Чужая истина. Книга вторая

* * *

Шли без происшествий больше недели. Волкодавы, хоть и способные питаться чуть ли не подножным кормом, разной падалью да мелким зверьём, всё же были в упряжке большую часть дня и свободно не паслись, а значит требовали корма. Пару дней, без энтузиазма, но и не споря, они лакали мучную болтунью с подогретой водой, как и сам Эйден. Потом случилась удача. Косяк журавлей, припозднившихся с отлётом, проходил прямо над ними. Зажав в кулаке артефакт, Эйден мастерски уронил троих, выбрав точно и правильно, упитанных, тяжёлых, и, как всегда бывает с голоду, невероятно вкусных. Ощипав и выпотрошив всех троих, он досыта накормил собак внутренностями, а чистые тушки основательно просушил и прокоптил над дымным костром. Запас получился неплохой и очень своевременный, дальше дорога шла по малообитаемым местам, таким, где просто не с кем было бы сторговаться о еде.

Высокие редкие клёны желтели, роняя резные листья, скрывая ими дорогу, хорошо наезженную раньше, а теперь еле приметную. Безоблачное небо выглядело холодным. Если не считать лёгкого шороха пыльной листвы — было совершенно, неестественно тихо. Ни птичьего свиста, ни стрёкота насекомых, ни шуршащих ящерок или грызунов, бегущих с тропы из-под ног путников. Псы остановились сами, нюхая воздух высоко, стараясь поймать малейший ветерок. Потом тронулись синхронно, ускоряясь с каждым шагом, явно почуяв что-то. Эйден с трудом остановил их, распряг, опасаясь в случае чего опрокинуть телегу. Не придумав ничего лучше, прикрикнул посильнее, надеясь отогнать хищника или предупредить человека. На крик ответили лаем, переливающимся и многоголосым, тревожным хором. Свора, больше десятка, должно быть — целая дюжина разномастных собак. Скоро они показались, всё так же визжа, подвывая, трусили навстречу, расходясь веером и обходя с двух сторон. Волкодавы почти молча бросились вперёд, обгоняя один другого. Смотря, как они гоняют свору в редколесье, Эйден порадовался, что успел освободить их от ремней. Костлявые шавки с торчащими рёбрами были бы смертельно опасны для него, одинокого, но тяжёлым псам они противостоять не могли. Попробовав сперва кружить их, заходя сзади и грызя за лапы, одичавшие дворняги быстро смекнули, что охотники тут не они. Рассыпавшись меж редких клёнов, мелькая тут и там, костлявые разбежались в разные стороны. Пару самых смелых или самых невезучих из них волкодавы додушили и начали рвать, низко порыкивая друг на друга, ревниво охраняя законную добычу. Было очевидно, что беспокоить распалённых псов пока не стоит. Эйден оставил телегу и прошёл чуть дальше, видя впереди странную проплешину.

Посреди обширной, странно пустой поляны светлело нечто, сперва принятое им за собаку. Очень высокую, очень худую. Потом зверь услышал шаги, шевельнул длинными ушами, поднял на звук крупную ослиную голову. Да, это был именно осёл. А может мул, Эйден не очень разбирался, а пока он раздумывал — животное обнажило в подобии страшной улыбки огромные зубы и дико заголосило. На шум заспешили волкодавы, пришлось руганью и пинками остановить их, отогнать обратно. Те были недовольны и зло ворчали, но подчинились, вернулись к телеге, драться меж собой за ошмётки собачатины.

— Тише, тише, приятель. — Эйден почти сразу признал осла, а тот, будучи умным животным, почти наверняка признал знакомого человека. — На руку. Сопи, фыркай, принюхивайся. Вспоминай. И не вздумай лягнуть или вцепиться, получишь палкой. Давно тут торчишь, да? — Большая поляна была изрыта копытами и следами собачьих лап, сильно загажена и смердела. Не только трава, но и опавшие листья были выедены до голой земли, чахлые кусты на сотню шагов вокруг обглоданы и измочалены, кора с ближайших деревьев содрана, как раз на высоту голодного осла. — Свора тебя потрепала. Смотрю, лишился и хвоста. Но сам в долгу не остался, а? — Кости и еле заметная, истоптанная шкура валялись неподалёку, неизвестно, была ли та собака убита сородичами или копытом. — Давай, длинноухий, пожалею хоть. Но глупить не вздумай.

