Чужая истина. Книга вторая

* * *

В окрестностях Маньяри всегда хватало плодовых садов, овощных делянок, встречались даже редкие виноградники. А вот яровой пшеницы было немного. Тем более теперь, в начале сентября. Эйден, преисполненный поэтической тоски, сидел у узкого мельничного окошка и наблюдал за уборкой последнего в округе золотого поля. Тугие, сильные колосья, за живыми волнами которых ему так нравилось смотреть, сменяла рябая чернота земли с остатками колючей соломы. Ну как тут не загрустить? И он грустил, грустно подливая кислое белое, грустно же морщась при слишком крупном глотке. Во втором этаже мельницы теперь всё было идеально оборудовано для такой уютной грусти. Рабочий верстак с горелкой, котелком, колбами на кронштейнах и склянками всякой всячины. Полки и стеллажи, с холщовыми мешочками, пучками трав и связками грибов. Узкая койка с блеклым шерстяным одеялом, застеленная строго, по-армейски. И любимое, удобно-глубокое деревянное кресло, сработанное из светлого клёна. Всё, кроме прекрасного кресла, было построено самим Эйденом, чем он немало гордился. И всё, кроме того же кресла, вышло несколько асимметричным, угловатым, шатким или скрипящим. Хотя, пожалуй, было в этих покоях, а именно так мысленно именовал своё жилище алхимик, и ещё кое-что крепкое, основательное и совершенно незыблемое. А именно — обеденный стол. Приспособить под такой необязательный и даже непривычный уже предмет мебели мельничный жернов — показалось ему забавным решением. И каждый раз сидя в кресле, боком к покрытому чистой тряпицей жернову, Эйден воображал себя хозяином настоящего замка, медленно потягивающим лучшее двухсотлетнее рова́нское. Правда в действительности, особенно в последнее время, потягивал он всё чаще кислое карское, но такие мелочи не могли помешать чарующей сладкой грусти.

Со стороны фермы Гаронда донёсся знакомый басовитый лай, напомнив о работе. Замечтавшийся алхимик подпёр подбородок рукой, в который раз пристально оглядывая свои запасы. Прополис, аралия, пустырник… Зверобой, лимонник, крапива… Вонючая бычья желчь, искусственно выращенный кварц, пахучая железа ондатры… Нет… снова нет… мускус со зверобоем мешать нельзя. А от спорыша никакого толку.

За последние месяцы Эйден так поднаторел в создании мужских средств, что от пациентов и покупателей приходилось практически скрываться. В местных борделях узнавали, кое-где встречая уже на улице. Однако, относительно легко решалась лишь часть распространённой проблемы. Поднять мужское достоинство получалось аж пятью разными действенными средствами, эликсирами, мазями или даже курительной смесью. Иногда — практически без побочных явлений, без тяжёлого сердцебиения, одышки, тошноты и прочего… Но сделать так, чтобы осуществившееся соитие влекло за собой беременность, пока не выходило. К счастью, быть может, единственным пациентом, надеющимся на подобный исход, был Гаронд. Всех прочих, будь то шлюхи или их клиенты, обычно устраивал разной степени крепости стояк.

Здесь было принято начинать сенокос с конца июня, а заканчивать к концу августа. Тогда, при условии достаточно жаркого, но не слишком сухого лета, цветущей сочной травы хватало до ранней весны. Гаронд же продолжал трудиться над стогами и с приходом осени, что-то вороша, добирая и перекладывая. Опыт подсказывал, что лишних запасов не бывает, сытая скотина меньше болеет, а в случае чего — остатки можно будет продать менее усердным соседям. Он ловко поддевал вилами очередную охапку трав, когда краем уха уловил приглушённый шорох. Пёс, отдыхавший в тени неподалёку, тоже приподнял голову.

— Привет работягам и их неусыпным стражам! — Эйден появился меж высоких стогов совсем близко, и, если бы не окрепшее уже знакомство да дружелюбная мина, мог бы получить вилами.

— Ох и мастерски ты крадёшься… мастер. — Гаронд перекинул опасный инструмент в левую, правой крепко пожал протянутую руку. — Ладно этот дармоед, — кивнул он на собаку, — но и я, выходит, старею. Так смотри, с перепугу не разберусь и того…

— Этого. Не хотел смутить, каюсь, привычка. По лесам побродить люблю.

— Кто ж не любит.

— Ну так бросай свою работу, которая, как известно, не волк. Да пойдём.

