Чужая истина. Книга вторая

* * *

Продираясь через кустарник, овцы нередко оставляют на цепких ветвях пряди шерсти. Совсем немного, так, что и овца не заметит, и пастух внимания не обратит. Однако эти сероватые клочки, столь незначительные для существ огромных, невероятно ценны для ремеза, крошечной, меньше воробья, шустрой пташки. Он, ремез, постоянно наведывался к этим зарослям на окраине дубравы. Везло не каждый день, но, когда удавалось приметить перегоняемых овец, отличный материал уже наверняка ожидал на кустах вдоль тропок. И сегодня денёк вышел урожайным. Перепархивая с ветки на ветку, ремез ловко подхватывал и складывал шерсть так, что через несколько минут уже нарастил пышные белые «усы», длиной в полтора раза больше самого себя. Лететь с таким пучком было неудобно, ветер сдувал в сторону, но, взмахнув сильными крылышками не одну тысячу раз, птица всё же добралась до дома.

Но дома на месте не оказалось. Стройный высокий дубок, росший здесь уже лет двадцать, то есть совершенно неподвластную пониманию ремеза вечность, свалили и бодро чистили от лишних ветвей лесорубы. На соседних деревьях взволнованно щебетали те его родственники и соседи, что гнездились здесь же.

Кособокий селянин, прохаживающийся внизу, распрямился, кряхтя и ворча что-то себе под нос. Заметил на одном из поваленных стволов новое гнездо. Аккуратно отделил от ветки всё ещё дивясь птичьему мастерству. Гнездо было искусно свито из травы, шерсти и пуха, формой оно напоминало детский башмачок. Таких башмачков в его мешке уже накопилось порядочно, подобные птичьи яйца, хоть и были очень мелки, всё же как-то разнообразили привычную похлёбку, придавали интересный аромат, дух, оттенок вкуса. И кроме того — позволяли собиравшему их отлынивать от работы на общей кухне под достаточно благовидным предлогом.

Селянин заприметил «усатого» ремеза. Растерявшись совсем ненадолго, тот, с подлетевшей тут же самочкой, отыскал новую подходящую развилку в ветвях. Добытая шерсть быстро пошла в дело, ловко переплетаемая сеном и палочками. Мужик, присевший за кучей хвороста и незаметный остальным работягам, так и засмотрелся на них.

«Счастливые. Глупые, простые, неунывающие пичуги, — думал он, высасывая очередное маленькое яичко, — даже не умеют грустить. Не осознаю́т, не знают потери. Дерево пало — найдут… тут же нашли другое. Нет гнезда — вьют новое. Святая простота. Совершенно чистая глупость. Не отличимая от седой мудрости. Исцеление в труде, совсем, как бабка наказывала. Иль нет? Какое же исцеление, тут даже и лучше. Нет увечья, нет и нужды исцеляться. — Селянин попытался выпрямиться, но искривлённый позвоночник ожидаемо не́ дал. — А было время, когда и я также пел, прыгал, ни черта не понимал и гадил с лёгкостью, часто и без натуги. Подумаешь, спина. Подумаешь, детишки. — Мужик припомнил мор, унесший семью. Втянул очередное яйцо. Здесь попался мелкий сизый зародыш птенчика, упруго скрипнул на зубах. — Свил бы… тьфу, срубил бы новую хату. Птенцов-детишек опять наделал. Прыгали бы, пели и гадили уже они. Что помешало? Избыток ли разума, недостаток ли глупости? Когда уже не глуп, но ещё не мудр. А летать, да и стоять прямо, уж и не сможешь. Что остаётся, когда осталось так мало?»

Он тяжело поднялся, вертя в руках пустое гнездо, похожее на детский башмачок. Умиляясь и вспоминая, завидуя птицам, неспособным осознать боль потери, побрёл в сторону полевой кухни. Зная, что и на новом дереве ремезам не будет покоя, но и это их не остановит, ведь впереди ещё целое лето и мягкая осень, то есть целая куча времени. Для такой мелкой пташки.

Тяжёлые волокуши взрывали дёрн, продираясь через сырую низину. Грузные волы послушно тянули вперёд, за бровку взрыхлённой глинистой почвы и дальше, до новой лесопилки. Нейт остановил животных, окликнул помощника. Вместе они сняли цепь с привезённых брёвен, сложили их к остальным, ворочая длинными, в рост человека, деревянными рычагами. Столько древесины… И не какого-то сорного валежника, лучшие пробковые дубы рубили, корчевали, распускали на доски, врывали в землю. Нейта мучили противоречия. С одной стороны — уничтожать такое добро было чистым варварством, он знал цену пробке и всё пытался высчитать, сколько ещё её можно было бы срезать с таких стволов за последующие годы. С другой — неизменно растущие укрепления внушали трепет. Бригады рабочих копошились впереди, как пчёлы в улье, гудя разноголосицей деловитой перебранки, визжа и постукивая инструментом.

— Над этой грязищей кинем мостки, через три дня тут можно будет маршировать, не запачкав сандалий, — Нейт похлопал ладонью по тёсаным столбам, опорам для будущего настила. — И поднимать материалы на ближайшие высоты будем, не огибая оврага, вдвое быстрее.

— Так грязищу мы и развели, — негромко протянул Иоргас, говоря медленно, словно жуя жвачку, похожий на тяглового вола ещё и этим. — Не мы с тобой. А все мы. — Он указал округлой, тяжёлой рукой на лесопилку и дальше, на покрытые людьми холмы.