Он осторожно погладил длинную костистую морду, грязный спутанный чуб, сильную шею. Осёл не противился, измождённый и обессиленный, он и сам был рад встретить человека. Под самыми его ногами Эйден рассмотрел ещё кое-что, чему удивлён не был. Среди взрыхлённой земли, в пыли и каменной крошке, лежал иссохший труп. Тот самый саггио, жрец Лема и хозяин осла. Старик казался ещё меньше, чем был при жизни.

— Да. Что ж, понятно. Хоть и не всё. — Жрец лежал на животе, при этом устремив сморщенное, будто бы удивлённое лицо точно в небо. — Ты стережёшь друга. Давно. Потому и не уходишь, верно? Чёрт побери, да простит мне саггио, это охереть как грустно. — По-настоящему расчувствоваться мешала некоторая тревога. Он точно знал, что эдак выгнуться самостоятельно, вывернув голову ровно наоборот, у старика бы не вышло. Даже упав с осла, не такого уж и высокого. — Ладно, Ушастый, из тебя всё одно ни слова не вытянешь. Давай помянем хорошего человека, да вернём в лоно Вечного. Сам бы он не хотел тут мёрзнуть. Или кормить собак.

Осёл жадно пил воду из собачьей миски. Невзирая на ненавистный ему запах псины, выдул в минуту половину козьего меха, выпил бы и ещё, но запасы были рассчитаны на всех. Пока Эйден копал могилу, пришлось привязать его к дереву. Осёл волновался, кричал, ходил вокруг и норовил лягнуть волкодава. Псы же быстро поняли, что скотина, хоть громкая и вредная, теперь принадлежит хозяину, и жрать её нельзя. Провозившись не больше часа, прискорбно опытный и с хорошей лопатой, Эйден спустил тело на дно глубокой ямы, прочитал, как смог, молитву извечному Лему, и засыпал его жреца. Надеясь, что старик упокоился как следует, обложил получившийся холмик камнями особенно густо, чтобы вернувшиеся звери не потревожили покоя.

Ночевали в пяти милях к востоку, там, где встретили воду. Несколько разломов в скальной породе, длинных и тонких, не шире локтя, цвели радужной плёнкой и пованивали тиной. Своеобразное болотце, узкое, что можно перешагнуть, и около сотни шагов в длину. Непохожее на живописный оазис. Но жажда, как и всегда, была максимально убедительна. Кипятя в котелке воду, Эйден гадал, не пропоносит ли всё его зверьё с такого источника. А если да — обойдётся ли лишь поносом. Гадал, наблюдая, как осёл, нашедший где-то змею, с аппетитным чавканьем втягивал её в пасть. Сильные челюсти работали энергично, гладкая тушка рывками поднималась в топку.

— На здоровье. — Пробормотал алхимик, не торопясь снимать с огня котелок. Осёл поднял верхнюю губу, вроде бы вполне довольный, и снова прильнул к мутному болотцу.

Тухловатая вода и свежая змея, а также жухлая окрестная травка и колючий кустарник, подействовали на скотинку живительно. На утро Ушастый, это имя быстро прилипло к ослу, выглядел помолодевшим и свежим, полным сил зверем. Тягловым зверем, как решил Эйден. Безымянные псы, вне всякого сомнения, единогласно одобряли решение и совершенно не заботились об отсутствии имени. Теперь они могли идти, как им и полагалось по природе, на некотором отдалении, обозревая всю картину унылого пейзажа и держа в поле зрения всё своё куцее стадо. Ветер гнал по тропе мусор, шуршала сухая листва, шелестели ломкие кусты, шептала пыль под ногами.

