Десант в настоящее

IY

— Нет, не открывается.

— Я не знаю, что делать.

— Сейчас приду.

Отто положил в карман телефон, который после небольшой перенастройки работал в режиме радиостанции, и побежал к Маше. Лабиринт коридоров, тщательно изученных ещё на Базе, змеился перед ним. Почему-то припомнился плакат в лагере переподготовки: "Все перемещения по территории только бегом!"

Простенькая, казалось бы, задача пока не поддавалась решению. Индикаторы состояния шлюзов однозначно указывали на наличие трёх челноков и одного свободного места. Но открыть отсечную дверь так и не удалось.

"Впрочем, были и другие, более приятные занятия", — подумал Отто.

Он завернул за угол и едва не налетел на Машу, которая шла ему навстречу.

— Мне кажется, мы теряем время, — сказала она.

Отто взял её за руки.

— Это хорошо или плохо?

— Василий потратил сорок лет, чтобы разобраться во всём этом, И только потом приступил к практическим действиям.

— Откуда ты знаешь, что сорок?

— Краткий курс современной истории Базы. Все воскрешённые слушали эту плёнку. Всего десять минут записи, не успеваешь заскучать.

— Я не слушал.

— Ну, ты у нас особенный… — её глаза засветились.

"Что ещё человеку нужно для счастья?"

Горячий энтузиазм, с которым они принялись за изучение пульта управления, сменился спокойной сосредоточенностью, потом — горьким разочарованием. Почти обо всём можно было догадаться, почти всё можно было понять. Назначение некоторых приборов вообще не вызывало сомнений. Теперь Отто недоумевал: зачем Василий переоборудовал Базу? Казалось очевидным, что всё вокруг сделано людьми: от пищевых синтезаторов, выдающих вполне съедобную питательную массу, до унитазов и умывальников. Красиво, функционально и просто.

Вот только дверь шлюза к челноку не открывалась. В этом была какая-то загадка.

Маша научилась вызывать трёхмерную схему Лунной Базы, которая объёмной голографической проекцией повисала прямо над пультом. Теперь Отто было понятно отсутствие такой схемы там, на Земле: в ней не было никакой необходимости. Кто имеет доступ к пульту, тот располагает всей информацией. Кому же в таком доступе отказано, тому и схема помещений ни к чему.

По карте они сразу нашли знакомую вилку коридоров, оканчивающихся шлюзами. Три из них мерцали синим. К ним, будто пчёлы на сотах, прилепились челноки. Четвёртый шлюз — зелёный. За ним ничего нет. Глубоким чёрным цветом помечен закрытый створ дока. Специальный джойстик в рукоятке кресла позволял навести кружочек маркера на любое место на схеме. Достаточно было пометить шлюзы, как тут же на пульте с тихим приятным звоном загорались лампочки на кнопках управление отсечными дверями. Оставалось нажать кнопку или несколько кнопок, или нажать несколько кнопок в нужной последовательности, и что-то должно было измениться. Вот этим-то они и были заняты последнюю неделю: Отто следил за дверями, Маша колдовала над пультом.

Вроде бы всё правильно. Решение, казалось, было лишь вопросом времени и терпения: нужная комбинация команд будет найдена, и они получат доступ к челноку. Но дверь шлюза не открывалась. По радио Отто неизменно докладывал отрицательный результат. Хуже того, с пульта управления они вообще не сумели что-либо сделать.

Отто больше не мог откладывать. И он решился произнести вслух то, о чём уже давно начал подозревать:

— Мне очень жаль, но похоже на то, что пульт управления заблокирован. Мы можем заниматься этими экспериментами до бесконечности… с теми же результатами.

Она сникла и опустила глаза.

Отто подошёл и обнял её. Маша прижалась к нему, но ничего не ответила.

— Это означает, что блицкриг не получился, — зашептал Отто ей на ухо. — С наскоку мы с этой штукой не справились. Пора двигаться дальше.

"Дальше" означало "вниз".

Им очень не хотелось перемен. Всё складывалось лучше некуда. Маша разыскала "свою" комнату. Отто поселился у неё. Любовь, так долго сдерживаемая ими и обстоятельствами, прорвалась наружу. Первые несколько суток они вообще не выходили из комнаты, даже чтобы поесть. У них, наконец, было всё, что нужно для жизни: укромный угол и огромная ванна горячей воды. Они принадлежали друг другу. Пережитый ужас и печаль потерь понемногу стали сглаживаться.

Здесь не было времени. Не было очевидной опасности, которую следовало бы остерегаться. Не было трудностей, которые следовало преодолевать.