— Нашёл о чём думать. Травку жалеешь? — Нейт рыкнул на куда более крупного, плечистого помощника, напоминая ещё и самому себе, кто тут главный. И старательно отмахиваясь от мыслей о драгоценной дубраве, расточительно вгоняемой в грязь.

У его семьи были фруктовые сады, оливковая роща и даже виноградники, пусть и не такие плодовитые, как на вулканической почве Сарда. Нейт знал, что деньги таки растут на деревьях, но, чтобы их собрать, бережливости необходимо не меньше, чем труда. Здесь бережливостью и не пахло. Пахло свежей щепой, рабочим потом и промасленным железом. И за всем этим, как-то неуловимо, но очевидно, ещё и удалью, отвагой, славой…

Карсов вал, система старых укреплений, перечеркнувшая от моря до моря узкий перешеек, отделяющий Карский полуостров от материка и бирнийских земель, будто очнулся от многолетней дрёмы. Как после долгой зимы проклёвываются первые побеги, так и окрестные холмы всё заметнее светлели рубленой древесиной. Лучшим пробковым дубом, росшим здесь долгие десятилетия. Рвы углублялись и ощетинивались кольями, земляные валы росли, укрепляясь мощными сваями, дозорные башни тянулись ввысь. Старый каменный форт щерился новыми зубцами стены, будто крепкий старик, исхитрившийся отрастить новые зубы.

Нейт предвкушал нечто особенное. Скорое начало настоящей жизни, полной свершений и смысла. Его не так давно приняли в состав самого привилегированного подразделения армии карсов — «Железные рёбра». И, как истинный неофит, он жаждал скорее показать себя в деле. Тяжёлые фаланги́ты, закованные в лучшие латы местного производства и вооружённые традиционными алебардами — экипировкой они превосходили большинство рыцарей из соседней Бирны. И при случае высмеивали последних, глумясь над славой так называемых железных львов и зовя их тряпичными псами Редакара. Однако, пусть даже не всякий из осмеянных лайонелитов мог позволить себе сразу кольчугу, меч и боевого коня, растущую силу свободного Редакара чувствовали и здесь. Да и весь Уилфолк, возможно — сильнейшее графство раздробленной Бирны, тоже так или иначе выступал на стороне торговой Лиги.

— Господин, быкам бы напиться, — робко промычал Иоргас, вырывая юношу из задумчивости. — И мне бы не помешало. Горло смочить.

— А? Я те дам пьянство! Третьим запрягу, до утра таскать будешь! И не господин я, не с дворян. Поворачивай упряжку!

— Не господин? — Тяжёлые, мясистые черты лица составили пару глубоких складок. — Так почто ж ты, индюшонок злобный, на меня всё утро орёшь? Аж заплевал…

— Что-о-о? — Нейт только обернулся, полный удивления и негодования, как увесистая шершавая ладонь шлёпнула ему по уху. От звучной оплеухи он на секунду потерялся, неловко бухнулся на задницу, прямо в разбитый до грязи дёрн. Тряхнул головой, очумело озираясь и придерживая рукой ушибленное ухо. Сфокусировал взгляд на здоровяке. Потянул из-за пояса плотницкий нож.

— Ты чегой-то удумал? — Иоргас тоже выглядел удивлённым. Он отошёл на шаг назад, неуверенно поднимая деревянный шест, которым ворочали брёвна. — Обиделся? Так я ж тоже обидеться мог, ты меня трижды дурнем назвал. И один раз толстой жопой. А ведь не господин.

— У-ух… Дикари… — прошипел Нейт, поднимаясь на ноги и оценивающе поглядывая на здоровый дрын в здоровенных руках. — Ты откуда к нам такой прибился? Ранимый… — он демонстративно спрятал нож, как бы предлагая перемирие, но держась чуть надменно, подчеркнуто развязно. Чтобы даже сторонний наблюдатель не мог заподозрить его в трусости. — Про Железные рёбра слыхал? Про субординацию?

— Про рёбра — да. — Выразительные коровьи глаза смущённо потупились. — Второго не понял. Сложных слов не знаю. Я правда нездешний.

Волы, неторопливые до крайности, тянули пустые волокуши не быстрее, чем гружёные. Иоргас шёл следом, кивая и осторожно поглядывая по сторонам. Нейт учил, просвещал, рассказывал, попутно похлёстывая воловьи бока хворостиной, без видимого, впрочем, эффекта.

— И-му-щес-твенный ценз, понимаешь? Не «кровное благородство», — фыркнул он с презрительной насмешкой, — а реальные заслуги и качества конкретных людей, способных либо не способных обеспечить себя должной экипировкой. Смекаешь? Там, — карс неопределённо взмахнул рукой, — важнее, кем были твои предки, деды, прадеды. А у нас каждый сам делает свою жизнь. Коли с головой всё как надо, коли трудиться не боишься — всегда себе заработаешь. Да не только на одеться-обуться, а ещё и на латы, оружие. А вместе с ними и уважение. Заработаешь. Смекаешь?

— Да, — робко лгал здоровяк, напряжённо посапывая. В его большой голове пока не помещалось столько противоречий. — Латников видел. Красивые. У тебя тоже такие? Сам укупил, тут плотничая?

— Да! В смысле — нет, — Нейт закатил глаза, живо жестикулируя, — давай снова и по порядку. Я из Железных рёбер. А значит — лучшие латы и всё чин по чину, ещё увидишь. Но купил, конечно, не сам. На них годы в одиночку работать, так скопишь — да уж седой и полулысый, помирать пора. С одного фаи́ма…. А, ну да. Фаим — это как бы клан, община или… не знаю. Три-пять семей, тридцать-сорок человек, работают обычно вместе, сообща одним делом заняты. У моего фаима сады, говорил вроде, хорошие яблоки, орех, оливки. Виноград даже. Неплохой. Так вот с фаима и собирают фалангитов, когда одного снарядят, а когда и несколько, смотря сколько земель, народу, как хозяйство богато. Смекаешь?

