Чужая истина. Книга вторая

Глава 2

Мокрая серая крыса выглянула из кучи битых ящиков, поводя чувствительным носом и прислушиваясь. Она не искала тишины, так как тишины никогда и не знала. Родившись около полугода назад, крыса постоянно слышала стук топоров, лязг железа, чавканье грязи и ругань солдатни. Сейчас, выбираясь из своего укрытия среди подгнивших досок, грызун привычно искал, чего бы погрызть. Короткие лапки семенили по слякоти траншеи, только обмелевшей после вчерашнего ливня. Острая мордочка чуть клонилась влево, неловкие движения говорили о набирающем силу воспалении, что, впрочем, не было чем-то особенным, ведь в мире вообще водилось не так уж много здоровых крыс. Вскоре на пути ей встретился хороший, жирный таракан. Приятно прохрустев им — животное привстало, вытянулось, жадно втягивая воздух и оглядываясь в поисках источника столь манящего запаха. Искомое обнаружилось в трёх шагах, из стены траншеи торчала бледно-синюшная нога в обрывках сырых портянок. Вероятно — ливень размыл склон импровизированной, не вполне уместной здесь могилки, и часть земли сползла с насыпи, суля крысе просто королевскую трапезу. Оценить её радость было некому, но маленькие чёрные глазки действительно загорелись тем примитивным восторгом, на который только был способен зверёк размером с ладонь.

Однако, её крепким резцам не суждено было впиться в размякшую ступню. В последний момент крыса дёрнулась, почуяв движение позади, и, если бы не болезнь, возможно даже успела бы юркнуть в ближайшие лысые кусты. Но, замедленная и неловкая, она лишь на мгновение ощутила крепкую хватку поперёк тела, после чего мир вокруг завертелся, забился с невероятной силой и скоростью, вытряхивая её любопытную душонку из разорванной в клочья шкурки.

— О, чё могёт! Я ж говорил! — Бородатый тип, буквально швырнувший мелкого пса в крысу, радостно захлопал в ладоши. — А-а тварь голохвостая! Думают — у них самые крепкие зубы-то, ан нет, у кого и покрепче найдётся. — Чухая довольную собачонку по окровавленной морде, сам он как-то философски цикнул пустыми дёснами.

— Ты всех затрахал своей псиной уже. — Нейт неприязненно поморщился, глядя, как собака принялась лизать найденную ногу. — Вали отсюда, пока я тебя ею же не отмудохал.

— Эм… Псиной, аль ногой? — робко поинтересовался бородатый.

Нейт схватился было за нож, потом передумал и поднял сломанный черенок от лопаты. Небритый мужик подхватил своего рычащего крысолова на руки, демонстративно похлопал его по такой же бородатой морде, и удалился с видом оскорблённого дворянина.

Карсы крайне редко видели снег. Зимы, хоть и были для местных холодными, обычно ограничивались затяжными дождями, да нечастым утренним инеем. И такой погоды с лихвой хватало, чтобы основательно испортить… всё. Нейт рассматривал треснувший от сырости ноготь большого пальца, привычно подгрызая его. Он знал, что от этого будет только хуже, что нарыв скоро помешает нормально управляться с рукой, но продолжал отщипывать кусочек за кусочком. Выше, над стеной, снова тренькнула тетива ско́рпио. Нейт привалился к другой стороне траншеи и, слюнявя палец, задумчиво поглядывал на Иоргаса.

Тот был таким же сырым, как и все вокруг, и тоже чуть схуднул, но явно не переживал по этому поводу и даже вроде бы не мёрз. Знай себе — вертел тугой ворот орудия, сворачивая плотнее жгуты конского волоса, взводя стальные плечи перед очередным выстрелом. Грел ли его жир? Толстая шкура? Или здоровяк просто был достаточно туп, чтобы не осознавать всей полноты текущей жопы?