Как-то после очередного любовного марафона и неудачной попытки открыть дверь шлюза, Отто задумался: "Может, это и есть рай? Все признаки налицо: я счастлив, моя жена тоже. Без труда добываем пищу, сухо, тепло и уютно. Кроме того, с учётом движения Луны, Земля у нас всегда под ногами. А уж более адского места, чем Земля, не придумаешь".

Они прошли в зал управления к центральному пульту, заняли свои места и некоторое время смотрели на помаргивающие непонятными символами индикаторы.

Отто протянул руку и в который уже раз включил карту-схему Лунного города. Вот они — челноки. Вот маркер. Вот загораются кнопки. Отто нажимает все три. Они не гаснут.

Взгляд скользит по периферии схемы. Вот ещё один синий мостик. Здесь стоит транспорт раза в три побольше челнока. Это крейсер. Рядом с ним пустой шлюз, сюда должен был причалить "Гнев Бога".

Отто наводит курсор на шлюз крейсера. Зажигается новая лампочка, Отто нажимает кнопку.

Никаких изменений…

— Вот здесь, — он провёл ладонью вдоль прямых красных артерий, уходящих от Лунной Базы вниз, вглубь Луны. — Это лифты. Здесь мы спустимся.

— Зачем?

— Посмотрим, что там.

Маша молчит, а Отто не может оторваться от карты. За этот месяц она стала частью его жизни. Во многом Лунная база копирует земную. Но есть и существенные отличия. Лифты, например. Это тебе не шестёрка спаренных шахт, несущих своих пассажиров к вершине небоскрёба. Это два десятка тоннелей, отвесно уходящих в бездну. Самый маленький может поместить человек десять, самый большой — двести, и, судя по креплениям, несколько тяжёлых танков. Все лифты "встречаются" в огромном зале, от которого до шлюзовых камер крейсеров рукой подать: сто пятьдесят метров прямого широкого коридора. Коридор тоже не нравится Отто: достаточно широк, чтобы рядом с танком, на безопасном от него расстоянии, маршировала в четыре колонны пехота… Нечего гадать, нужно спускаться!

Он вздыхает и нарушает затянувшееся молчание:

— Необходимо искать выход. Если не получилось проникнуть в челнок или в крейсер, значит, не там искали.

— Мы не смогли открыть дверь шлюза, откуда ты знаешь, что получится запустить лифт?

Он молчит. Он не знает, как это ей объяснить. Теперь она поворачивается к нему всем телом. В её глазах — ужас.

— Отто, не собираешься же ты туда спускаться…

— Вручную, — кивнул Отто. — Я проверял, до самих шахт добраться легко. Если не получится опустить вниз кабину, — полезу по фермам.

Маша долго рассматривает красные нити.

— Но здесь даже не показано, насколько далеко штольни уходят вниз. Лезть можно целую вечность.

— А что делать? — неожиданно для себя вспыхнул Отто. — Сидеть и ждать, когда придут хозяева Лунного города? Сказать им: "Извините, ребята, мы тут случайно, проездом. Сошли не на той остановке". Так, что ли?

— Нет, не так, — спокойно возразила Маша. — Мне показалось, что мы с тобой неплохо устроились. У меня есть ты, у тебя есть я. У нас есть крыша над головой, нам не угрожает ни голод, ни жажда. Я не понимаю, куда и зачем нам нужно торопиться. Возможно, ты не заметил, что жизнь наша уже налажена. Без всяких "блицкригов" и революций мы обеспечены интересной работой на тысячу лет вперёд. Чего стоит изучение одного только пульта, например.

— Что тут может быть интересного? — спросил Отто угрюмо и добавил. — Кроме того, что он не может открыть шлюз…

— Сейчас покажу, — обрадовалась Маша.

"Как студентка, — подумал он, — которой на экзамене попался билет с известными вопросами".

Она набрала команду, и перед ними развернулось трёхмерное изображение Земли. Разноцветные замысловатые маркеры покрывали густой сетью голубые океаны и зелёные с жёлтыми пятнами континенты.

— Я думаю, что это места, которые по каким-то причинам представляют для них особенный интерес, — сказала Маша.

— В таком случае, список их интересов достаточно широк, — заметил Отто. Потом, выдержав минутную паузу, неохотно признал: — Ещё бы догадаться, что всё это значит?

— Эти отметки-маркеры привязаны не только к географическим координатам, но и к временной шкале. Сейчас я включу временную развёртку…

Все маркеры пропали. Изображение Земли чуть повернулось, и Отто увидел единственную точку почти в центре Евразийского континента.

— Пятьдесят лет назад, — сказала Маша.