— Да, — уже чуть увереннее кивал Иоргас, задумчиво укладывая и закрепляя цепью брёвна. — А как же… знать? Господа?

— А что господа? Живут себе, не слишком задираются, разве что сапожки помягче, да плащи поярче. И средь фалангитов не выделяются.

— В Золотой долине не так. Простолюдины у нас не воюют. До оружия не допускаются. Знать — знай себе скачет туда-сюда, там сшибутся, тут схватятся. Но поля, особенно по осени, не топчут.

— Как у нас — народного гнева страшась?

— Нет. Не портят то, что любому сгодится, кто бы верх не взял. А нам, крестьянам, и всё равно. Какая разница, кому урожай сдавать?

— Чудн о́, — хмыкнул Нейт, перепрыгивая грязную колею. — На нашем полуострове от того и изобилие, и порядок, что все при деле, все на собраниях говорить могут. Все имущие. А у вас вон…

— А у нас что? Тоже сытно, тепло. Всех соседей кормим, в хороший год от зерна амбары ломятся. Это в Бирне всё не так, что дожди, что засуха — всё неурожай да неразбериха.

— И то верно, — усмехнулся молодой карс, всегда готовый высмеять бирнийцев. — У этих только грызня на уме, никто работать не хочет — одни наёмники в стране.

— Смотри-ка, и здесь они. — Эйден недовольно оглядывался по сторонам, щёлкал суставами пальцев и бурчал. — Вояки, мать их так. Никто работать не хочет — всюду одни наёмники.

— М-м-м… да. — Аспен тоже был не в лучшем настроении, но держался куда сдержаннее товарища. — Но не стоит беспокоиться. Я кое-что слышал о причинах и поводах этой… возни. Подготовки. Торговая Лига Редакара немного поджимает, чуть поддавливает. Вот карсы и зашевелились. Но ты не думай, они и сами не дураки похвастать. Нахохлятся, нахмурятся, полирнут латы, побренчат оружием. Карсов вал — не только единственные сухопутные врата в их земли, но и заметная вывеска, витрина, лицо. Само впечатление готовности и несокрушимости значит много больше реальной полезности старых укреплений.

— Пошумят, да перестанут?

— Да тут даже до шума дело не дойдёт, я тебе говорю. А мне, в свою очередь, не последние гильдийцы нашептали. Хотя, пожалуй, даже и без них было бы очевидно.

— Дай бог… Вон, смотри, здоровый какой бугай, такие брёвна тягает, у меня при одном виде поясницу схватило. Не хотел бы с таким крепышом в бою увидеться. Да и сейчас их видеть не хочу. И обонять. Может — объедем, да вдоль берега? Всё одно дубраву разворотили, одна грязь да зловоние.

— И правда, — артефактик тронул поводья, безукоризненно послушный Желток свернул с разбитой дороги, по мягкой лесной подстилке колёса пошли ровнее. — Небольшой крюк, но оно того стоит. Чуешь — уже и дышится легче.

Эйден согласно кивнул, вдыхая полной грудью. Ближе к берегу дубы уступали место морским соснам. Тёмные корявые стволы не смотрелись болезненно, даже напротив — были особенно живописны. Их длинные парные иголки давали лёгкую ажурную тень, неуловимо волнуясь при каждом дуновении океанского бриза. От созерцания далёкой синевы воды и неба отвлекла белка.

— Шустра. — Добродушно отметил Аспен, провожая глазами скачущего с ветки на ветку зверька.

— И вкусна.

— Они нередко бешенством болеют. И чумой.

— Все чем-нибудь да болеют. — Эйден вытащил из-под промасленной ткани объёмную торбу и неспешно разбирал, сортировал, перекладывал свои травы. — И я чувствую в себе небывалые силы и даже некоторое желание им помочь. Ну… тем, кто болеет.

Лониа́но, ближайший к перешейку город, особого интереса для магов не представлял. Он напоминал тусклый кусочек Редакара, а точнее — не самую впечатляющую часть его порта.

Собственно, старым портом Лониано и был. Обжитая бухта, рыбацкие и торговые суда, обгаженные чайками скалы да лёгкое ощущение запустения. Чума, пришедшая сюда лет десять назад, здорово потрепала город, который так и не смог полностью восстановиться, и теперь напоминал битого жизнью, обветренного моряка. Однако товары, произведённые на всём полуострове, всё ещё уходили морем именно отсюда. Металл, часто — знаменитое карское оружие и доспехи, ткани, сложные столярные изделия, всё это дешевле и быстрее доставлялось кораблями, чем обозами, хоть до Редакара и было рукой подать.

Проезжая мимо города, Аспен показывал и рассказывал. Сам он тут никогда не бывал, но знал побольше иных местных. Ланиано считался первым карским городом, основанным на полуострове. Давно, века назад, племя карсов было оттеснено с территории современной Бирны более многочисленными и воинственными племенами, тогда ещё не считавшими себя одним народом, но уже говорящими на схожих диалектах. Мигрировав на полуостров, карсы как бы зажали себя в угол. Угол, надо признать, довольно хороший, светлый и удобный для обороны. Преградив узкий перешеек укреплениями, поначалу — примитивными рвами и частоколами, а после и сложной сетью стен, фортов, дозорных башен, они уселись так крепко, что их толком и не пытались сковырнуть. Всё больше обживая полуостров, взращивая новые города и рассыпаясь деревеньками от моря до моря, карсы добились заметного успеха, процветания, которому старые враги могли только завидовать. За своим знаменитым Валом они пережили подъём Бирны, страшную бирнийскую смуту, возвышение свободного Редакара и наблюдали за последующими войнами раздробленных графств со вполне понятной ухмылкой.

