Десант в настоящее

III

Близко к полудню Флавий запросил пощады:

— Нужно отдохнуть.

Отто неохотно остановился и огляделся.

Лес остался позади. Местность, лежащая перед ним, больше напоминала саванну. Высокая трава и редкие группы деревьев придавали пейзажу глубину и перспективу.

Близкие горы уже давили своей тяжестью. Небесная твердь, опираясь на их плечи, немилосердно поливала зноем. Было жарко и душно.

Отто чувствовал, что слишком быстро теряет влагу: его тело задыхалось под пропитанными потом бинтами.

— Вон под теми деревьями, — он махнул рукой в сторону ближайшей рощицы, лежащей у них на пути.

— Ты это уже говорил, — запричитал гном. — И не один раз. Это бесчеловечно!

Отто усмехнулся, поправил на плечах спальный мешок и двинулся дальше.

"Отчего бы не поговорить о человечности на сытый желудок? — подумал он. — Огромный дубовый стол, заставленный простыми, понятными кушаньями: рыбная похлёбка, маринованные грибы и фасоль, клюквенный сок и квас, забродивший на ржаных хлебных корках в огромных деревянных бадьях. И даже нелюдь, сидящая рядом: и справа, и слева, и напротив тебя, тому не помеха. Съесть хорошо прожаренного рябчика или перепела, ухватить скользкими от жира пальцами зубочистку, с наслаждением поупражняться с ней и подумать о благородстве, любви и справедливости".

Он зашёл под деревья, снял с плеч спальный мешок, мокрый от проступившего сквозь рубашку и жилетку пота, расстелил его под деревом и осторожно пристроился на нём, опираясь спиной о твёрдый морщинистый ствол.

Флавий с радостным уханьем бросился в чащу, низко припадая к земле, будто что-то вынюхивая.

"Если не останавливаться, то к вечеру выйдем в предгорье. А там, по слухам, чище, можно будет и бинты сбросить…"

Из глубины рощи, с треском расправляя твёрдые крылья, ломая ветки и налетая на стволы, ринулась стая саранчи. Насекомые, размером с руку по локоть, не разбирая дороги, неслись прочь с насиженных мест. Скорость их движения была столь велика, что Отто даже не успел как следует их рассмотреть. Они радужным облаком поднялись к низкому небу и исчезли в ослепительном сиянии полдня.

Несколько тварей, искалеченных ударом о дерево, пытались приподняться и ползти. Из чащи показался Флавий. Что-то напевая, он подходил к животному и тонкой спицей протыкал его насквозь. По-видимому, он попадал в какой-то нервный центр, потому что насекомое тут же замирало, судорожно расправив в стороны ломкие лапы и крылья, которые Флавий той же спицей деловито сбивал. Затем оставшееся в руках тельце, как кукурузный початок, забрасывал в сетку на плече и направлялся к следующей жертве.

Отто настороженно следил за его действиями.

Карлик долгое время был у него за спиной. Если бы Отто знал о существовании этой спицы, и о том, как ловко гном ею справляется, он бы никогда не допустил этой оплошности. Явный промах озадачил и встревожил его.

"Кажется, я стал хуже соображать, — подумал Отто. — А говорят, что голод обостряет ум…"

Тем временем Флавий проворно насобирал большую, в свой рост, кучу сушняка, уселся рядом с ней, неспешно вынул из заплечного мешка кресало с кремнем, ловко, одним ударом, высек сноп искр, развёл костёр и, когда пламя занялось, забросал его свежей листвой.

Всё это время, полностью сосредоточившись на своей работе, он продолжал петь. Слова были совершенно незнакомыми, но мелодия прослушивалась ясно и была приятной на слух.

От листвы потянулся густой бледно-розовый дым, такой плотный, что казался осязаемым. Возникло сильное желание подойти и потрогать его рукой, но Отто остался сидеть на своём месте, только чуть передвинулся, чтобы наблюдать было удобнее.

Флавий вытряхнул из сетки добычу, аккуратно, чуть ли не по пояс погружаясь в дым, выложил саранчу на листьях и вновь умчался в чащу.

"Не так уж он и устал, — решил Отто. — Мог бы ещё часок-другой пошагать. А пожрать, видно, большой любитель, как это в него столько поместится?"