— Правильно, — откликнулся Отто. — Вот к этой точке и была отправлена ваша экспедиция.

"Выходит, Василий не соврал насчёт срока. Но старшей копии пять лет. Чем же он занимался всё это время?"

— А вот отметки, сделанные перед этим.

Число маркеров возросло. Египет, Боливия, остров Бахрейн, ещё несколько точек неподалеку от Тибета.

— Здесь отмечены места их посещений двенадцать тысяч лет назад. Тебе это ни о чём не говорит?

— Нет, — равнодушно сказал Отто. — Ни о чём.

— Ну, как же, пирамиды Гизе, обсерватория Тихуанако, Бахрейн — предполагаемое место зарождения цивилизации.

— Я где-то слышал, что пирамиды расположены в форме созвездия Ориона… — решил блеснуть эрудицией Отто.

— Теперь карта их посещений двадцать тысяч лет назад…

Маркеры сместились в Антарктиду. — Двадцать семь тысяч лет назад…

Очертания материков чуть изменились. Пять маркеров сидело на неизвестных Отто островах.

— Примерно раз в десять тысяч лет они приходят к нам с визитом. На той, первой картинке, с которой мы начали, нанесены географические точки, в которых они побывали на протяжении полутора миллионов лет…

— Миллионов?

— В том-то и дело. Они наблюдают за нами. Это величайшее научное открытие!

— …которое так и останется закрытым, если мы не выберемся отсюда.

Она выключила карту.

— Тебя всё это не вдохновляет…

— Нет.

— Ты твёрдо решил идти.

— Да.

Она закрыла лицо руками.

— Отто, ты же мечтал о счастье, о любви. Мечтал об океанской яхте или об острове. Вот же оно. Всё, что тебе было нужно. И даже лучше, — она опустила руки, её лицо было мокрым от слёз. — То, что ты получил, лучше твоих самых смелых фантазий. Ты убежал от людей не за сотню, и не за тысячу километров. За сотни тысяч! Впереди у тебя не праздное дожитие на песочке у тёплого океана, нет. Перед тобой загадки инопланетной цивилизации. Загадки ключевых моментов человеческой истории. Мы любим друг друга. И ты всё это бросаешь. Почему? Куда ты хочешь вернуться? Что ты будешь делать после того, как вернёшься? Зачем тебе возвращаться к людям, от которых ты мечтал уйти?

"А ведь она права, — подумал Отто. — Права в каждом пункте своих рассуждений. И тем не менее, я ухожу. — Он увидел, как Маша опять закрыла лицо руками. — По-видимому, моя проблема не может быть выражена словами. Она лежит где-то глубже, на уровне, где слова утрачивают значение, где здравый смысл уступает место интуиции. Я чувствую, что должен идти. Но объяснить "почему?", не могу. Более того, я осознаю, что поступаю нерасчётливо, неразумно, глупо. Поступаю вопреки своим представлениям о том, к чему мне следует стремиться. Это место — рай для меня. Рай, о котором я даже не мечтал…"

— Там, в челноке, Василий что-то кричал о двери, помнишь?

— Нет, Отто. Когда упала Лиля, я подумала, что схожу с ума. Ты ведь понимаешь, мы были не просто сёстрами…

— А что было дальше?

— Дверь открылась, и Катерина велела тебя вынести. Она сказала, что только проверит стояночные системы. Я могла бы догадаться, что она оставляет мне жизнь… и тебя. Она решила исполнить твой план.

"И ей это удалось, — подумал Отто. — Статистика не в мою пользу: из трёх Катерин две отдали за меня свои жизни. Из двух Пельтцев оба были готовы меня зарезать, лишь бы услужить своему хозяину. Конечно, выборка не совсем корректна. Пельтцев мне подсунули, но всё равно…"

— Ты помнишь, что-нибудь о своей прошлой жизни?

— Очень смутно, Отто, какие-то обрывки, и тебя в них нет.

— Ты была беременна, на третьем месяце…

— Да, я помню об этом.

— Где наш ребёнок, Маша?

— Я не знаю. После моего воскрешения ребёнка не было. Не было и месячных. Я стерильна.

— И ты ни о чём не спросила у своего "господа"?

Он сказал это резче, чем следовало. Ему стало неловко.

Ведь это была её беда в большей степени, чем его.

Но она не обиделась.

— Другие девушки спрашивали. Василий сказал, что в этом нет необходимости. Его колония пойдёт по другому пути развития.