Как только высокое небо начало сереть, Эйден озаботился поиском достойного места для стоянки. Окружающая сушь пахла так, будто манила новые ливни. Насколько он помнил, а помнил не вполне твёрдо, ведь в прошлый раз тут правил не он, где-то неподалёку была деревенька. Возможно, притаилась меж тех холмов. Можно было рискнуть и дойти, проверить, или же потратить время и силы на оборудование укрытия. Рассудив, что даже найдя деревню — можно не найти крова, он свернул в лавровую рощицу. Толстые жёсткие листья лавра выглядели живее всего здесь. Вечнозелёные, они не поддавались засухам, подтоплениям, умеренным холодам полуострова. Найдя неглубокую нишу в скале рыжего известняка, Эйден нарубил молодых деревьев, приготовив сразу и высокий шалаш, и толстую упругую подстилку. Затянул ветви конусом, покрыл крепким тентом, укрепил на верёвочные растяжки, как только возможно, ожидая ещё и злого ветра. Животные, не хуже чувствующие непогоду, поумерили свою независимость, придержали возможную неприязнь, и вместе укрывались под свесом скалы. Осёл с левой стороны от свежевыстроенного шатра, брезгливо пожёвывая слабо ядовитые ветки, псы — с правой, свернувшись двумя лохматыми клубками в красноватой известняковой пыли, точно выбрав место на склоне, куда не должна была достать вода.

Начавшийся ливень скоро породил ручьи, которые, крепчая и торопясь к низине, за неполный час срослись в один мощный, быстрый поток. В двадцати шагах от шалаша фактически появилась река. Бурлящая вода несла с собой ветки, кружила листья. Эйден, умевший развести костёр хоть в бурю, руками поправлял нагревающиеся камни, будто устраивая удобнее небольшой робкий огонёк. Глядя через него на новорождённую речушку, он, впервые за очень долгое время, «дышал с огнём». Скрестив под собой ноги, обратив к пламени опущенную ладонь правой руки, придерживая предплечье левой, он медитировал или дремал, грезил или планировал.

Очередной рыжий лист, вертясь и мелькая, ныряя и выплывая на свет, пронёсся мимо. Его несло издалека. Как и многие тысячи прочих. Его, Эйдена, несло также. Бурным потоком, тихим течением, порывистым ветром или чужой волей. Салагат говорил об этом. Голосом создавая силу, способную подхватить, погнать, понести вперёд. Куда именно? Что было тем морем, в которое и должны впадать все без исключения реки? Или же не все, ведь некоторые были обречены заблудиться, забрести в безвыходную низину, загнить и иссохнуть меж старых камней. Оставляя после себя только треснувшую скорлупу грязи. Тот лист уже унесло очень далеко, обратно к дереву не вернуться, а весна, что сменит зиму, будет чужой весной. Она перешагнёт истлевшее прошлое не оборачиваясь, не зная жалости и сомнений. Салагата не хватало. Его мудрого слова, голоса, звучащего глубоко в голове, по-собачьи любопытного взгляда.

Гибкая лавровая ветвь качалась перед глазами, ветер гудел в зелёных кронах рощи. Ветвь эта, свежая и сильная, не отличалась от многих других, но была мертва, срублена. Она иссохнет нескоро, и даже тогда останется зелёной, покуда не лишится последних листьев. Мэйбл была живее всех, кого он только знал в своей жизни. И всё же умирала, страдала и чахла много лет подряд. А погибла окончательно, вот ведь слепой случай, от руки мальчишки.

Слепые случайности ослепляли случайных людей. Целыми семьями, как Амато, а то и городами, народами, поколениями. Цветущий край обезлюдел и захирел на глазах. И за странным, изматывающим противостоянием стояли не ветры с течениями, а чья-то осмысленная воля. Кто-то извне решил и воплотил это, осадив полуостров, ухватив Вал точно глотку, стискивая стальной хваткой, давя, но не ломая шеи. За пальцы в железе платили золотом. У Эйдена тоже было золото. Хватит ли его, человека и металла, чтобы разжать те пальцы?

Костёр стрельнул искрами, рой ярко-красных «пчёл», взвившихся над жаром, отразился отсветами в глазах. И тут же пропал, оставив в восприятии неуловимые зеленоватые тропки, быстро тонущие в тенях. Эйден провалился в видениях глубже, снова смотря вслед Гаронду, уходящему вдаль большими скачками. В треске костра слышались многие пожары, его ферма, особняк Дзилано, пылающая дубрава зимнего Эссефа, осаждённый Данас с тревожным набатом. Все эти огни, ослепляющие и губительные в настоящем, стали лишь меркнущим зелёным заревом, рвущимся из-за плотно сомкнутых век.

Он открыл глаза. Близился рассвет, дождь давно прошёл и река мельчала. Выдвигаться самое время.