Он смотрел, как коптятся насекомые. Потом подумал, что этот дым на многие километры вокруг выдаёт их местоположение. "Уж не для этого ли гном затеял свою коптильню?" — нахмурился Отто. Он поднял голову и тут же успокоился: в десяти метрах над головой шелестели плотные непроницаемые кроны деревьев.

Флавий вернулся, неся в своей сетке скрученную кольцами кору. По-прежнему что-то напевая, он вытряхнул кору на костёр, и уже знакомой спицей расправил её, заботливо укрывая потемневшие от сажи тела насекомых.

— Теперь самое главное, — внезапно заявил он, хитро взглянув на Отто.

"Это он обо мне? — забеспокоился Отто. — Спицей в позвоночник и на костёр?"

Флавий рухнул на колени и, низко пригибаясь к земле, принюхиваясь, пополз кругами вокруг Отто. Он сделал несколько замысловатых петель, не поднимая головы, заполз в кустарник и шумно завозился там, тревожа листву и ветки.

"Ритуал жертвоприношения? — терялся в догадках Отто. — Отвлекающий манёвр?"

Ночью, в лесу, они почти не разговаривали. Гном, назвавшись Флавием, сразу взял на себя роль проводника и, перебирая коротенькими ножками, семенил в нескольких шагах впереди, показывая дорогу. В этих местах заросли деревьев были уже не такими густыми, а может, горы были ближе, но ледник, маяком указывающий им путь, нет-нет, но мелькал среди ветвей. Отто не сомневался, что они идут верной дорогой.

Ближе к утру, гном выдохся, устал. Он заметно сбавил темп, а когда они вышли в саванну, и вовсе отстал. Плёлся вслед за Отто в шагах десяти, не делая никаких попыток заговорить или вернуться на место проводника перехода.

Только к одиннадцати часам он подал голос, обратившись к Отто с просьбой о привале. Отто, разумеется, даже не сбавил шаг. Потом эти просьбы стали повторяться всё чаще по мере их приближения к очередной роще, с каждым разом становясь всё жалобнее, переходя в мольбу.

"Ага!" — закричал Флавий из кустарника.

Пятясь, он выполз из колючих ветвей и сразу направился к Отто.

"Всё-таки без меня не обойдётся", — зло подумал он.

Нет, карлика он не боялся, хотя его сноровка с длинной, остро заточенной спицей вызывала уважение. Просто очень не хотелось двигаться…

— Это тебе, — гордо заявил Флавий поднося к лицу Отто бледного с коричневыми пятнами извивающегося червя. — Ешь!

— Ты с ума сошёл, — позабыв о своём намерении не двигаться, разозлился Отто.

Он вскочил на ноги и ударил гнома по запястью.

Червь выпал и попытался зарыться в землю. Но Флавий оказался проворнее. Стремительно нырнув за червём в невысокую траву, он уже через мгновение стоял на ногах, держа его поперёк туловища.

На этот раз карлик не сделал попытки приблизиться Отто. Они стояли и смотрели друг на друга.

— Ты с ума сошёл, — растерянно повторил Отто. Настойчивая попытка Флавия накормить его живой отравой казалась отвратительной насмешкой. — Сам его ешь!

Густые рыжие брови Флавия удивлённо взметнулись вверх.

— Мне не нужно. Я и так ем, — он мотнул головой в сторону костра.

Отто понял.

Он вернулся на своё место и тяжело опустился на спальный мешок. Карлик предлагал ему местный вариант гастропротектора, способного повлиять на метаболизм пищеварения. "Он полагает, — подумал Отто, — что, съев червя, мой желудок сможет принимать местную пищу".

— Убери его. Никаких экспериментов: лучше умереть от голода, чем от отравления.

— Никаких экспериментов, — согласился карлик. — Все чужаки едят матоду, чтобы выжить. По одной матоде в день, и можешь пить нашу воду и есть…

Он замолк на полуслове. Глаза его и без того круглые, с чуть вытянутыми в овал зрачками ещё больше округлились. Он шумно втянул хоботоподным носом воздух, завыл, сунул в руку Отто червя и бросился к заходящемуся дымом костру. Из дыма полетели почерневшие тела насекомых. Они сочились розовой жидкостью и едва слышно потрескивали. Запах был вкусным, земляничным.

Отто отшвырнул от себя червя и внимательно осмотрел бинты на ладони. Никаких следов. Вроде бы чисто. Ну, и слава Богу! Так и заразу недолго подцепить.

— Напрасно, — обиженным тоном заметил гном. — Дважды я одолжений не делаю. Теперь сам её лови.