"Надо же, он думал о путях развития, — устало подумал Отто. — Так что нет у меня ни внуков, ни правнуков… наверное, не заслужил…"

Он вздрогнул. Последняя мысль была чем-то новым в его понимании мира. "Потомство, как награда? Тогда, выходит, самая большая выслуга у китайцев. Впрочем, почему нет? Если смысл жизни в смирении и терпимости, а продолжение рода — награда, то получим непротиворечивую картину…"

— Когда ты думаешь идти?

— А зачем откладывать? — Отто был уже на ногах.

"Как можно словами объяснить это возбуждение, доходящее до экстаза? Когда мурашки по коже, кровь кипит, волосы дыбом? Вся жизнь в отказе от всего, что было достигнуто прежде! Феникс, вечно сжигающий себя, чтобы вечно возрождаться!"

Она смотрела на него, и в её глазах были любовь и слёзы.

— Отто, ты — самый несчастный человек на свете. Ты не просто не находишь себе места. Ты точно знаешь, что в этой жизни места для тебя нет. Никогда не было и никогда не будет. Вечный странник, забытый Богом и незамеченный людьми…

Она включила схему Базы, навела маркер на лифты и нажала на засветившиеся кнопки.

— Пойдём, посмотрим…

Отто видел её спокойное лицо. Она приняла его решение и смирилась с ним.

"Стиль айкидо, — подумал Отто, — не мешать падающему слону. Закати она мне истерику, и я бы только укрепился в правильности решения. А так, мне остаётся только кусать локти из-за своего упрямства. Я ведь всё равно пойду. Но теперь с комплексом вины перед ней, и с ощущением, что мне будет куда вернуться, когда судьба в очередной раз переломает мне кости…"

Y

— Ты действительно думал, что я останусь, одна?

Она говорит насмешливо, чуть высокомерно. Ничто не напоминает в ней растерянную, заплаканную девчушку, которая прятала лицо в ладонях за пультом управления. Это был голос женщины, знающей себе цену. Женщины, абсолютно уверенной в своих силах и не считающей нужным что-либо объяснять своему не очень смышлёному мужчине.

Я смотрю на неё снизу вверх. Я уже спустился метра на три, когда понял, что она следует за мной. Это открытие меня напугало больше, чем чернота тоннеля, уходящего вниз, в неведомую тьму.

— Ты с ума сошла! Немедленно вернись.

Я делаю попытку подняться. Но она деловито меня обходит, спускаясь всё ниже и ниже. Я растерян и подавлен. Не знаю, что сказать. Теперь я смотрю на неё сверху. Смотрю, как она пропадает во тьме, внизу, у меня под ногами.

— Машенька, — я поражаюсь своему жалобному голосу. — Вернись, это опасно.

— Что за похоронная команда! — весело кричит она снизу. — Проверено, мин нет! И не забывай каждые пять метров перебрасывать страховочный трос.

Страховку я нарезал из великолепного кабеля, обнаруженного на складе, неподалеку от столовой. Кабель был в палец толщиной, чрезвычайно прочный и гибкий. Я навязал на нём узлы через каждые полметра, на концах сделал петли. Признаюсь, чувствовал себя варваром. Но не лезть же в километровую шахту с голыми руками? Там ведь, знаете ли, упасть можно. На одну из петель набросил карабин, которым к поясу крепились ножны. Оружие засунул за голенище ботинка и надёжно прихватил шнурком.

Кабины лифтов были здесь, наверху. Ни один из них ехать вниз не пожелал. Не знаю почему, но я не удивился. Зато удалось снять вентиляционную решётку одной из шахт. Едва взглянув внутрь, я понял, что проблем только две: темнота и продолжительность спуска. Шахта — бесконечный цилиндр диаметром метров шесть-семь, была вырублена в неизвестной мне породе. Я погладил камень рукой и подумал, что давно не видел никаких других материалов, кроме металла и пластика. Стенки шахты были переплетены ажурной конструкцией из квадратных в сечении балок. Здесь, на расстоянии протянутой руки, крепления выглядели мощными и очень прочными, но там, внизу, где "скисали" жидкие лучи света, плетёнка из балок казалась лёгкой паутинкой — воздушной, эфирной…

Тогда я представил себе паука и поёжился. Там, внизу, придётся умерить своё воображение, иначе до беды будет недалеко.

Наверное, я был слишком потрясён поступком Маши, потому что из состояния транса меня вывел её трос, ободряюще скользнувший по плечу.

— А когда ты сделала себе страховку?