Текущей жопы… Нейт криво усмехнулся случайному каламбуру. Дела и правда обстояли не лучшим образом, да и жопы, чего уж там, у многих текли. Кругом слонялись, сидели, спали вповалку грязно-серые люди. Они сутулились, кашляли и хмурились. Совсем как сам Нейт. Один вот вчера докашлялся, небось подавился кровью и помер, и поняли это только утром, когда он не отозвался на оклик десятника. Окоченевший труп, матерясь, выковыривали из тесной дозорной вышки втроём.

Полировка кирасы, шлема, наручей — уже не успокаивала. Сколько не три, не смазывай маслом — всё одно ржавеет. Кожаные ремни коробятся и рвутся, а резать новые из какой-то дохлятины омерзительно. Ротного оружейника, как назло, убили, чуть не единственного за последние две недели. Попытки штурма случались всё реже, люди почти не гибли, разве что от поноса, а экипировка, хоть и потускневшая, в пятнах ржавчины, доказала свою высокую эффективность, отучила редакарских псов от смелых наскоков. Теперь велась почти постоянная вялая перестрелка. Болты, стрелы, дротики, да камни из требушетов — летали туда-сюда, посвистывая, тюкаясь в дерево или с чавканьем зарываясь в грязь. Иногда, не часто, обычно ночью, с гудением взмывали вверх подожженные кувшины горячей смолы. Они красиво бились о частокол, ненадолго освещая всё вокруг. Для красоты, видимо, и пускались. На определённых участках укреплений, утром, в туман, можно было переговариваться с врагом не повышая голоса. Нейт уже узнавал некоторых на слух и в лицо. Валы и частоколы тут, частоколы и валы там… Если здорово покружиться на сидении лёгкой баллисты — можно и запутаться, кто где есть.

Ближе к полудню выдали пайку. Мерзкое перекисшее хрючево. Он кидал такое разве что свиньям, или закапывал в саду на два штыка, только на удобрения подобная гниль и годилась… Ему невольно вспомнились собственные сады. Белая дымка цветущих яблонь, яркие пахучие апельсины, нежные персики… и жидкие виноградники, которые лелеяли особенно, стараясь взрастить сильную, плодоносную лозу. Нагретые солнцем аллеи, пестрящие и благоухающие спелыми плодами. Ровные ряды ухоженных деревьев, воплощающих достаток и изобилие. В нос ударил до боли знакомый фруктовый дух, земля под руками словно стала горячей, усердно возделанной, родной… Рядом кто-то закашлялся, вырывая из оцепенения, отгоняя с тяжёлым хрипом этот сон наяву. Нейт нахмурился сильнее, хотя и до того был мрачнее тучи.

Было понятно, что с поставками соседского, иноземного — теперь туго. Но почему не везти вдоволь своего? Ведь это всего две недели пути из самой дальней карской деревни, самыми кривыми дорожками. Почему с такими садами он был вынужден жрать это? Питались ли и там, в тылу, также скудно?

Вопросов, как водится, всегда было больше, чем внятных ответов. Нейт устало отгонял особо скользкие мысли, стараясь довольствоваться мелочами. Недавно ему удалось достать весьма полезную вещицу, что помогала немного успокоиться, лучше спать по ночам. Нечто вроде камня, тугой комок зеленоватой дряни, размером с пол кулака. Отскребаешь от него крупицы, раскаляешь в ложке над углями. Чуть искрит и терпко воняет. Нужно бормотать на старобирнийском, как учили, вроде бы заклинание или молитву — Нейт не был уверен и вникать не желал. В любом случае — пару минут бормотаний над костром и становилось как-то тише, теплее, спокойнее. И можно снова уйти в свой угол, забиться на сырые доски нар, прикрываясь давно провонявшим плащом. Проспать до утра. Или пока не разбудит пинок десятника. Железные рёбра… Цвет армии карсов.

Где-то за штабелем мокрых брёвен громко ругались, привычное в общем-то дело. Подойдя ближе, Нейт понимающе кивнул, присел на сырое дерево, подпер голову рукой и стал наблюдать.