Отто смотрел, как Флавий кожурой банана в несколько лепестков снял мягкий хитиновый панцирь и впился зубами в розовую плоть. Жёлто-коричневая жидкость поползла по подбородку и тяжёлыми маслянистыми каплями заструилась в траву.

Карлик застонал от наслаждения. Даже в его похрюкиваниях и причмокиваниях Отто слышал ритм недавней песни.

— Думаю, дело не в твоей брезгливости, — внезапно подал голос Флавий. Откусив приличный кусок и тщательно его прожевав, он продолжил: — Ты просто не поверил, что я и в самом деле о тебе побеспокоился. Я прав?

— О чём ты всё время напеваешь? — спросил Отто.

— О тебе, — немедленно отозвался Флавий. — О твоём мире. Твоя женщина сказала, что вы пришли снизу, это правда?

— Это не моя женщина.

— Из её слов следовало другое. И каково там? Туда много наших ушло, — он чуть подумал, потом с удивлением добавил: — Да почти все!

Отто перевёл взгляд на дышащую зноем степь: жёлтая трава, с редкими красными и голубыми пятнами неизвестных цветов, и ослепительное голубое небо.

— Побереги глаза, — подал голос гном, — мы далеко ушли, они нас не скоро нагонят.

"Если двигаться без остановок, то к вечеру достигнем подножия гор, — подумал Отто. — Главное — не останавливаться. Ворота под левым рогом…"

— У вас там все такие разговорчивые? Прямо рта не даёшь открыть! Эй! Я к тебе, между прочим, обращаюсь!

— А ты не обращайся, — посоветовал ему Отто.

— Я тебя раскусил, — заявил Флавий.

Разделавшись с первым насекомым, он немедленно приступил ко второму.

— Сейчас ты действуешь по программе "в тылу врага среди враждебно настроенного населения…"

Отто внимательно посмотрел на гнома:

— И что дальше?

— Странный ты, — ответил Флавий. — Но понятный. Все твои решения ясны на тысячу лет вперёд. Солдат! Я знаю, что такое армия. Два огромных недостатка…

— Только два? — усмехнулся Отто.

Малыш вдруг показался занимательным собеседником.

— Недостатков не счесть, — важно поправился Флавий. — Но тебе аршинными гвоздями в башку забиты два: сила и приказ. Вместо слова — сила, вместо совести — приказ.

Он выбросил наполовину съеденный кусок саранчи и взял новый.

— Невкусный, — скривившись, пояснил он. — Если там, внизу, — оторвав левую руку от пищи, гном ткнул указательным пальцем в землю, — все такие, как ты, то нашим придётся несладко.

— Ты говорил о гвоздях, — напомнил Отто.

— Разве? — удивился Флавий. — Нет, я говорил о совести. Внутри каждого из нас, где-то там, глубоко внутри, кто-то прячется. Тот, кто знает всё. Это он не даёт нам покоя в минуты счастья. И он утешает в тяжёлые дни. Его голос почти не слышен. Его намёки в предчувствиях и снах туманны и не ясны…

— Мне говорили, что здесь водятся пророки, ты, случаем, не из их компании?

— Пророки не "водятся", пророков изводят.

— Почему?

— Люди не любят правду. Они боятся её.

— Почему?

— Потому что человек всегда ошибается. Все его решения ошибочны: у кого больше, у кого меньше. А правда — это ущерб гордости, — мало приятного в осуждении твоих ошибок.

— О чём это ты?

— Об истине, о правде, о которой нужно кричать с высоких амвонов…

— Есть места и повыше, — насмешливо оборвал его Отто.

— Это какие же? — насупившись, поинтересовался Флавий.

— Больничная койка!

— Койка? — переспросил гном. Его лицо озарилось пониманием: — А-а! В том смысле, что когда болен, тяжело с неё вставать, да?

— Нет, — Отто отрицательно качнул головой. — Потому что с неё хорошо видна приёмная Господа Бога.

"И книг на весь госпиталь — три: Библия и два томика Ленина. Там же я и русскому выучился…"

— Очень остроумно, — скривился Флавий. — Но почему тебя не интересует истина? Я мог бы тебе рассказать…

— Не нужно. Зачем мне твоя истина? Мне бы со своей разобраться.

— С этим, как раз, просто. Твоя истина — сила. Если довод слаб, хватай за горло. Так?