— Догоняй, — донёсся снизу её голос…

Я пытаюсь сосредоточиться на прутьях решётки и войти в ритм. Пройдёт совсем немного времени, и этот ритм окажет спасительную помощь, когда прутьев уже не будет видно. Ещё три пролёта поперечных, охватывающих диаметр шахты обруча, и приходится менять место крепления троса. Всё очень просто. На одном конце троса петля, на другом — карабин. Длина троса десять метров. Значит, если его пропустить через пояс, и закрепить петлю в карабине, то мой страховочный конец вытянется до пяти метров. Разумеется, не следует забывать пропускать трос между камнем и одной из балок. Я пренебрегаю страховкой и вскоре нагоняю Машу. Здесь уже темно. Слышу её сопение и шорох наших рук и ног.

— Я буду за твоей спиной, на противоположной стороне шахты, — говорю я и начинаю страховаться. — Чтобы не мешать друг другу тросами.

— Как тебе будет удобно, — голос всё ещё задиристый, но уже тронутый сбившимся дыханием.

Я молчу. Теперь любые советы излишни и вредны.

Боишься — не делай, делаешь — не бойся. Вот и вся формула поведения в подобных ситуациях. Надо будет, сама спросит. А сейчас, только под руку говорить. Сороконожку однажды так спросили, как это она ходит. Так и лежит на том самом месте, где об этом задумалась.

Всё-таки, несмотря на темень, одному мне было бы гораздо легче. И вдруг понимаю, что если она сорвётся, то, не раздумывая, прыгну следом. От этой мысли почему-то становится спокойней.

"Отто, — говорю себе, — ты уже отвоевался. У тебя уже столько всего было, сколько нормальный человек не прочтёт в книжках, сидя у себя дома, у камина, за всю свою жизнь. То, что ты до сих пор жив, является ещё более ненормальным, чем ты сам". Я хихикаю. Я чувствую в этой фразе какой-то подвох, психологический выверт, уводящий в безумие.

Можно ли научить тому, чего сам не умеешь? Можно!

Иначе не получается. Иначе не родилось бы самого понятия развития. Тренер учит будущего олимпийского чемпиона, без всякой надежды когда-нибудь хоть немного приблизиться к его рекордам. Каждое последующее поколение должно быть лучше предыдущего.

"Вот это да! — удивляюсь своим мыслям. — Чем это я лучше своих родителей? Или речь идёт о какой-то глобальной статистике, а не о конкретном Отто Пельтце?"

Можно ли считать, что любовь ко мне самой прекрасной женщины на свете является подтверждением моей стоимости? Что такое любовь?

Я начинаю смеяться. Я слышу кипение крови.

Я счастлив. Я в полной темноте. Подо мной километровая пропасть. Я на краю, на грани. Я себя прекрасно чувствую, я понимаю толк в такой жизни. Это и есть моя жизнь.

…Пять, шесть, семь, восемь. Левую руку закидываем за брус для вертикальной поддержки тела. Держит локоть, кисть свободна, сейчас она нам понадобится. Обе ноги упираются в другой брус, полутора метрами ниже. Правой рукой отстёгиваем карабин, цепко держим конец с карабином, отпускаем конец с петлёй, сдёргиваем трос вниз. Теперь пропускаем трос через балку, за которую держимся левой рукой, и с помощью свободной кисти левой руки защёлкиваем карабином петлю, всё! Спускаемся дальше. Раз, два, три…

Жизнь прекрасна.

Пот заливает глаза, стекает вдоль линии носа к верхней губе, оттуда крадётся к подбородку и крупными каплями обретает, наконец, долгожданную свободу. У некоторых капель свобода коротка. Я пальцами чувствую влагу на балках, и у меня нет сомнений в её происхождении. Время от времени я вытираю влажные ладони о куртку, скорбя об этих каплях-неудачницах, не сумевших, как следует, распорядиться своей свободой. Но есть и более удачливые экземпляры, у этих впереди столько же свободного полёта, сколько мне осталось моего пути. Я даже не знаю, может, они до сих пор летят там, во тьме. Вот сейчас я о них думаю, а они всё летят. Все до единой. Я же не знаю глубины шахты. Я даже не знаю, есть ли у неё глубина. Ха! Да я уже не могу припомнить, есть ли у неё высота! Шахта? — это наша жизнь, без начала и конца. Двумя аскаридами мы спускаемся по прямой кишке великана в сторону гигантского унитаза.

Я нисколько не сомневаюсь, огромная куча чего ждёт нас в конце пути. Лишь досадую, что втянул в это дело свою женщину. Её нежным рукам можно было найти и более достойное применение…

Ха! Что ты запоёшь, Отто, когда, добравшись до дна, ты обнаружишь, что там тебе нечего делать? Ведь ровно столько, сколько спустился, придётся ползти наверх!..