Тут вершился суд над злодеем. Не официальный, с плетью, виселицей или топором палача, а, так сказать, народный, житейский. Длинноволосого парня, уже хорошенько вымазанного грязью, держал крепкой рукой детина, размером почти с Иоргаса. Держал как раз за волосы, у самого затылка, то и дело разражаясь тирадой невнятных оскорблений. Можно сказать — зачитывал обвинения. Там было что-то про флягу, про кровь, про род и дворянство, разумеется — было и про мать обвиняемого, и про его бабку тоже. Парня, как стало ясно спустя минуту, подозревали в краже креплёного хереса, при этом крепость и ценность напитка упоминались неоднократно.

— Ты, щенок падла, не просто последнее упёр, ты ж ещё и человека хорошего под руку подвёл, чуть не поубивали друг друга сгоряча. Что молчишь? Говори, падаль!

— Я заколю тебя, жирный боров, как пить дать — заколю.

— Ах он ещё и издевается! — Бугай рубанул парню кулаком под ребра, а когда тот разогнулся — добавил несколько раз ладонью по лицу. Голова так и дёргалась в стороны. — Вот тебе оскорбление действием, визгливый ты сучонок. И таких у меня для тебя полно. Благородная морда сегодня треснет не от радости!

Вокруг понемногу собирались люди. Слушали, смотрели, не пытались вмешаться. Нейт грыз ноготь, изредка поглядывая по сторонам. Десятников или офицеров рядом не было. Ещё осенью они бы появились на шум. Летом — и шума такого почти не возникало. Допрос с пристрастием продолжался, парень, судя по всему — из благородных, держался дерзко, но начинал уставать.

— Никаких фляг не видел. Чужого отродясь не брал. И пойло ваше мерзкое — в рот не взял бы!

— Я те дам, не взял бы! — Не вполне однозначно прорычал бугай и впечатал парня лицом в торец бревна, на котором сидел Нейт.

Обвиняемый не выдержал, завопил, забулькал сквозь кровь и слёзы. Замолотил руками и ногами, пытаясь отбиться или сбежать. Снова влетел лицом в брёвна. Потом опять и опять. Так бы он, должно быть, и закончил, если бы не вмешался святоша.

— Да сколько можно, спрашиваю я? — Жрец Лема, старик, с поставленными глиной волосами, не просто вопрошал. Он требовал немедленного ответа, подчёркивая требование крепкой палкой. — Больно? Хорошо, хулиган, значит не забудешь. — Пока здоровяк не отскочил на несколько шагов, жрец успел приложить его ещё несколько раз, по толстой шее, по уху, по руке, которая только что держала за волосы молодого дворянина. — Твоё счастье, что преследовать не стану. Стар. И что командирам не донесу. Добр сегодня. Вы что же это устроили, мужики? Как псы грызётесь, друг друга травите, убить порываетесь. Чему учит Извечный Лем? Чему учит, я тебя спрашиваю?

— Не спешить помирать и не торопить других, — начал было здоровяк, глядя насуплено, — но этот подлюка…

— Он учит, — перебил старик, вскрикнув резко и противно, — возвращать непокорных во чрево его! Возвращать! Слышал? Опусти руки, подними глаза и слушай! Не то будешь зарыт, зарыт под телом убиенного тобой, зарыт здесь же, где недавно грешил. — Вокруг стихли, перестали переговариваться. — Голова, отсечённая добрым топором доброго палача, живет ещё пару мгновений. Недолго, но живёт. Успевает ли осознать ошибки тела — не знаю. Но несчастный, забрасываемый родной землёю, копошащийся на дне ямы, успевает поразительно много. Обдумать, сказать, вспомнить и переосмыслить. — Жрец помолчал, оглядывая парня, лежащего в грязи, без движения. Кровь с расквашенного лица натекла в след от сапога. — Подойди. Скорее. — Подошедший бугай снова получил палкой, на этот раз в бровь. Не пытался закрыться, из лёгкой сечки скатилась капля. — Не забывай, чтобы не пришлось вспоминать. Не рычи, чтобы не вопить. Подними его и тащи к медикам. Пока не помер. А ты что же? Так бы и смотрел?