И в торговой Лиге Редакара тоже улыбались, подобострастно и заискивающе, кивая и кланяясь. Но с годами улыбки купцов становились всё холоднее, надменнее. Их стены, флот и богатство тоже непрестанно росли. Росли быстрее, чем все ожидали. Теперь гильдийцы раскидывали щупальца своего влияния далеко, имея интересы и вес в Меланоре, Леммасе, Золотой долине, Дахабе и Пиньиньской империи. Разве что Боргранду они всё ещё улыбались по-прежнему, только перед владыкой Модданом кланяясь также низко. Их «щупальца», разумеется, не мог остановить Карский вал, даже и в лучшие свои годы. Как воду нельзя долго сдержать в руках, так и денежные потоки, сливающиеся водоворотом к крупнейшему порту цивилизованного мира, неслись, неуловимо обегая преграды. Мощь Редакара росла. Попытки обеспокоенных соседей ослабить военно-торговый флот — только подталкивали к его усилению.

Однако, ударов с моря карсы не ждали. Юго-восток полуострова прикрывала непрерывная горная цепь, Местэра́до, высокие и резкие вершины которой были непреодолимы для человека. На западе берега так же были круты и обрывисты, прибрежные воды мелки и коварны, неудобные даже для рыболовов на лодчонках с мелкой осадкой и практически недоступные для тяжёлых судов. Единственная приличная бухта на северо-западе, Лониано, была достаточно длинной, но узкой, со сложным входом и подвижными песчаными отмелями, иногда серьёзно меняющимися с отливом.

Горы Местэрадо, кроме естественной защиты от врага, выступали так же природным барьером, задерживающим часть гонимых с моря облаков. Благодаря им, климат на полуострове был мягче, влажнее и стабильнее континентального. Здесь были редки засухи, почти никогда не случалось морозов. Горные речушки и ручьи, бежавшие с острых, белеющих вершин, служили важнейшим источником пресной воды. Колодцы же здесь рылись тяжело, грунтовые воды залегали глубоко, а каменистая почва противилась кирке и мотыге сильнее с каждым пройдённым дюймом.

Так, под увлекательные лекции Аспена, и ехали себе потихоньку. Телега поскрипывала осями, покачивала бортами, мимо рысили редкие всадники, навстречу попадались группы крестьян с лопатами и мотыгами.

— К Валу тянутся рабочие руки. — Малость ворчливо отметил Эйден. — А лучше бы оставались в полях, где и положено.

— Небось повинность отрабатывают. Определённые дни в месяц на общину, на городские советы. Возделывать своё, как видишь, тоже успевают неплохо. Хорошо даже успевают. И возят вон всякие… приятные излишества.

Рядом на большую дорогу сворачивал караван из пяти повозок. Где тянул один вол, где два, возницы на козлах, в основном — разновозрастные подростки, пощёлкивали кнутами, подправляли животных длинными остроконечными палками — стимулами. Аспен вежливо поздоровался со старшим, приветливо махнул остальным, завязался обычный среди попутчиков разговор.

— Да, хороша погода. — Согласно кивал крепкий горбоносый мужичок, правящий головной повозкой. — Не жарко, но уж подсохло. Тракт упруг, не пылен — и катится, и дышится приятно. Да, это все мои, — охотно отвечал он, кивая на бойкий выводок юнцов, болтающих позади, — так с ними и возим от Лониано по округе. В день обычно и оборачиваемся. Если затемно выехать — к закату последнее выгрузим. Телятина редакарская, вяленая, конечно, а там и баранина со свининкой. Сыры головами. Вина бывают, от сардийских до бирнийских. Пиво редко, тут его не сильно жалуют. Мёд ещё, птицу, клети с мясными курами жирными, несушки у нас свои. А гуси у-у-у… помнишь гусей-то, Глазастик?

Девчушка, сидевшая рядом с ним, должно быть — самая маленькая в семействе, застенчиво закивала, хлопая глазками. Рукой изобразила гуся, щиплющего отца за ноги. Тот хохотнул, пригрозил пальцем.

— А ну не балуй. На-ка, держи поводья. Дальше широко, ровно, поучись ещё.

Дорога действительно становилась всё шире, пролегая через долгий пустырь в мелкой каменной крошке. Там, где гонимая ветром пыль могла задержаться в небольшом углублении или меж валунов, рождая клочок почвы получше, яркими мазками зеленели акации и терновник.

— Я не люблю править, не хочу. — Надувшись, бурчала девочка. При этом, разумеется, приняв от отца поводья.

— Что значит — не хочешь? Как это? Да и, — горбоносый карс вроде даже запнулся, подбирая слова, — какая разница? Волов надо вести и всё тут. Направлять, погонять, кормить и обмывать, если слишком жарко. Или в дерьме извалялись. И не строй тут глазки, не хлопай. Что люди скажут?

— Да ничего такого не скажут. — Раздался вдруг дребезжащий голосок. Он шёл откуда-то меж двух телег, так, что говорящего не сразу получилось заметить. — Ох и хороши у вас фургоны, милостивые господа. Один другого больше. Стена стеной. Даже солнце скрывают.