— Отто, — задыхающийся голос Маши. — Отдохнём…

— Да, милая, — мой голос звучит не лучше.

Я лезу к ней. Снимаю свой страховочный конец и качелью пропускаю его у Маши под ягодицами. Привязываю в натяг трос к балке. Мария, наверняка, не понимает в темноте, что я делаю, но покорно ждёт, что будет дальше, и не сопротивляется.

— Теперь, можешь отпустить ноги.

— Я… не могу… — шепчет она.

"Плохи дела, — думаю. — Мы прошли сто пятьдесят перехватов страховки, это будет всего семьсот пятьдесят метров. Если судить по масштабу схемы на пульте, нам ещё столько же до того места, где карта обрывается. А что там дальше, даже Василию было неизвестно. Или известно? О какой двери он пытался мне сказать? Почему судьба этой двери его так беспокоила? Он же видел, что мне — конец. Не самое понятное напутствие в царство мёртвых…"

Удерживаясь на левом локте, развязываю кабель у себя на поясе, совсем нескромно ощупываю Машу, судорожно вцепившуюся в прутья решётки, и привязываюсь к балке рядом с ней. Теперь у меня свободные руки и я могу начать свою работу. Первым делом Машу нужно успокоить.

— Ты молодцом, — говорю вполне искренне, сам-то я уже давно сдох, ещё там, на болоте. — Для девушки с такой великолепной грудью ты проделала невозможную работу.

— Чем… тебе… не нравится… моя грудь?

Она тяжело говорит, едва дышит, и всё равно слышу в её словах негодование. Женщина… самая прекрасная женщина в мире! Я люблю её!

Нащупываю её затылок, забрасываю плотные волосы на ту самую грудь, по поводу которой вот-вот разгорится жаркая дискуссия, и двумя руками, с силой, безжалостно, начинаю массаж мышц от шеи до середины позвоночника. Она стонет, ругается, пытается увернуться, но я неумолим.

Когда она в третий раз повторяет: "Довольно!", я чувствую в её голосе злобу — это именно то, что нужно. Именно то, что доктор прописал. Злоба! Вот оно — истинное сердце любого движения. Будь это двигатель внутреннего сгорания, паровой котёл, электродвигатель или мышечный тяж, ползущий вверх по миофибрилле. Мы справимся! Мы злобные!

Я оставляю в покое затылок и принимаюсь за руки. Она легко отрывает правую руку от перекладины. Мои цепкие пальцы впиваются в её мышцы, будто проникая под кожу. Она стонет. Трицепс совсем забит, перенапряжён сверх всякой меры. Вот он уже расслабляется. Ещё немного, так, отлично. Левая рука.

Ха! Она будто читает мои мысли! Вот она — левая рука.

Так, здесь дела чуть получше. Рефлексы, они и в прямой кишке, неподалеку от унитаза, остаются рефлексами. Правши больше полагаются на правую руку. Левая всегда недорабатывает.

Теперь ноги. Это самое тяжёлое. Она никак не хочет довериться тросу. А мне очень важно, чтобы она хотя бы минут пять повисела в расслабленном состоянии.

— Я дурочка, — совершенно ясным голосом говорит Маша. — Навязалась на твою голову. Прости меня!

Слышу, как она плачет. Отлично! Обнадёживающий симптом. Если у организма хватает сил на истерику, значит до предела этих самых сил ещё очень далеко.

— Малышка, что-то я соскучился по женской ласке, — шепчу себе под нос, ничуть не заботясь о том, услышит ли она. — Может, сообразим, что-нибудь этакое?

Но она слышит:

— Нет-нет, — голос весел и свеж. — Боюсь, мама заругает…

Я приподнимаю штанину её комбинезона, добираюсь до гладкой нежной кожи и чуть покусываю основание икры. Она взвизгивает:

— Бесстыдник! А вдруг кто-то увидит?

Это лучшая шутка, которую я слышал в своей жизни.

Я даже прекращаю массаж. Она секунду раздумывает, потом присоединяется к моему смеху.

— В этой темени!

— За четыреста тысяч километров от ближайшего населённого пункта!

— В центре Луны!

У нас прекрасный дуэт. Эхо нашего смеха сотрясает стены. Полтора миллиона лет стояла эта шахта, не зная ни любви, ни горя. Пусть ловит мои короткие мгновения счастья. Я нашёл женщину, которая вместе со мной смеётся в абсолютной темноте над пропастью…

— Я на неё сильно не похожа? — спрашивает она.

— На кого?

— На Калиму.

Я в шоке. Будто удар ниже пояса… безжалостный удар коленом.

— Успокойся, — усталым голосом командует Маша, — я просто так спросила.