Отто промолчал, но Флавий и не нуждался в его комментариях.

— Твоя сила подчиняет себе всё, что бы ты ни сказал: от первого слова до последнего. Ты сам провоцируешь конфликты, потому что ты к ним готов. Тебе легче человека убить, чем объяснить ему, чего тебе от него надо… — он вдруг умолк, потом неожиданно признал: — Мне всего не съесть.

Он с грустью посмотрел на дымящиеся останки саранчи и тяжело вздохнул:

— Плохая примета: оставлять пищу.

Отто встал. Тщательно скатал спальный мешок и забросил его на плечи.

— Догоняй, — вместо объяснений бросил он Флавию и двинулся навстречу дню и палящему зною.

— Пересидели бы жару, — крикнул ему из-за спины гном. — Небо сегодня что-то тяжёлое.

Отто не обернулся.

Он вышел из тени деревьев и сразу почувствовал себя как в духовке. В сторону гор, в спину, едва заметно тянул слабый ветерок, но он не приносил облегчения. Скорее наоборот: подсушивая намокшие от пота бинты и одежду, провоцировал новые порции пота.

"Совсем как бельё на ветру", — подумал Отто.

Он шёл лёгким походным шагом, навстречу горам, прислушиваясь к звону загнанных жарой в траву насекомых.

Через полчаса он обернулся, чтобы оценить пройденное расстояние: пятно рощи, в которой остался Флавий, коричневой выпуклой кляксой темнело на фоне бледно-голубого неба. Восточные горы, откуда две недели назад они начали своё путешествие, теперь были далеко, и давно уже скрылись за близким горизонтом.

Отто, не замедляя шага, смотал бинты с рук и с головы.

Сразу стало легче. Можно было остановиться и полностью раздеться. И бинты просушить, и одежду. И самому отдохнуть. Шли вторые сутки его движения.

"Интересно, это похоже на степь Украины? — подумал Отто. — Дед погиб в первый месяц войны. Он получил пулю в лицо из высокой травы. Тогда ещё командиры подразделений находили время, чтобы сообщить родным об обстоятельствах гибели солдата. Вот только лейтенант, далёкий от сельского хозяйства, так и написал "выстрел из высокой травы". И это ещё одна тайна, которая уже никогда не будет открыта: это была пшеница или рожь? А может ячмень? Или ответ в том, что это совершенно не важно? Чёртов гном, всю душу разбередил: кто там, глубоко внутри? А в самом деле: кто?" А на фронте рвутся,

— тихонько затянул Отто, — Бомбы и гранаты. Девушки плачут — Как вы там, солдаты?*

Припомнились традиционные перебранки, без которых не обходилось ни одно фамильное празднество или застолье. Родной брат отца матери служил "старшим куда пошлют" при штабе генерала Хёппнера. Вопрос о том, почему Четвёртая танковая группа неделю ждала приказа о наступлении, обсуждался с такой горячностью, будто время 3 июля остановилось. Будто они, старые перечницы, с изъеденными ржавчиной псориаза руками и налитыми кровью глазами, по-прежнему решали судьбу Ленинграда. Будто на дворе всё ещё лето 41-ого: танки стоят, а русские прячутся по лесам, не в силах понять: где у них запад, где восток, и в какую же, чёрт подери, сторону им бежать…

"Почему он умер своей смертью в 56-ом? — надрывался старческий дисконт. — Его не увольнять надо было в 42-ом, а расстрелять в феврале 38-ого вместе с Бломбергом! Всё тогда было бы по-другому!.."

"Я спросил у отца: почему они так волнуются, почему кричат? Ведь всё давно закончилось. Перемололось, смешалось с землёй и сгнило, оставив после себя миллионы страниц книг и мемуаров, неотвратимо засасываемых тишиной и забвением в пыль запасников библиотек. Это всё в прошлом, это никому не нужно…

— Ничего не закончилось, — ответил папа. — Для них это было вчера. Ожидание победы и сокрушительный разгром. Для них — это катастрофа, которая убила всё: молодость, надежды, мечты… Это не они кричат. Это их совесть воет. На дожитии у них ничего нет, кроме этих воспоминаний. Они живы только тем летом. А сегодня всего лишь ждут смерти. Очень долго её ждут…"

Закружилась голова, в глазах потемнело. Приподнятая для следующего шага правая нога заскользила в сторону, не находя опоры.