Нейт вздрогнул, смутился под колючим взглядом жреца.

— Я просто замёрз, — выдал он невпопад, не думая, — растерялся. Не ругай, мудрый саггио.

Старик глянул тяжело, раздражённо. И отправился следом за здоровяком, несущим на руках того, кого минуту назад сам же чуть не убил. С другой стороны, из-за брёвен, робко выглянул Иоргас. Почёсываясь, выбирая из-под лоснящегося капюшона вшей, он вопросительно дёрнул головой.

— Что? — У Нейта немного гудело в ушах. В мысли лезли могилы, рычащие псы, вопящие люди. Всё это странным образом перемешивалось и вот уже мелкая злобная собачонка будто бы что-то кричала на него со дна ямы. — А-а… ушёл он, пожурил и ушёл. Где ты взял этот мерзкий чепчик?

— Трофей. — Лаконично ответил Иоргас, чуть поднимая голову над штабелем брёвен. Сейчас он напоминал телёнка, прячущегося за низкой изгородью. — Старый как завопит… Страшен во гневе. Да и ночью тут вышел на него, в свете факела, волосы иглами, рогами стоят. Я аж отскочил, а там… — он завертел рукой, подбирая слова. Не найдясь, показал пальцем куда-то в районе ягодицы.

— Обосрался?

— Сам ты! А там, говорю, жреца вашего лошадь. Как она там? Ушастая, злая, орёт хуже старого.

— А-а, понятно. Мул это. Укусил?

— Ещё как. — Он плаксиво поморщился. — Моя б воля — изжарил. Пока мул сам не околел. Но жрец, конечно, не разрешит?

— Не разрешит, — подтвердил Нейт, немного даже умиляясь надежде в голосе товарища. — Так где ты затрофеил этот лоскут просаленный? Выглядишь, как проститутка обритая. Своих вошек не хватало?

— Не понимаю. — Иоргас вежливо отвечал на смешки улыбкой, но действительно — не понимал. Робко трогая свой диковинный головной убор, он то расправлял, то топорщил растрёпанные оборки и висящие крысиными хвостами завязки. — Так в уши не дует. И у шеи подвязать можно. Холодно у вас.

— Да, согласен. Выбрось. Я тебе свой подшлемник старый отдам, нормальный, стёганый. Хоть поношен, но всё почище этого… эм… капора. И не так в глаза бросаться будешь. А то уж сколько здесь, все одной грязью по уши, а всё из общего ряда выбиваешься. Видно, что не наш.

— Так ведь не ваш. — Подтвердил уверенно бугай. Стянул головной убор, шлёпнул пару раз по бедру, вроде бы что-то вытряхивая. — Многое по-другому. Что понятно. Но понять удаётся не всё. У нас вот, к примеру, так нельзя. — Он постучал пальцем по побуревшему уже торцу бревна. — С благородными бьются благородные. Не иначе. А если нет… — тут он поднял брови, кивнул, — а, ну кое-что походит. В Долине тоже живьём зарыть могут. Или жгут. И топят. От поры зависит.

— Ты ж видел, что не всегда так было. Так легко. Такой бардак. И говорили не раз, наша знать — выродилась что ли. А может нет, может даже и образумилась, припустилась. Решают фаимы, кто и как заработал. Изобилие и богатство к имени тянутся, но намертво не липнут. Успех прошлых поколений могут спустить последующие. И наоборот. Пошли уже… куда-нибудь.

Неподалёку от Старого форта из холмов выступала особенно крутая скальная гряда. Выветренные уступы серого камня окаймляли земляные валы, создавая естественные бойницы. В определенном свете и настроении здесь можно было увидеть скелет гигантского морского левиафана, на две трети увязший в земле. Здесь же, между каменных гребней и разномастных навесов от дождя, несколько человек делали вид, что работают. Или что-то стерегут. Иоргас был доволен и необычно разговорчив. То и дело поправляя подаренный подшлемник, он на секунду прислушивался. То ли к доносящимся из-за валов звукам, то ли к собственным ощущениям.