— Откуда ты о ней знаешь?

— Ты так назвал кораблик…

Вот оно что…

— По первым слогам: Катерина, Лиля, Маша. Это была шутка.

— Не нужно оправдываться. Говорю же: спросила просто так. А о том, как ты сжёг Калиму после того как переспал с ней, написаны книги. Даже фильм такой есть…

Я понемногу прихожу в себя. По моим расчётам, для восстановления сил ей нужно ещё две-три минуты. Почему бы не обсудить мою последнюю работу?

Но Маша уже переключилась на другое:

— Ты такой настоящий! Мы так завидовали Катьке. Она с самого начала повела себя так же, как и ты.

— Как?

Приступаю к массажу ягодиц. Исключительно сексуальное занятие. По крайней мере, для того, кому женщина позволяет его делать.

— Вы не обретали новую индивидуальность, вы не имели никаких сомнений относительно своего происхождения. Ты — Отто, Катерина — это Катерина. У нас было всё иначе. Воскресаешь из мёртвых, знаешь, откуда вернулся, но не знаешь куда. Мысли путаются, всё как в тумане. Должно пройти немало времени, чтобы всё утряслось…

— Ты помнишь, что было после твоей смерти?

— Нет. Ничего конкретного я не помню. Только факт наличия бытия. Помню, что была чем-то занята и пришла в бешенство, когда поняла, что меня вновь впечатывают в материю.

"Вот это да!"

— Ладно, достаточно, — голос у неё недовольный. — Оставь мою задницу в покое и убери поскорее канат, такой же назойливый, как и его хозяин. Лезет, куда не просят…

— Так попроси.

— Всему своё время, — я чувствую, как она улыбается.

— Официальное признание будет звучать так, — я расставляю её ноги и руки по перекладинам и освобождаю от троса. — Мёртвым — память и уважение, живым — жизнь и любовь. Я любил ту Катерину, которую знал, копией которой ты являешься. Но той Катерины нет, и больше не будет. Мне очень жаль, что всё так печально получилось. Ты — другой человек. Мы встретились. Нам хорошо. Спасибо за это Господу, какой бы смысл мы ни вкладывали в это понятие. И я уверен, что моя Катерина, где бы она сейчас ни была, если ей о нас что-то известно, только радуется за нас.

— Почему ты так уверен?

— Потому что она любила меня. У неё чистая и лёгкая душа. Она первая не поверила в мою злобу.

— Вот как? А кто второй? — и вдруг без всякого перехода добавляет напряжённым, испуганным голосом: — Отто, я потеряла страховочный трос!

— Ничего ты не потеряла, — немедленно откликаюсь, стараюсь сделать голос строже и суше. — Он у меня. Проверяю узлы. Всё-таки столько прошли…

Я отдаю ей свой трос. Ревниво ощупываю, как она пропускает его через пояс, переползаю на свою половину шахты и уже оттуда отвечаю на её вопрос:

— Второй была Калима.

Сначала показалось пятно. Такое призрачное, далёкое и нереальное, что поначалу я счёл его галлюцинацией и решил не обращать внимания.

К этому времени, по моим расчётам, мы находились в двух километрах под Базой. Шёл девятый час спуска. Было сделано четыре остановки, с неизменным массажем, всё более непристойными шутками и всё менее естественным смехом.

Я совершенно вымотался, временами терял ориентировку и уже с трудом соображал, кто я такой и что тут делаю…

Маша держалась прекрасно. Только когда стало ясно, что светлое пятно, конец нашего пути, — реальность, у неё начала кружиться голова. Одно дело спускаться вниз, не имея возможности оценить высоту, совсем другое — видеть монету пола в двух сотнях метрах под собой. Так что финишная прямая оказалась самым сложным участком пути. Впрочем, как и на любой другой дистанции: в спортивных состязаниях или в жизни.

…Здесь было светло. Огромный зал, наподобие того, что остался двумя километрами выше. Все шахты лифтов открыты чёрными провалами пещер настежь. Машин трос, свободно раскинувший свои кольца. И коридор, точная копия того, которым мы подошли к шахтам лифтов.

Мы щурились от режущего света и не верили, что это сумасшедшее предприятие закончилось. Дрожали ноги, и сводило болью мышцы рук. Маша уселась прямо на пол.

Я бы с удовольствием лёг, но коридор…

— Ты обманул меня, — она говорит это спокойно, без эмоций. Действительно, задачка: что обманул — всегда плохо! Но, с другой стороны, а как, собственно, следовало поступить? — Ты мне отдал свой трос!