Смешливый старик на ослике наконец втиснулся между Желтком и волами карского возчика. Он, вроде как, подтрунивал над занявшими почти всю дорогу, идущими рядом телегами, но и сам был не прочь удобно поболтать, не повышая голос. На нём была особая коричневая накидка и небольшой мешочек с камнями на шее. Как у любого жреца Лема. А также поставленные глиной волосы, в несколько пучков торчащие вверх. Глиной ставили волосы только карские жрецы.

— Маленькая госпожа не желает страдать. — Продолжил старичок, улыбаясь смутившейся девочке. — Понятно и разумно. Взгляните на её руки.

Эйден, как и все, только сейчас обратил внимание на покрасневшие ладошки со следами содранных мозолей.

— Так всегда бывает, добрый са́ггио, — пожал плечами возница, — чтобы привыкнуть — надо перетерпеть. У всех бывало также, и посмотри — правят прекрасно. — Он кивнул на повозки, идущие следом, ведомые его многочисленными потомками.

— Девчонку по парням мерить — что вола доить. — Подростки сзади громко расхохотались, жрец с улыбкой продолжал. — Да и волов своих, смотрю, ведёшь не так, как господа странники коня. Смирному, деловитому жеребцу и недоуздка может хватить, а твоих упрямцев только за кольцо в носу и вести. И палками вон, и при кнутах. А что будет, если стимулом тяжеловоза кольнёшь?

— Для начала — возмутится хозяин коня. — Отшутился горбоносый, указав бровями на меч Аспена, устроенный на виду, под рукой.

— И то правда, — согласился старик, — очень красивое оружие, господин. И конь. И повозка.

— Благодарю, добрый саггио. — Аспен был несколько суховат, подозревал неясную ему пока насмешку. Саггио, в переводе со старокарского, означало мудрец, и хитрые глаза старикана просто светились глубокой иронией. — Ваш ослик тоже очарователен.

— О, это так. Истинно так. Он, к тому же, ещё и не простой вьючный осёл. Этому длинноухому крепышу выпало несколько лет служить волкодавом, оборонять стадо козочек в предгорьях Местэрадо. Не знаю, сколько на его счету волков, хе-хе-хе, но лично видел, как он чуть не загрыз шакала. А в другой раз — здорово оттаскал за загривок злую деревенскую собаку. — Осёл, вроде бы чувствуя похвалу, довольно замотал головой, застриг действительно заячьими ушами. — Но, возвращаясь снова к людям, — жрец повернулся к возчику, — расскажи мне, в чём цель твоих уроков, преподаваемых девочке?

— В чём цель? Ну как же? Волов вести надо. Груз везти надо. Дело семьи — святое, и учиться ему с молодых ногтей тоже надо. Верно говорю?

— Верно, да слишком быстро. Говоришь. Торопишься, сам себя услышать и не успеваешь. Ты из фаима Нонга́ро? — Мужичок кивнул, слушая. — Хорошие семьи, давно возят здесь. — Пояснил старик для нездешних. — Как поживает ваш старший батюшка? Всё также плодовит? Киваешь, хорошо. Всё хорошо. И что ваших много, и что слушать готов. А цель твоя, и уроков твоих, от волов лишь неподалёку. Но вовсе не в них, и не в грузе, и не в том, успеете ли к закату. Извечный Лем завещал нам, своим детям, просто жить. Долго и степенно, если получится, а нет — так хотя бы стоит стараться. Не тратя времени и сил на напрасные поиски, метания, баловство или бегство. Слышишь? Именно этому ты и должен учить уже своих детей. Фаим Нонгаро занимается своим делом сколько? Полвека? Хорошо, нужно продолжать. И своей ясноокой дочурке ты покажешь, насколько хорош ваш путь и положение, ваша доля, ваша судьба. Но в учении не торопись. Будь терпелив и спокоен. Не толкни её, неразумную пока голубку, выпорхнуть из родной голубятни. Не рискни её долгой жизнью, усердствуя без меры, гоня и требуя, как с жилистого мальчугана. Возьми это, — жрец легко оторвал две полосы от коричневой накидки, — и повяжи ладони. Тихо и ласково, будто подвязываешь хрупкий цветок. И повторяй раз за разом. Тогда и распустится цветок в твоём доме, и принесёт фаиму ещё множество новых хороших людей. А волы будут напоены и омыты.

Все вежливо одобрили мудрость жреца. Эйден передал возчику баночку охлаждающей мази, чтобы нанести на содранные мозоли. Показал, как лучше наложить повязки, чтобы почти не сковывали кисть, но при этом не спадали. Так ехали ещё с полчаса, широким рядом, расслабленно беседую обо всём, изредка уступая дорогу встречным путникам. Старый жрец расспрашивал детей возчика о том, умеют ли они написать свои имена, и громко восхищался ответами, когда путь преградили трое. Юнцы, немногим старше тех, что только что выписывали в воздухе неясные литеры.

— Кто такие? Куда идёте? — Спросил самый высокий из них, со смешным пушком над губой. И с мерзкого вида косой, насаженной на древко торчком. — А ну стой, сказал! Не то нос твоей корове обрублю. А то и не только корове.

Повозки остановились, не ожидавшие подобного спутники переглядывались. Аспен смотрел не прямо на троих, ставших на дороге, а правее, в колючие заросли акации. И зорким глазом различил там не меньше пяти человек.

— Это мы кто? — Нашёлся, наконец, горбоносый возчик. — Это вы кто⁈ — Его возмущало всё. И такая встреча там, где всегда было совершенно спокойно. И то, что его холёного вола обозвали коровой. Да и любые замечания про нос он с самого детства воспринимал остро. — А ну пшли с дороги! Вопрошают здесь. Мы фаимом тут ездили, когда ваши отцы у дедов в яйцах сидели. Страже донесу, что шастаете.

