполняющих мрачные бездонные пропасти и ущелья. Где-то здесь притаился враг. И я сделал всё, чтобы он себя обнаружил.

Заглядываю в прибор. Картина меняется. Освещённые участки становятся пепельно-серыми; они лишены глубины и перспективы, зато тени шевелятся миллионами цветных оттенков. Замираю. Ничто не может отвлечь моё внимание. Всю прошлую ночь я пролежал здесь, на вершине валуна, вот так же разглядывая воспалёнными слезящимися глазами доступную наблюдению часть острова. Я изучил здесь каждый камень, щель, трещину. Теперь, закрыв глаза, я могу отчётливо представить себе любую деталь этой мешанины из камня и дерева. И если сейчас в этой картине хоть что-то изменится, сдвинется, покинет своё место, — это не ускользнёт от моего взгляда.

— Началось, — докладывает Василий. — Три больших красных шара кружат над костром.

Не шевелюсь. Я по-прежнему вожу объективом прибора по острову в надежде увидеть выход его хозяев.

Первые несколько часов, проведенных здесь, лишь подтвердили результаты наблюдений с ближайших оазисов: если не считать узкой полосы открытой воды, остров ничем: ни размерами, ни растительностью — не отличается от множества оазисов, разбросанных тут и там по всему болоту.

Когда страх перед немедленным наказанием за вторжение прошёл, мы внимательно осмотрели каждый камень, каждое дерево… да мы чуть ли не нумеровали их! Ничего необычного: камень был камнем, а дерево оставалось деревом, хотя монитор упрямо стоял на своём: сигнал шёл отсюда…

— Их уже пять, все над костром, — выстрелы взрывающихся ампул слились в автоматную очередь. — Это не жёлтые, это большие красные шары. Думаю, сейчас рванёт, приготовься.

И оно рвануло.

Взрыв топливного мешка заставил меня непроизвольно зажмуриться: воспалённые глаза обожгло огнём.

Стараюсь крепче вжаться в шершавую поверхность камня и обеими руками стискиваю прибор. И тут происходит что-то неожиданное: второй взрыв пылинкой сбрасывает меня с вершины мегалита. Я широко взмахиваю руками, пытаясь за что-то уцепиться, но сразу понимаю, что недооценил масштабы своего вынужденного полёта. Склоны валуна остаются далеко позади. Пологая траектория моего стремительного полёта пересекается с огромным деревом, выныривающем из мрака.

Сгибаю ноги и, прижимая локти к бокам, выставляю вперёд кисти рук, чтобы хоть как-то смягчить удар. Надеюсь, по возможности, зацепиться. Не удаётся ни то, ни другое. Бьюсь головой о ствол дерева, и чувствую, что стремительно скольжу вниз. Внезапно осознаю, что всё вокруг залито светом. Успеваю удивиться: неужели так долго горят мешки с топливом?

Вижу ветви и сучья, которые проносятся мимо, на мгновение выбрасываю вперёд руки, чтобы ухватиться за ствол, и тут же левым боком налетаю на толстый нижний сук. Удар страшен. Такое ощущение, что разламываюсь пополам. Сломанной куклой валюсь на землю. Теперь только в ней вижу своё спасение. Боль выжигает внутренности. Я пытаюсь закричать, но крик растворяется в четырёх взрывах, последовавших один за другим. Кажется, что весь остров целиком приподнимается, чтобы меня ударить. Невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть. Воздух остывающим бетоном давит со всех сторон, не оставляя возможности перевести дыхание. С облегчением впускаю в себя мутно-розовую мглу, которая быстро заволакивает сознание.

Может, я наконец-то умер?