— Забыл тебя предупредить, один мой приятель давал уроки свободного парения. Так что страховка была мне, в общем-то, ни к чему…

— Твоего приятеля случайно не Карлсоном звали?

— Вижу, ты с ним тоже знакома.

— Ложись рядышком, — она хлопает по полу рядом с собой. — Я тебе задолжала две тысячи часов массажа.

— Это из расчёта по часу за каждый погонный метр?

Она тепло смотрит на меня, но сейчас её взгляд меня не возбуждает. Всё-таки есть разница: два месяца воздержания или месяц с обладательницей этих прекрасных глаз в одной постели.

Мне не терпится двинуться вперёд, вглубь коридора.

— Твоя Катерина рассказывала, что у неё был кот?

— Что? — я возвращаю на пояс карабин и вытаскиваю из-за голенища ножны. — Кот? Не помню. Может, что-то и говорила.

— Тогда это у меня в детстве был кот, — улыбнулась Маша. — Пушистый такой, чёрный с белыми отметинами на животике и около ушек.

— Кот? Какой кот? О чём ты говоришь?

— Я постоянно носила его с собой. У него был такой мягкий, покладистый характер, что гладить и ухаживать за ним было одно удовольствие. Но однажды он увидел мышь…

— …И превратился в зверя, — предположил я. — Ну и что?

— И он превратился в зверя, — подтвердила Маша, — в чёрную бестию из ночных кошмаров. Я держала его на руках и до сих пор помню это чувство: мягкая податливость пушистого зверька в одно мгновение обратилась в сжатую, готовую разнести в клочья любое препятствие, стальную пружину. Кот стал твёрдым, как камень. Мне даже показалось, что он потяжелел раза в три, а может, и больше.

Я нахмурился. Понятно, к чему она клонит. Только незачем. Мне ни к чему объяснять моё звериное содержание. Больная тема. Первые несколько месяцев после того, как мы с Катериной съехались, я всякий раз подальше откладывал нож, едва она входила на кухню. А ещё боялся стоять рядом с ней на балконе… и никогда не садился за руль. Всегда она меня возила. Господи, сколько раз нужно умереть, чтобы прошлое отпустило?..

— Неужели нельзя просто посидеть, передохнуть? Отпраздновать благополучное завершение трудного этапа работ. Провести границу между сделанным и предстоящим?

— Мне больше по душе непрерывность, красавица, — я изо всех сил разыгрываю непринуждённость. — Между двумя событиями может лежать только третье. И безразлично, от какого события ты сумел уберечься, от первого или второго, если третье тебя доконало…

— Это слишком мудро, гуру. Нельзя ли попроще?

Эти слова она говорит мне в спину. Я уже двигаюсь вперёд. Я в нескольких шагах от разгадки. Сейчас доберусь до местного пульта, и сразу всё выяснится.

Коридор круто поворачивает влево, следую за ним и упираюсь в глухую отсечную дверь. Я останавливаюсь, сзади на меня налетает Маша. Другого пути нет. Из зала с шахтами лифтов сюда ведёт только этот коридор. Я готов броситься на тяжёлую бронированную плиту с кулаками, но Маша рассматривает небольшую коробку с рубильником справа от двери. Подхожу ближе. Если это не блок управления, то я — не Отто Пельтц, который может довести до слёз самую красивую девчонку в мире!

Без колебаний нажимаю огромную треугольную кнопку красного цвета. Кнопка тут же меняет цвет на зелёный. Дверь тяжело, с неохотой отодвигается в сторону. Я переступаю порог и застываю, поражённый: надо мной голубое небо. Я стою на краю небольшого поля, окружённого со всех сторон густым, мрачным лесом. Сквозь редкую зелень травы проступает желтизна стёртой в пыль глины. Где-то чирикает воробей.

Воробей?

Я настолько не готов к этой картине, что в первый момент не замечаю бегущих ко мне вооружённых мечами и шпагами людей. Они одеты в одинаковую зелёную форму, береты с перьями, расшитые серебром и золотом перевязи ножен.

Они мчатся во всю прыть, подбадривая себя криками, и смотрят мне за спину.

Чтобы выиграть больше пространства для будущих манёвров, спешу отойти от двери и выхватываю нож. На лицах людей появляется остервенелое выражение, они повелительно кричат, машут мне руками и прибавляют скорость.

Жизнь прекрасна. Кому-то война — а мне мать родная! Ох, ребята, ну и не повезло же нам всем сегодня!

"Это же надо потерять голову из-за женщины!"

— Отто, остановись, — кричит Маша, — это другое…

Что она понимает?

Делаю плавный, плывущий шаг им навстречу…