— Зря разорался, курносый. Мы-то как раз порядок охраняем, от бирнийский шпионов тракты и селения стережём. Твои телеги проверить надо. А то смотри — за грубые слова и ответить случится. Тем более, что и рожи у некоторых тут довольно бирнийские.

— Юноша прав. — Вдруг громко, резко воскликнул жрец, вперившись серьёзным уже взглядом в возчика. Он удержал распаляющегося мужика глазами, продолжил спокойнее. — И мы все, и даже господа рыцари очень благодарны вам за бдительность, за внимание. — Эйден с Аспеном, неожиданно произведённые в рыцари, слушали с интересом. — И вашим друзьям, спасающимся от жары в тени деревьев, мы признательны тоже. Призовите же их, всех их, благодарность за такую службу должна быть весомой, вещественной, достойной. А сообща мы выгрузим повозку скорее.

Из-за акаций на зов вышли ещё пятеро. Все почти ровесники, кто с длинным цепом, кто с вилами. Эйден соскочил с борта телеги. Аспен недовольно цыкнул на это, начал было говорить, но жрец решительно перебил его.

— О сир, прошу вас, не утруждайтесь. Не вам таскать мешки и торбы. Друг мой, — теперь он обращался к возчику, — выдайте же юным защитникам достойную оплату.

Возничий проследил за взглядом жреца, секунду с сомнением разглядывал мешочек сбоку от себя. Пожал плечами, кивнул, поднял. Простовато улыбаясь, понёс плату за проезд высокому. Теперь все восемь юнцов косились на сетку с тремя крупными луковицами.

Не доходя шага, горбоносый коротко ухнул и залепил, что было мочи, этаким луковым кистенём прямо в ухо высокому парню. Тот пошатнулся, выронил косу. Получив снова по затылку — пал на четвереньки. Получил ещё. Луковый сок смешался с кровью.

— Плата, — завопил жрец, пугая и завладевая вниманием молодых разбойников, — сообразна службе. Ваш юный предводитель с детства слаб глазами, как, впрочем, и умом. Не признал меня, хотя я-то знаю и всех его родичей, от уж давно беззубой прабабки до пока беззубых племянников. Прозывают бедолагу Колоском, так как вытянулся рано, да высоко. Что ж, теперь и у Колоска зубы будут пореже, почти как у бабули. Надеюсь, жива старая, прошлой весной ещё благословлял. — Тем временем возчик продолжал усердно лупцевать беднягу. Сетка, должно быть — крепкая рыбацкая, и не думала рваться. Расквашенные ошмётки лука летели в стороны, старые узлы драли лицо и руки. — И вас, отроки, благословляю тоже. А добросовестный Нонга́ро предостерегает примером. От ошибок молодости. Но пока довольно, друг мой, довольно. Твоя плеть уже пуста, а разум Колоска, надо думать, хм… преисполнился.

Возчик остановился, глубоко вздохнул, его лицо снова стало довольным и чуть простоватым. Крепко дёрнув за грудки, поставил высокого на ноги. Отвернув от себя — легонько пнул, побуждая двигаться. Подняв косу, вернулся к повозке.

— Да, всё правильно. — Согласно кивал жрец. Пристыжённые юнцы один за другим исчезали в акациях. — Этот растяпа неправильно насадил косу. Мог и поранить кого. Ну ты-то исправишь, знаешь, как надо.

Эйден только сейчас немного расслабился, незаметно спрятал нож, стал посмеиваться вместе с сыновьями возчика. Аспен что-то ворчал, поглядывая по сторонам. Дороги случайных попутчиков скоро разошлись, далее ехали тише, спокойно, без происшествий.

Спустя неделю, передвигаясь неспешным челноком от трактира к трактиру, выведывая по пути всё то свежее и актуальное, что было недоступно издалека, наши друзья добрались до пригорода Маньяри́. Средоточия ремесленных общин, в том числе — кузнечных фаимов, а также самой процветающей провинции полуострова.

— Да, впечатление произведено. Определё-ё-ённо. — Удовлетворённо тянул Аспен, запивая яблочным компотом вкуснейшую запеканку и поглядывая в окно на телегу, оставленную на попечение конюха. — Изобилие выдаёт рачительных хозяев, каждый второй постоялый двор — приличен и чист, кругом ровно нарезанные поля, образцовые оросительные каналы, радующие душу чёткой и правильной геометрией. В конце концов — компоты!

— Угу. Неплохо-неплохо. Ярмарка, что проезжали вчера, напомнила Кро́лдэм. Только ярче, разнообразнее, живее.

— В самом Маньяри, должно быть, и того лучше. Карсы известные ремесленники. Без размаха Редакара, пожалуй, но уж нам-то хватит. Тут можно было бы припомнить, что серьёзная часть кузнечных товаров, от оружия с латами до подков с гвоздями, поставляется в Бирну. Разными путями и в Уилфолк, и в Хертсем, и до Суррая доходит.

— То есть — они вроде как наживаются на бедах соседей. — Ядовито усмехнулся Эйден.

— Да, я понимаю, я же и сказал — «можно было бы». Всерьёз дуться на местных мастеров абсурдно. Но осадочек, осадочек-то, а? Разбогатели на войне, при этом держась от неё на почтительном расстоянии.

— Что, лично у меня, вызывает понятное уважение.

— Оно и понятно.