— Тепло. И тихо. — Рассуждал он вслух, особым образом складывая поленья. — Теплее и тише. Да, так будет вернее. Потому как — всё ещё прохладно. Хоть и светло. Ваши слова очень однообразны, столько смысла в бедных звуках. Бедном звучании. Но ничего, сейчас станет совсем хорошо.

— Начнёшь писать стихи? — Нейт сидел с кислой миной. Рассуждал, не вздуют ли их за костёр.

— Писать… Я не из этих. За огонь не думай, дыма мало, света меньше, за камнями рассеется лишнее. Зато станет теплее… нет — тепло. Видишь? Два полена так, два поперёк. И в колодец, в их же сторону, как в печь, складывать помельче.

Костёр действительно был мало заметен со стороны, валуны вокруг начинали немного парить, греясь и высыхая. Подсевший к огню мужик сложил охапку хвороста в общую кучу, поздоровался кивком. Пришли ещё двое, положили рядом бревно, которое куда-то деловито несли. Свободное место на бревне не долго оставалось свободным.

— И вот там холстину на жердь, — подсказывал Иоргас, — да, так. И прислони к утёсу. Полог. Занавес. Дверь. Ворота. — Довольный своим словарным запасом, он указал Нейту и остальным, желающим слушать, на просвет меж скал в десяти шагах от кострища. — Бойница. Новая. — Потом тихонько приподнял тряпицу, скрывающую выкопанную в земле нишу, выложенную сухой травой. Извлёк оттуда длинный плечистый лук, знакомого вида брусок и что-то ещё — Будем бить.

Оказалось, что за пару недель Иоргас собрал нечто среднее, между арбалетом и баллистой, приладив новые детали к большому тисовому луку. Что-то вырезал сам, что-то смастерил из негодных деталей башенных ско́рпио, а что-то и стянул, сам не зная зачем.

— А зачем? — спросил один из собравшихся, сидящий уже босиком и сушивший сапоги на палках у пламени.

— Не местный? — Всерьёз поинтересовался Иоргас. Приподнял подшлемник над ухом, побуждая слушать. — Говорю — будем бить. Я первый, потом по очереди. Интересно.

Он комично прокрался к просвету между камней, на который недавно указывал. Махнул рукой, приглашая. Пара заинтересованных собрались рядом с ним, негромко споря о практическом смысле и возможном результате такой стрельбы. Нейт и не подумал отходить от костра. Он грел руки, рассматривая треснувший ноготь большого пальца, лениво слушая рассуждения о баллистике, прицельной дальности и ходе тетивы лихого изделия. Кто-то из собравшихся что-то понимал в стрельбе, а может и в создании чего-то стрелкового. С другой стороны отвечали, будто бы невпопад, но как-то странно уместно, про шило, приключения, зуд и задницы. Оценивали шансы подстрелить врага, уж месяцы живущего под самым боком и очевидно разумеющего опасности. Возражали о «новых», не используемых ранее, очевидно — каким-то чудом, естественных бойницах. Нейт брезгливо скривился, выдавливая из-под ногтя жёлтую каплю. Вот и нарыв. И какая разница, с чем там копошатся странные люди вокруг. О чем они думают, чем живут, почему введут себя так, будто всё… по крайней мере неплохо.

Тренькнула тетива, щёлкнуло дерево. Довольное бормотание Иоргаса сливалось со стуком дождя о натянутую холстину. Нейт достал свой «волшебный камень», комок пахучей дряни, поскоблил ножом, бросил пару липких щепоток прямо в огонь. Босой мужик хохотнул, похвалил за щедрость. Другой осудил за расточительность. Кто был знаком с такой магией — старались вдохнуть больше дыма и читали про себя заветные слова. Или просто вдыхали, кто ж их знает. Прокашлявшись, некоторые впадали в оцепенение, иных наоборот тянуло поговорить.