Фермер задумчиво насупился, переводя серьёзный взгляд с сена на заплечный мешок алхимика и обратно. Оставлять дело вот так, среди дня, было странно. Но он начинал привыкать. Да и волкодав уже не лежал, а сидел в дюжине шагов, нетерпеливо перебирая передними лапами и шевеля задом.

— Идём, чего ж не пойти. Ты тоже, обормот. — Пёс, никогда не имевший ни имени, ни клички, с готовностью потрусил следом.

Ближайший смешанный лесок, изрезанный балками и овражками, ещё не успел толком пожелтеть. Но уже редел, сбрасывая и без того не слишком пышную листву, обнажая редкие зелёные сосны и рыжеватые замшелые валуны. Крупные камни торчали здесь на каждом шагу, являясь одновременно пороком и естественной защитой этого немощного леса. Участок бедной, каменистой земли не имел достаточно сил, чтобы растить вековые дубы с раскидистыми кронами, и потому уцелел почти нетронутым островком, среди распаханных полей и разбитых садов.

Два человека и собака шли почти молча, не соблюдая тропы, не держась друг за другом. Так, что было непонятно, кто кого ведёт. Наконец Эйден остановился у особенно массивной красноватой глыбы и вопросительно качнул головой. Гаронд пожал плечами и кивнул. Мол, почему бы и нет. Пёс что-то тихонько буркнул и улёгся здесь же.

— Хочу сказать, — начал Эйден, разбирая заплечный мешок, — что ваше местное винишко меня утомляет. Как пошли размолвки с сардийцами, приличного красного достать всё сложнее. И уж я-то понимаю, что эти мохнобровы — сущие засранцы, и век бы с ними не видался, но при чём здесь, чёрт побери, вино? Политика — политикой, но на святое покушаться…

— Чьё — ваше? — Гаронд, чуть кряхтя, уселся на край камня, и задумчиво косился на здоровенную флягу, извлекаемую из мешка. — Я не винодел, не карс, да и вообще… — Он махнул мозолистой рукой, ленясь вдаваться в детали и уточнять. — А что там с этими, как ты их… с бровастыми? Я-то за работой не сильно того… вникаю.

— Да и я не стремлюсь. Но оно само находит. Девки… девушки, тётки и женщины, основные мои знакомства, болтают без устали. С утра и до ночи, с ночи до утра. А им их же гости последнее, свежее приносят. Сард, шалман пиратский, никому, понятно, не присягал, не обещался. И все его островитяне, соответственно, тянут монеты как с нас, ну то есть с карсов, так и с Редакара. За транспорт морем, поставку всякого, морскую же разведку да несмелый грабёж обеих сторон.

— То есть — как всегда?

— Да. И нет. — Эйден, обнимавший до сих пор флягу, всё же вспомнил зачем пришли. С характерным звуком извлёк пробку, потянул носом, разлил по двум деревянным лакированным чашам. — Они, понимаешь, до жути обидчивые, эти дерзкие мореходы. Половина их капитанов, взяв денег Редакара, пробовали заблокировать карские гавани. Остальные же, получив золота здесь, пробовали блокаду снять. Между собой перессорились, немножко даже потопили, и на всех кругом обиделись. И более всего — друг на друга. Мужики горячие, им только дай повод, так теперь и режут земляков в прибрежных водах, отсюда и до Леммаса. Да так стараются, что вино, единственную свою приличную, честную статью дохода, подзабросили. Надеюсь — ненадолго.

Гаронд вежливо дослушал. Вежливо принял чашу. Подражая — принюхался. Скривился резко и искренне, будто силясь выдохнуть то, что по неосторожности вдохнул.

— Что ж за яд такой, — отметил он сипловато, — страшнее того, другого.

— Это, может быть, на запах. А ты глотни хорошо, только не вдыхай сразу. А погодя вот, понюхай. — Эйден отломил половину небольшого ржаного каравая, положил рядом.

Проплешины меж деревьев, поросшие сухим теперь ковылём, шли рябью от лёгкого ветра. Пёс, старательно любуясь осенью, подползал всё ближе к камню.

— Ох отр-рава… — утробно рыкнул Гаронд, — но тепло приятное разливается. Как от твоего эликсира. В груди горячо.

— Не беспокойся, на том сходство и заканчивается. Позывов страсти и «боевой готовности» не жди. Хотя, в некотором смысле, спирт вполне может подтолкнуть несмелых к действию. А это, — алхимик торжественно простёр руки над флягой, — самый чистый спирт, что я только встречал в своей нетрезвой жизни. Тройной перегонки, да через новый куб с медной проволокой… Полыхнёт, аки лесной пожар жарким летом. Показать?