Отто, выставив перед собой руки, упал.

"Война не закончилась, — услышал он голос отца. — Война не заканчивается, пока жива память о ненависти…"

Несколько мгновений лежал неподвижно, пытаясь понять, что произошло. Зашевелился, попробовал подняться, и вновь рухнул в траву. У него отчаянно кружилась голова. Перед глазами плыли тёмно-фиолетовые пятна, в ушах шумело.

"Это от голода, — пытался он себя успокоить. — Наверное, это я уже "взалкал". Или солнечный удар…"

Он даже обрадовался. Это было отличное объяснение. "Меня убило солнце!"

Потом он вспомнил, что в этом мире нет звёзд.

"Какая разница? Значит это тепловой удар, голод и обезвоживание организма. Точно! Я потерял много влаги".

Не пытаясь открыть глаза, на ощупь, он отыскал контейнер с водой, перевернулся на спину и попытался тоненьким ручейком полить воду себе на лицо.

Ничего не вышло.

Или он промахнулся и впустую израсходовал остатки воды или заросшее бородой лицо потеряло чувствительность.

Тогда Отто смочил водой бинты и осторожно вытер ими лицо. Это помогло. Стало легче. Он расправил бинты и положил их себе на лицо. Потом осторожно чуть приоткрыл глаза. Да. Всё в порядке. Уже прошло. Он видел светлую массу бинтов и полоску голубого неба, чуть выглядывающую из-под марли.

Отто попытался расслабиться.

Он немного передохнёт, потом двинется дальше.

До вечера осталось совсем немного. Вот-вот должна была показаться река. Да и не река, так, — речка, ручеёк, скачущий по камням, берущий начало от самого ледника. Если прыгать с камня на камень, то можно будет легко справиться с этим препятствием.

Вопрос только в том, способен ли он ещё прыгать?

Отто услышал хруст давленой травы и дробный топот маленьких ножек.

— Солдат! Солдат!

"Флавий, — тепло подумал Отто. — Догнал-таки…"

Гном плюхнулся рядом.

— Плохие новости, солдат, — сказал Флавий. — Мортаны впереди, совсем рядом. Надо возвращаться, переждать.

Отто сбросил с лица высохшие бинты, подтянул к себе вилы и, тяжело опираясь на них, встал на ноги. Один-единственный взгляд, и он упал обратно.

— Это мортаны? — прохрипел Отто, не узнавая своего голоса.

— Мортаны, — подтвердил карлик. — Идти сможешь?

От ужаса сдавило горло, Отто не мог выдавить из себя ни слова.

— Сейчас не пройти, — видя его состояние, сочувственно сказал Флавий. — Нужно Сестру подождать. Шуд этих тварей как-то заговаривает, слушают они его…

— Что это такое? — Отто справился, наконец, со своим голосом. — Мортаны, откуда они?

— Неизвестно, — беспечно махнул ручкой карлик. — С год назад объявились, раньше о них и не слыхивали. Да мало ли у нас зверья? И всё чудища. Ты сам-то водицы нашей испей, ежели матодой брезгуешь, тогда и посмотрим на твоё истинное лицо.

Отто уже не слышал. Он вспомнил свою сапёрную лопатку с надписью "Gott mit uns", которой копал подземный ход под улицей Свердлова в Камышлове. Вспомнил своё нытьё в первый армейский месяц. Вспомнил, как не хотелось ему под окриком капрала и проливным дождём окапываться. Вспомнил истерическую ругань и проклятия, когда бруствер с невыдержанным углом ската внезапно съехал и завалил выкопанную в полный рост траншею с курсантами…

"Лопату мне, — забилось в голове. — Пол мира за лопату! Уж я бы сейчас закопался…"

— Как подлетят, не дёргайся, — наставительно шептал гном. — И старайся не думать… ну, у вас, армейских, это хорошо получается, этому вас учить не надо.

Отто, чуть приподнявшись на руках, выглянул из травы: восемь жёлтых шаров, переливаясь фиолетовыми пятнами, неспешно плыли в его сторону. Первый ужас от вида старых знакомых уже прошёл, и теперь Отто, оценив скорость и расстояние противника, был готов действовать.

— Доставай огниво, — приказал Отто.

— Зачем? — удивился Флавий.

— Чтобы жить.

Он встал на колени, вонзил острые вилы в упрямый, не знакомый с плугом грунт, и одним движением вывернул чёрный, с рыжими полосками глины камень. Перевернул, разбил руками, рассыпал, и вот уже около квадратного метра сухой травы присыпано землёй.