— Зря бурчите, мужички, ничего энти не накличут. — Говорил сутулый дедок. Ещё крепкий, но явно подслеповатый, он поправлял угли обветренными пальцами. — Почти стемнело, а и в полдень, под тучами да за моросью, не видать ничего. Тюкают зря стрелы в частокол, в валы ихние. А то, скорее даже, во грязь, между их валами и нашими. И те также тренькают, больше для себя, чтобы руки занять. Я и сам, когда был помоложе да видел подальше, с пращой хорош был. И сейчас, может, хорош. Только куда оно там прилетает — не ведаю, а ближе идти поглядеть — псы редакарские лають. И чего они только пришли. Столько лет жили спокойно. И не думал уже, что на нас кто вот так грозить может. Лучшее железо, лучшие мастера… Города богатые… красивые. Видали вы Маньяри? — Почти все, конечно, видали. Даже и те, кто был родом из Лониано, Вилбоа или мелких деревенек в том или ином пригороде. Карский полуостров был не так уж велик. — Великие города отстроили наши прадеды, — продолжал дед, ни к кому конкретно не обращаясь, — как могли мы не встать на защиту? И встали. И стоим. — Он поёрзал тощим задом по сыреющему бревну, поясница ныла, колени гудели. — А силы в правоте наберёмся. Как мой брат, старший самый, падлюка, говаривал — дрыном бы крепким, да поперёк хребта иии…

— И-и-и-и! — Взвыл рядом мужик. Он только дождался своей очереди и, получив ручную баллисту, занял позицию, как тут же отпрыгнул назад. Упал на спину. Замолотил пятками по каменистой земле.

Между глазом и носом его торчал арбалетный болт, пущенный неизвестным редакарцем, с уже напитавшимся кровью оперением. Пока вокруг растерянно дёргались, несчастный дёргаться перестал. Затих, издав напоследок громкий звук, будто безуспешно пытаясь срыгнуть. Искажённое лицо уткнулось в каменную крошку, небольшая лужа натекла у головы и ушла сквозь гравий. Только спустя полчаса тело потащили закапывать. Никто не хотел отходить от костра. Стрелять, правда, тоже никто не хотел. От просвета меж камней отстранились, Иоргас разобрал и спрятал своё творение. Нейт молчал, припоминая красоты Маньяри, собственные фруктовые сады, и, почему-то, гниющие в ямах яблоки. Хотелось бежать или забиться в угол, драться или уснуть на несколько дней.

Той же ночью он заступил в караул. Под навесом, из подгнивающих уже дубовых досок, было темно и холодно. Только толстый факел в зажиме коптил, пришепётывая от влаги и слегка разбавляя тьму. Нейт переминался с ноги на ногу, с чавканьем высвобождая сапоги из мешанины глины и соломы. Непрекращающийся дождь густым шорохом заглушал даже близкое здесь море, мелкие капли залетали под навес с порывами ветра, плащ отяжелел и уже не согревал вовсе. Второй караульный, долговязый детина без передних зубов, на секунду выглянул из-под хлипкого дощатого козырька. Повертел головой, бессмысленно вглядываясь в совершенно чёрное небо, чёрные холмы и чёрное море. Вода барабанила по его шлему с зябким звоном, будто по пустому глиняному горшку.

— Хе-ро-тень… — процедил он, старательно выговаривая «р». — Пр-рольёт до утра. А пора на доклад.

Нейт не реагировал, топтался на месте, стараясь нагнать под холодным железом лат хоть немного тепла. Выходить под дождь, на ветер, он не собирался. Карабкаться шагов триста по скользкой тропе, крутому склону, к дежурному капитану… Сам пошлёт кого проверить свои посты, если вдруг проснётся, выпав с койки. А то и как выспится.

— Хочешь — топай сам. Никому не интересно, что мы тут не видели.

— Отправляйся, Ло́нго. Ты здесь именно для этого. — Долговязый упомянул фаим Нейта, Лонго, намекая, видимо, на невысокую его значимость. Сам он был из семьи богатых моряков в Лониано, много более влиятельного фаима Гриил. — Двигайся быстро, не успеешь толком промокнуть и согреешься.