— Нет.

— Смотри! — Эйден плеснул со дна чаши на камень, дыхнул едва заметно, вспыхнуло. — Ровнёхоньким синим пламенем… И сгорел мгновенно, без остатка. Считаю, это красиво. Люблю огонь. И спирт.

— Ну спирт, пожалуй, ничего.

— Эх, ладно. Рассказывай ты теперь. Насколько я понял — мужская сила снова с тобой и в избытке. Тошноты и рвоты, как бывало раньше, не случается. И трав своих ты…

— Не завариваю больше, как ты и велел. Я всё помню, они могут не ладить с эликсиром. Да, с этим, — Гаронд неловко отмечал тоном и мимикой всё, что сложно произнести вслух, — порядок. За что благодарен. Вот только Бера… Ребёнка пока нет, не ждём. Знаю, я нетерпелив, пью твои зелья всего несколько месяцев… Но уж терпел годы до того. Скажи, велика ли надежда, что у меня всё выйдет? Что дети будут, что…

Волкодав, решивший, видимо, что люди достаточно увлечены беседой, тихонько потянул полуоткрытую пасть к мешку, от которого пахло просто немыслимой вкуснятиной. И почти уже дотянулся, когда, опасливо косясь наверх, столкнулся взглядом с хозяином. Пёс отпрянул тут же, как от змеи, но крепкие пальцы Гаронда всё же достали его, звучно щёлкнув по черепу. Затрещина вышла резкой и тяжёлой, волкодав даже споткнулся, припадая на передние лапы. Убегать было нельзя, хоть и хотелось, и он виновато-осторожно отполз под ближайший куст, сопя и проклиная манящий запах.

— Да тихо ты, — от неожиданности Эйден аж подпрыгнул, — зашибёшь животинку! Смотри, икает даже. Это он на сало посягнул, не сдержался. И явно раскаивается, стыдится.

— Глупости.

— Сейчас порежу на хлебушек, попробуешь, сам пса поймёшь. А про детей… Так мне, быть может, придётся осмотреть ещё и Беру. Да не каменей ты, ишь — лицо застыло, аж страшно. Не сверкай глазами, я же медик, вроде как. Целитель, знахарь… Кто там тебе больше доверия внушает. И я уже говорил с повитухами из города, у меня даже манускрипт есть, на старобирнийском. То есть томик такой, — Эйден зачем-то показал руками точные размеры книги, — серьёзный. Знаешь, сколько девиц я поправил? На улице Аллегри меня отпускать не хотят, комнату за так обещают.

— Моя жена — не как эти. Меня лечи, знахарь.

— Да что заладил? Она же не просто женщина, она и человек. Все люди примерно одинаковы, решив проблемы одних — можно помочь и другим. Попытаться…

— Если одинаковы — к чему смотреть? — Гаронд насупился сильнее. Он явно сдерживался, но лицо неуловимо подёргивалось, проявляя на долю секунды нечто очевидно опасное.

Эйден заметил это. Не испугался, но благоразумно отступил. Махнул рукой. Принялся нарезать ломоть копчёного сала. Закусили. Помолчали, задумчиво жуя и поглядывая на окрестные валуны. Под кустом тихонько сопел пёс, подчёркнуто игнорируя еду.

— У моего друга был такой зверь. — Эйден усмехнулся как-то странно, невесело. — То есть зверь-то ещё может и есть… Но да бог с ним. Эх… хорошо спиртом до по вину, быстро язык развязывает. Так что лучше о собаках. Откуда у тебя такие красавцы? С собой привёл, из Эссефа?

— Уже тут прикупил. На рынке за бесценок отдавали, их предыдущий владелец пропал. Говорят — проигрался. И убился. Две эти морды, хоть худющие и облезлые были, никого к своему обозу не пускали. Пока на цепь взяли — пару штанов и задниц подрать успели. Ну я как глянул, сразу признал эссефских. И что-то вот дёрнуло, тоска что ли или не знаю. Да и хозяйство, опять же, стерегут, всё не просто так кормлю.

— Да чего бы такого не кормить, — пожал плечами Эйден, всё же швыряя псу кусок сала, — глаза вон какие умные. Как у человека. Наверняка всё понимает.

— Глупости. Это просто собака.

— Ну таки да. А мы — просто люди.

Гаронд отхлебнул спирта, скривился. Солнце садилось. Жиденькие осинки шуршали немногочисленными листьями. Уговорить флягу целиком не было никакой надежды, но они честно старались.