— Жги траву впереди нас, — зашипел он замешкавшемуся Флавию и опять вошёл вилами в грунт.

— Так нельзя, — запротестовал карлик. — Трава слишком сухая. И ветер. Может сильно разгореться…

— А нам и нужно, чтоб сильно разгорелось, — Отто не мог понять сомнений Флавия. — Не теряй времени, поджигай!

— Нельзя, может быть большой пожар!

Отто с силой вонзил вилы в грунт, выхватил их кармана зажигалку, прополз несколько метров вперёд и поджёг сухую траву. Жёлтое пламя, сначала колеблясь, а потом, разгораясь, всё уверенней, потянулось к небу.

— Остановись! — закричал Флавий. — Что ты делаешь, сатанинское отродье!

С удивительным проворством гном подскочил к Отто и принялся топтать огонь.

Отто пришёл в ярость:

— Ах, ты, нелюдь! — заревел он, дёрнул за пляшущую перед его носом лодыжку карлика, опрокинул гнома на спину и твёрдыми, как камень, пальцами ткнул его под рёбра.

Флавий коротко охнул, обхватил коротенькими ручками живот и, выпучив глаза, покатился в пламя.

Отто поймал его за шиворот, всё также лёжа, не вставая, рывком перебросил через себя за спину и продолжил обваловку. Дело спорилось. Трава занималась с искрами и потрескиванием. Вверх потянулся белый столб дыма. Раздуваемое ветром и стеснённое со стороны Отто сырым грунтом, пламя послушно двинулось навстречу мортанам. Дым начал темнеть, уплотняясь, становясь непроницаемым…

Когда чёрная плешь обугленной земли подросла до размеров волейбольной площадки, Отто встал на ноги и подошёл к Флавию. Тот, по-прежнему обхватив ручками живот, сидел на корточках и, выпучив глаза, смотрел на удаляющееся пламя.

— Посмотри, что ты наделал, — прошептал карлик. — Пожар!

Отто по-прежнему не понимал, что гнома так расстроило.

— Зато мы спаслись. Поднимайся, пойдём под прикрытием пламени.

Но Флавий покачал головой.

— Никуда я с тобой не пойду. Пожар разгорится, погибнет много травы…

— Я спас нам жизни, — упрямо повторил Отто. — Человеческая жизнь — самое ценное, что есть на земле!

— Надо полагать, себя ты считаешь человеком? — поглаживая живот и морщась от боли, уточнил карлик. — Ступай. Я здесь останусь. Посижу.

— Вилы…

— Оставь их себе.

— Мортаны обойдут пламя, тебе несдобровать…

— Ты страшнее мортанов, кирзовая твоя душа. Я мог бы догадаться. То, как ты обошёлся с Сестрой… проваливай. Иди, человек! Спасай свою шкуру.

Отто оглянулся. Пламя, уже в полный рост, метра в два высотой, ушло от них метров на двадцать.

Он ещё раз взглянул на Флавия, пожал плечами и двинулся вслед за огнём.

Мортаны ждали его у самых камней.

Едва Отто, кашляя и чихая от дыма, переступил съёжившуюся от недостатка травы полоску пламени, как они плавно поднялись в воздух и двинулись ему навстречу. Только теперь Отто сумел их, как следует разглядеть.

Это были живые существа, обладающие плотью и, наверняка, внутренним строением. Сквозь прозрачную оболочку, покрытую редким, длинным волосом, пробивалось мощное ровное свечение, жёлто-оранжевого света. Из глубины их тел то и дело выплывали лилово-фиолетовые сгустки, которые сталкивались изнутри со стенкой, отскакивали от неё и растворялись обратно где-то в глубине. Твари ни на что не были похожи. Полная симметрия и полное отсутствие видимых органов чувств. Отто ни на мгновение не забывал, что такая штука играючи завалила вертолёт. Но раз у неё есть тело, значит, её можно ранить.

А что можно ранить — можно убить.

— Добрый вечер, господа, — сказал Отто.

Горный ручей, беззаботно играющий с камнями, шумел в каких-то пятнадцати шагах впереди, и даже отсюда, с этого расстояния, Отто ощущал его прохладу.

Ему нужно было пройти эти пятнадцать шагов.

Он поднял вилы, нацелил их на ближайшую тварь и сделал короткий шаг вперёд.