— Да не бурчи, — Эйден добродушно отмахнулся, сразу от товарища и от мухи, кружащей над кружкой. — Пей вон… компот какой. Давай точнее о планах. Кузнецы Маньяри — это прекрасно, вот только мне интереснее другое. Видел прилавок у входа? Смугляк какой-то торгует, в халате цветастом.

— Помню только, что петрушкой несёт. Я больше на конюха смотрел, уровень благонадёжности оценить силясь. Вроде стоит вон на посту, блюдёт, в носу ковыряет, под тент почти не заглядывал.

— Мне тоже показалось, что малый хороший. Не боись так. А тот смуглый, кроме пахучей петрушки, ещё и женьшенем торгует. Там же успел кипрей разглядеть, чабрец и, вероятно, лимонник. Чуешь, чем пахнет?

— Пахнет петрушкой, но ты молодец, глазастый, внимательный. Для мужской силы такие травы, сочетания. И вроде от нервов тоже.

— Ха! От нервов… — молодой алхимик даже отмахиваться не стал, — когда что надо не стоит — бедняги и нервничают. А как наладится главное — так куда спокойнее и становятся. И сами, и жёны их. И даже собаки на дворе, косвенно конечно.

Аспен засмеялся, обнажая крепкие зубы и простое чувство юмора. Наконец допил хвалёный компот. Выудил вкусные мягкие кусочки яблока.

— Понял. Заинтригован. Идём. — Решительно выпалил он, поднимаясь из-за стола.

Гаро́нду не нравился это плюгавый коричневый человечек. Яркие тряпки, неуклюже висящие на острых плечах, грязноватые ладошки, влажные блестящие глаза… Человек постоянно что-то буробил, набрасывая в полотняный мешочек то горсть чужеземной травы, то щепотку вонючих мелких опилок. Сквозь неприятный шелестящий акцент удавалось различить заверения, похвалы, даже благословения. И что-то там было про жену. Да, что-то определённо про неё.

— Я не понимаю тебя, — Гаронд надеялся, что тот перестанет тараторить и повторит свои рекомендации внятно. — Скажи мед-лен-но.

Торговец нервно засмеялся и стал выплёвывать слова вдвое быстрее. Через активную жестикуляцию удалость разобрать, что речь идёт о позах. Смотреть, как бесноватый доходяга трахает воображаемую женщину, вертя так и эдак, было выше сил Гаронда. Он хрипловато откашлялся, со стуком выложил на блюдо монеты и практически вырвал из грязноватых рук приготовленный для него мешочек. Кивнул, стараясь быть вежливым. Невольно состроив такую мину, что перепуганный травник съёжился, почти спрятавшись под прилавком.

По правде говоря — на месте несчастного знахаря могли бы струхнуть и куда более отважные мужи. В минуты гнева лицо Гаронда искажала особая, диковатая гримаса, до того скрывавшаяся в своеобразных морщинах. Крупные черты лица неуловимо преображались, жёсткие глаза и сурово сдвинутые брови походили на грозовые тучи, и ощущение, что вот-вот грянет — находило само собой.

Не успела «буря» толком рассеяться, как обнаружился новый повод для недовольства. У его повозки ошивался какой-то… франт.

— Что нужно? — Окликнул чужака Гаронд, с некоторым удивлением косясь на своего пса. Тот, вопреки обыкновению, подпустил незнакомца небывало близко, даже не подумав подать голос. Или оторвать кусок.

— День добрый, мил человек. — Эйден не перестал чесать за ухом здоровенного кобеля. — Прекрасная собака. Эссефский волкодав, верно?

— Не продаётся.

— И правильно. А вот у меня есть кое-что на продажу…

Неизвестно, почему Гаронд, обычно угрюмый и недоверчивый, столь благосклонно отнёсся к новым знакомым. Быть может, Эйден сегодня был в особом настроении, в ударе, и сумел подобрать самые нужные, бесконечно убедительные слова. Или же проблемы, от которых его обещали избавить, волновали Гаронда слишком давно и очень серьёзно. А может маги выглядели, держались достаточно внушительно, максимально непохожие на плюгавого человечка-знахаря, и даже не пытались вытянуть из него денег. Да и пёс, в конце концов, подпускал далеко не всякого…

Гаронд считался зажиточным фермером. Злаки, овощные делянки, с полсотни овец, немного коров и лошадей, большой крепкий дом, старая мельница… Именно эту мельницу он и договорился сдать в наём двум торговцам. Или лекарям. Или колдунам. Пока было не вполне понятно, кем именно считать арендаторов.

— Сейчас поставили новую мельницу там, у перекрёстка, — фермер кивнул головой в нужную сторону, — туда возить удобнее, дешевле выходит. Эту не использую уж три года. Но стены хорошие, толстые, места немало, коли надо — живите. Плату до осени взял, а уж за… зелья… эликсиры…

— А уж за них потом и поговорим, — Эйден вежливо протянул руку, пожал, прощаясь. — Нам понадобится время и информация, тогда лечение вернее подействует. А пока, на всякий случай, испробуй купленное утром. Из того сбора вреда не будет, а вдруг и правда поможет — ни к чему будет лишний раз тратиться.

— Хм, искусно торгуешься, — то ли похвалил, то ли съязвил Аспен, когда хозяин уехал.

— Да пока вы с Желтком сзади тащились, я успел кое-что выведать. Простецкие травки коллеги почти наверняка просто пыль. Этого мало. Да и «дёргать за рукав», навязываться, перебивать цену — и мне ни к чему, да и от страждущего доверия меньше. А оно, доверие-то, не малую роль сыграть может. Сам знаешь.

— Знаю. И место действительно хорошее, подходящее.