— Сейчас. — Нейт подумал, что сейчас хорошенько влепит заносчивому ублюдку, проредив и без того дефицитные зубы. — Только просохну чуть после обхода. И поем. И высплюсь.

— Двигай, юнец. — Хмыкнув, долговязый подтолкнул его к выходу. Небрежно, но сильно. Нейт запнулся, чуть не упал. — Под ноги смотри, р-раззява.

Отвечать в тон не хотелось, но не ответить, наверно, уже было нельзя. Толкнуть ли? Послать к чёрту? А ведь и тесак висел на бедре не просто так… После секундной паузы, злой на себя за нерешительность, Нейт саданул кулаком, метя в щербатый рот. Не попал, противник был заметно выше и ждал удара, но латная рукавица резко скрежетнула по нащёчнику. В ответ пошли удары по голове, тяжёлые и куда более точные. Но долговязый бил голыми руками и, хоть однажды и достал до носа, больше сам побился о шлем Нейта. Меж столбов, поддерживающих навес, было не так много места, да и склон поджимал с одной из сторон. Немного помахав руками, кирасиры повалились на землю, пыхтя и ругаясь, норовя сорвать друг с друга шлем или запустить пальцы в глаза. Нейт боднул головой, попытался клюнуть стальным козырьком в лицо. Несколько раз саданул окованным локтем, совершенно, впрочем, безрезультатно. Силясь подняться, потерял инициативу, оказался снизу. Завертел головой, отворачиваясь от грязных, в ярких ссадинах, пальцев. Отжал от себя противника, насколько хватало длины рук. Возящиеся в луже латники выглядели и звучали нелепо, звон мешался с кашлем, дождь стучал о сталь и размякшую глину одинаково безразлично.

Всё же вышедший на шум лейтенант не сказал ни слова. Пнул долговязого по голове. Когда тот, оставив Нейта, поднялся, приложил уже хорошенько, лягнув всей подошвой мощно и высоко, почти в самую грудь. Удар этот, как и все предыдущие, не нанёс кирасиру особого вреда. Просто оттолкнул на несколько шагов, повалил, уже насквозь мокрого, в соседнюю лужу. Офицер также молча оглядел Нейта. Решив, видимо, не обивать более сапоги, повернулся на каблуках и зашагал обратно к палаткам. Долговязый плюнул через дырку в зубах и пошёл в противоположную сторону. Возможно — на доклад к капитану. Или же просто подальше.

Нейт вернулся под навес, вроде как на пост. Караулить. Проводил взглядом лейтенанта, пока тот не скрылся во тьме. Припомнил и резкое лицо, и даже заметные высокие сапоги. Имя малознакомого офицера сейчас вылетело из памяти, если когда-то там и было. На Карском валу сейчас находилось слишком много народу, чтобы знать всех наперечёт. Но именно этого, это лицо, сапоги… даже мельком, в беспокойном свете факела нельзя было спутать.

Двумя месяцами ранее.

Надкусив увядшее, мягкое яблоко, Иоргас скривился. Осмотрел презрительно место укуса. Недовольно сглотнул. Буркнув что-то на своём наречии, запустил лежалый плод ввысь, в сторону редакарских укреплений.

— Бросок что надо. — Безразлично отметил Нейт. Он как раз снова рассказывал о своих садах, но, сбившись, замечтался и прекратил.

— Может даже убил кого. — Кисло согласился здоровяк. — Или подкормил. Но с такими червиями и потравить можно.

— Червями. И не ядовиты они. Просто противные.

Рассуждения о червях прервал ответный снаряд, прилетевший в бревно рядом и скатившийся почти под ноги. Это тоже было яблоко, только большое, крепкое и зелёное. С дырой посередине. Вероятно — метавший насадил его на палку, чтобы докинуть наверняка, редкий человек мог бы осилить такой бросок голыми руками. Сидящие неподалёку ополченцы засмеялись, Иоргас протёр плод, захрустел довольный.