"У тебя есть прекрасная возможность опытным путём доказать справедливость теории инверсии хищник-жертва, — сказал он себе. — Закусай их до смерти, Отто. А те, кто уцелеет, умрут от разрыва сердца, при виде этого ужасного зрелища".

Он сделал ещё один шаг.

— Я — человек, — объявил он шарам. — Я уничтожаю всё, что вижу; всё, до чего могу дотянуться. Я уничтожил свою планету. Я уничтожу и вас. Этот пожар тоже моих рук дело.

Он не думал, что они понимают его. Просто надеялся, что гипноз человеческого голоса и плавные перетекающие движения дадут отсрочку ещё в несколько секунд, за которые он сумеет сделать два-три шага.

Каждый отвоёванный шаг приближал его к ручью. Если пробиться к камням, то можно будет занять более выгодное положение для обороны, по крайней мере, привалиться спиной к камню и не дать им напасть на себя с тыла. Здесь, на открытом пространстве, шансов уцелеть не было вовсе.

— Смерти я не боюсь. Конечно, погибать от уродов удовольствия мало, но уж будьте уверены, уцелевшим будет, что вспомнить… если, конечно, из вас кто-нибудь уцелеет.

Ещё шаг…

Ближайший шар сорвался с места и полетел к Отто: острые зубья с треском прорвали оранжевую кожу, раздался несильный хлопок, в воздухе разлилось зловоние.

Отто развернулся, выдернул вилы и сделал ещё один шаг.

Теперь он шёл боком, стараясь не выпускать из виду раненого противника.

Ничего ему не сделалось. Висит себе вместе со всеми и всё так же переливается лиловым с фиолетовым.

— Похоже на ничью, — сказал Отто, делая полшага вперёд. — Не нравитесь вы мне, парни. Чего не понимаю, того боюсь. Что боюсь, на то нападаю первым…

Он ни на мгновение не прекращал своего движения.

Центр тяжести его тела неумолимо перетекал от точки к точке в сторону ручья, даже когда ноги оставались неподвижными.

Ещё шаг.

Оглушительно заревев, Отто бросился на мортанов, преградивших ему дорогу. Ближайшая пара немедленно дёрнулась навстречу. Отто развернул вилы поперёк движения, и, держа их руками посередине, с силой ударил концами черенка в центры шаров. Вновь треск, вонь, и опять непонятно: нанёс он этим тварям хоть какой-то ущерб или нет?

Впрочем, какую-то пользу эти упражнения всё-таки принесли: судя по затраченным усилиям, мортаны весили килограмм двадцать, не больше.

"Как же эти штуки летают?"

Теперь Отто отступал, пятясь к ручью.

— Я знаю, что произойдёт, если вам крепко досадить. Вы взорвётесь, и мне вместе с вами капут. Так что, отправимся всей компанией в ад, ребята?

Дорога позади него была свободна. Восемь золотистых шаров, взяв его в четверть сферы, неотступно двигались следом.

— Всё, что мне нужно, это пройти мимо, — напомнил им Отто. — И я сделаю это, с вашего согласия, или без него…

И тут это произошло.

Один из шаров ярко вспыхнул. От его нестерпимого сияния невозможно было спрятаться за шторами век. Голову стянуло обручем, Отто почувствовал, что теряет сознание.

Он попытался сделать ещё один выпад, но земля, выскользнув из-под ног, ударила его по лицу. Он выпустил вилы и попытался зарыть голову в землю, надеясь там укрыться от беспощадного света, но руки, ломая ногти, лишь беспомощно переворачивали камни.

"Это они нарочно меня на камни выманили, — подумал Отто. — А за вилы мне от Флавия влетит. Он вернётся за ними. Обязательно вернётся…"

Через секунду его начало рвать. Болезненные сокращения пустого желудка выворачивали наизнанку. Сплёвывая желчь, он никак не мог нащупать вилы. "Они же тут, где-то рядом!"

Слёзы заливали лицо и, смешиваясь с потом, частыми каплями падали в траву. Он был раздавлен, унижен, уничтожен…

Когда Отто показалось, что он начал привыкать к боли, она вдруг усилилась. Он почувствовал, как лезут из орбит глаза, как что-то липкое, тёплое течёт из носа, ушей…

Тогда он перестал тереться лицом о гальку, встал на колени, запрокинул голову кверху и завыл…