Ещё в дороге они подробно обсуждали, где и как обосноваться. Неподалёку от Маньяри, чтобы иметь лёгкий доступ к ку́зницам, аптекам города, да и к самим горожанам, но и не слишком близко, не погружаясь в шумную толчею ремесленных кварталов. Сохраняя возможность работать, не опасаясь за свои материалы, инструменты и секреты.

Эйден легко вбежал по скрипучим деревянным ступеням во второй этаж. С интересом и ностальгией осмотрел небольшие жернова, чуть иссохший деревянный маховик, покрытый мелкими трещинами. Грубоватые шиповые передачи были исполнены усердно и крепко, но явно не вполне умело. Должно быть — хозяин познавал плотницкое искусство по ходу дела. Молодой алхимик коснулся каменной внешней стены, рассматривая стыки дикого известняка и кирпича сырца. Необычное сочетание.

— А наш новый друг…

— Человек творческий. — Докончил Аспен, не слишком разбирающийся в мельницах, но подмечавший тончайшие детали в любом ремесле. — Но ведь не соврал, у основания стены больше метра. Трудолюбивый, упорный… мастер. И возводил, небось, в одиночку. Сзади так и остались фрагменты строительных лесов, а под лестницей блоки, шкивы, веревки. Тесал, возил, лепил, складывал, тягал-поднимал… Столько дел, а теперь к соседу на помол возит. Почему?

— Мельник — это ж как кузнец. Можно, конечно, и самому подковы лошадям ковать, как некоторые из присутствующих и поступают, но обычно людям на таких задачах специализироваться приходится. Разделение труда, все дела. Он сам попробовал, не сдюжил видать, или решил, что дальше упираться бессмысленно, лишнее дело забросил. Видел, сколько у него всего прочего? Поди хватает руки занять.

Они спустились вниз, обходя мельницу вокруг, оглядывая её лишённые парусины крылья. Голая обрешётка смотрелась как линялые птичьи перья. Снова вышли к небольшому навесу, где оставили повозку с лошадьми.

— Здесь больше покрою, от порога до Желтка, — Аспен указал открытой ладонью. — Столбов штук восемь надо, доски, черепица. Все одно и крыша небось течёт, стены-то толстые, да наверху не пойми что. Но тут, снаружи, добрая мастерская выйдет. И горном внутри не коптить, да лишний раз у тебя «на голове» молотом не стучать.

Эйден задумчиво кивал, больше думая о своём. Присматривал делянку на солнечной стороне, в паре сотен шагов от загона с овцами, подумывал что именно сеять, да прикидывал, чем бы подрастающие травы от скотины огородить.

— А через канал для сбора муки, — выпалил он, будто опомнившись, — можно очень здорово переговариваться. Ну тот, что из-под жерновов и вниз идёт, по стене такой. Так вот — даже лёгким шёпотком можно. Пошли покажу.

Лестница весело заскрипела под быстрыми, лёгкими шагами.

Тем же вечером, вычистив конюшню и прибрав в хлеву, Гаронд заканчивал носить воду в большую деревянную кадку. Потом выстлал грубые доски парусиной, края которой свободно свисали из купальни. Оставалось согреть вместительный чугунный котёл, очень чистый и используемый только для этого. Наверно даже — пару котлов, ведь она любила понежиться в почти горячей воде. Сам Гаронд так и не смог к этому привыкнуть. Чувствовал нечто странное, чуждое его натуре.

За окном копошились волкодавы, порыкивая друг на друга и глодая брошенные им кости. Этот звук был необъяснимо приятен. Приятнее треска огня в камине. Он протянул ноги к теплу, Бера тут же склонилась, осторожно стягивая с него сапоги. Аккуратные маленькие руки, мягкие волосы, собранные в хвост, гладкие покатые плечи… Гаронд всматривался в жену, как и множество раз до того, с молчаливым, как она сама, обожанием.

— Дай попить. — Девушка поднесла кружку с остывшим отваром шалфея и розмарина, его привычное питьё. — Хорошо. Готовься. — Он погладил её щёку тяжёлой, мозолистой рукой. Нежно, насколько мог.

Бера ушла раздеваться. Гаронд задумчиво почесал промежность. Купленную сегодня смесь он заварил и пил аж трижды, начиная с полудня. Пока эффекта не наблюдалось. Последнее время член подводил всё чаще, опадал, как только дойдёт до дела, и после поднять его уже не удавалось. Это было так странно, ведь жену он, как и прежде, хотел. Как вообще можно было её не хотеть? Чёртово здоровье начинало подводить всё более явственно… Годы шли, а детей всё не получалось, с год назад начала болеть спина, а теперь и это…

Гаронд припомнил, как восемь лет назад пришёл к Маньяри. Таща за собой двуколку с нехитрым скарбом, отпугивая колючим взглядом зевак, дерзнувших слишком явно пялиться на его жену. Тогда карсы встретили переселенца безо всякого радушия, как только и могли встретить угрюмого, гневливого чужака. Было немало ссор из-за воды для орошения посевов, и пара драк, в которых, хвала богам, он даже никого не убил. Ему отказывались продавать скотину, после — не покупали выращенного зерна. Гаронд плюнул на всех и выстроил свою собственную мельницу. Потом печь для хлеба. А ещё дом, амбар, хлев… Со временем завелась и расплодилась скотина, урожая стало хватать на всё, и даже мельник, та ещё паскуда, признал и подаёт руку при встрече. Но ощущение чуждого, противоестественного бытия не отпускало.

Он помял рукой в паху, пытаясь что-то почувствовать. Вздохнув — направился к кровати, надеясь, что у жены выйдет лучше.