— Чем ещё угостите? — Крикнул кто-то, сложив руки рупором.

Пару секунд прислушивались, было довольно тихо, если не считать вечного монотонного жужжания лагеря.

— А что ну-ужно? — донеслось с той стороны…

Обмен пошёл хорошо. Крепкий табак в одну сторону, мешочек соли в другую, огниво сменяли на рукавицы, сальные свечи на жжёный сахар, сушёный чеснок на жгучий перец и так далее, и не всегда даже из интереса в чужом имуществе, а и просто из желания меняться. Через час после яблок, врагов уже разделяла какая-то дюжина шагов и карские ополченцы перебрасывались с наёмниками Редакара всяким без замаха, без использования пращей или палок, а чуть ли не отдавая в руки. Придерживаясь лишь самой небольшой дистанции, перешучивались не повышая голоса, и с достаточным комфортом рассевшись среди изломанных кустов ничейной низины, разделяющей две стороны укреплений.

Всего здесь собралось человек двенадцать. Сам Нейт, пятеро карсов-ополченцев вместе с доедавшим огрызки Иоргасом, черноволосый, черноглазый сардиец, трое бирнийцев из Редакара, тоже, впрочем, смугловатых, и горбоносый общительный леммасин, болтавший больше прочих и явно любящий поторговаться. Нейт, можно сказать, и сам не понял, как сменял свой нож на невзрачного вида камень. Нож был хорош, узкий и длинный, с красивой насечкой на обухе и резной костяной рукоятью, но и леммасиец, в этот раз, отдавал вовсе не хлам. Сослуживцы Нейта, лучше его разбирающиеся в магии, уверяли, что «волшебный камень» такого размера стоил хорошего ножа. Прямо там набили табаком потёртую трубку, дали огнивом искру, соскоблили с камня немного зеленовато-серой пыли, необходимой для колдовства. Говорили о дождях и осеннем солнце, бабах и кровавом поносе, вездесущих крысах и злобных командирах. Говорили на удивление легко, пусть даже и вспоминая иногда общие слова, разбирая произношение, помогая пониманию жестами. Жизнь, полная свершений и смысла, которой так ждал Нейт ещё недавно, словно бы хромала, а теперь споткнулась и рухнула окончательно, обнажая нелепый костлявый зад. Убогую, в сущности, подноготную того, чем влекла раньше. И ведь он понял это почти сразу, понял, впервые по-настоящему замерзнув. Люди вокруг, должно быть, тоже понимали…

— Э-эй… воин, не молись столь усердно, — леммасиец с улыбкой принял трубку, передал дальше. Редкие лоскуты дыма плавали между людьми, цеплялись за колючие ветви кустов. — Выдыхай, как прочёл слова пару раз. Иначе на своих ногах до своих не дойти. А камень теперь твой, боги будут рядом.

Рядом смеялись, шутили о богах. Потом снова о бабах. Крысах и командирах… Резко взвыл тревожный рог. На секунду застыли, потом бросились кто куда. Нейт, на ватных ногах и с тяжёлой головой, бежать не мог, но двигался удивительно быстро. Словно верхом.

Теперь он не так хорошо помнил, что именно понял, что почувствовал, впервые колдовав с камнем. И не был уверен, что дело именно в нём. Тогда, два месяца назад, после трубного зова все кинулись к своим позициям, за стены и частокол. Пятерых карских ополченцев схватили свои же, под командой того самого молчаливого лейтенанта. Нейта же Иоргас протащил в суматохе так ловко, что никто не успел сообразить, были ли они вместе. Тех пятерых вскоре приговорили к сотне ударов стимулом, заостренный палкой для наказаний, за братания с врагом. Ни один, разумеется, не пережил и половины. Среди палачей был неутомимый лейтенант в высоких, явно дорогих сапогах. Крепкие палки хлестали спины, щелкали о головы. Кожа и мышцы рассекались, отвечая мелкими брызгами. Даже затихшие, неподвижные уже тела, получали сполна, точно и неумолимо, ровную сотню ударов.