Чужая истина. Книга вторая

Глава 3

Прошло три дня. Теперь они действительно все укрывались в мельнице, аж вшестером. Гаронд хмурился, оперев тяжёлый подбородок на кулаки и не сводя глаз с жены. Бера лежала на койке в беспамятстве, дыша быстро, с нехорошим присвистом. Аспен и Эйден пытались облегчить страдания больной, что-то кипятя, меняя компрессы и окуривая комнату. Два эссефских волкодава сидели под лестницей, привязанные к кольцу в стене короткими ремнями, совсем неслышные и практически невидимые.

Последний день вышел… непростым. Неприятным и беспокойным. Ещё более беспокойным, чем предыдущие. Жилище магов снова пытались ограбить, на этот раз — почти преуспев. Тощего юношу лет шестнадцати Аспен поймал уже внутри, в самой мельнице. Тот как-то просочился в небольшое высокое окно, прямо сквозь перекрестие железных прутьев, и успел немного поковырять ножом сундучок-мимика. Пожалуй — самое чувствительное место артефактика. Аспен и отреагировал так, будто лезвием шкрябали его глаз. Такие крепкие руки могли бы вытрясти душу и из более крепкого вора. Эйден успел, оттеснил друга, прикрыл собой помятого бедолагу. А спустя мгновение понял, что Аспен остановился сам, и теперь с удивлённой брезгливостью рассматривал что-то, зажатое между пальцев. Тогда все трое уставились на кровоточащее, горячее ещё ухо. Наконец, не вовремя, но что уж поделать, сработали заклятия «мимика», и пока обитый кожей сундучок дрожал, жужжал и страшно шелестел несуществующим роем неведомых гадов — пострадавший юнец шмыгнул к двери и полетел в сторону города, вопя о колдовстве, колдунах, дерьме и язвах. Оставив своё темнеющее ухо, словно волчью лапу в капкане.

Потом Гаронд принёс на руках жену. Та уже бредила, ниже пояса платье было перепачкано кровью. На какое-то время все другие проблемы были забыты. Её уложили на койку Аспена, осмотрели, обмыли, с трудом напоили успокоительным отваром из хмеля и страстоцвета, артефактами сбили жар.

— Я не верил, — начал Гаронд, когда она немного успокоилась, уснула. — Боялся поверить, что получилось. И тебе не говорил, мастер, чтобы не сглазить. — Эйден молча кивнул. — Тошнило её, понимаешь. Не жаловалась, терпела, но я-то вижу, знаю. Может — сработали твои травы, может — что-то своё решили боги, человеческая природа, судьба… Она ждёт ребёнка. Моего ребёнка. Это так? Спрашиваю о том, — фермер помедлил, глядя в пол, — ждёт ли и сейчас, всё ещё?

— Скорее да. — Эйден попытался поймать взгляд Аспена, но маг смотрел в сторону. Должно быть — не хотел никого обнадёживать напрасно. — Уверенности быть не может, но её состояние налаживается. Кровь — далеко не всегда смерть. Мы сделаем всё, что только возможно. Тут уж тебе на редкость повезло с соседями.

Гаронд поднял голову, улыбнулся скупо, устало. Благодарно кивнул. Беру прикрыли ширмой, ей нужен был покой. На пузатом бочонке, служащем Аспену столом, сообразили нехитрый перекус. Сухари, вяленая свинина, немного масла и сыра. Рыжие лучи закатного солнца падали косо, тень решётки окна делила округлую комнату на части.

— Никто не вялит мясо так, как я. — Прервал молчание Эйден. Хотелось немного отвлечь всех, отвлечься самому. — Даже жухлая, лежалая, издохшая своей смертью свинья — распалась на такие аппетитные ломтики. Тают во рту, только жуй да запивай. — Аспен хмыкнул, передавливая ножом полоску мяса. Гаронд рвал сухие ломти зубами, задумавшись, не отвечая. — У меня наверху кое-что интересное ещё висит, сушится. Под крышей хорошее тепло, сквознячок. И, кстати говоря, ни одной мухи. Пучки полыни, зверобоя, немного хмеля и местного табака — и ни одна тварь не прожужжит, не пискнет, своими грязными лапками моих творений не осквернит. Что здесь курится, чуете? — Он указал на дымящуюся лампадку. — Багульник, арты́ш и совсем немного сандала, его здесь достать сложновато, средства дико универсальные. Успокоят, отрезвят, прочистят голову и грудь. Легче дышится, думается, спится. — Алхимик замялся, ещё раз проговорил про себя последнее. — Не знаю, насколько уместно… Но, полагаю, уместно всегда. Давайте уж по чуть-чуть, от нервов, для пищеварения, за удачу и здоровье.

Разлили лимонную настойку, Гаронд фыркал даже сильнее обычного, Эйден быстрее обычного пил. И почти не смолкал. Методы сохранения мяса, прочих продуктов, способы добыть, вырастить и найти то или иное, тонкости обработки всего упомянутого, вплоть до сооружения специализированных построек… С копчёного филина тема неуловимо развилась до мельниц. Эйден, уже порозовевший от настойки, вскочил из-за «стола» и практически за руку потянул Гаронда вверх по лестнице, показать вяленую дичь и выспросить про устройство конкретной мельницы, так сказать, у создателя. Уходя, незаметно пнул ногой Аспена. На всякий случай.

— Я ещё как впервые сюда зашёл — проникся. — Живо продолжал алхимик, указывая обеими руками. — От кладки до форм, обводов стен, арки входа. Стропила — гениальная простота. А сама суть ветряка, передача клиньями, жернов так высоко. Расскажи подробнее, почему так? Нет, я-то видел подобное, но на здоровенной мельнице Кро́лдэма, водяной, к тому же.

— Льстишь, мастер. Я знаю, что «обводы и формы» вышли… скорее крепкими, чем гладкими. Каменщик из меня не слишком хороший. Но упорный. А чтобы лишний раз мельника не видеть, я говорил — кончиться могло по-разному, сложил, как мог. Как подглядел, выдумал, осилил. Шипы крепкие, барабан тяжёлый, — Гаронд провёл рукой по пыльным клиньям, передающим вращение с ветряка на жёрнов, — сначала вообще из цельного массива такой здоровенный диск выпилил, неподъёмный вышел, да и треснул по ходу дела. Потом вот, из досок сработал. Немного плотничать тогда уже умел. Как жёрнов сюда поднимал — отдельная история. Пришлось ещё и в блоках, шкивах, узлах разобраться. Что, по правде, и потом пригодилось, когда дом достраивал. Да, мешки сюда кидать сложнее, чем если бы внизу мололось, — Эйден согласно закивал, вспоминая и неосознанно похрустывая запястьями, — зато всех этих валов, передач, а то и цепей, шестерней, бог знает, чего ещё… куда меньше. Не такой я умелец, чтобы тонко и точно, а спина крепкая, под зерном не гнулась. Была крепкая, поскрипывает теперь. А у тебя?

— Я-то молодой ещё, — усмехнулся алхимик, — бодрый, гибкий. Хотя тоже таскать как раньше — не смогу. А что тот мельник-то? Напомни.

— А мельник — карс. И как все карсы — смотрит на мужика по делам. Что, наверно, и хорошо. Пока у меня не было ничего, чуть ни в морду плевали, через губу разговаривали. А как сгинет всё, что нагородил, нажил — снова и вспомнят, что чужак и пришлый. — Гаронд оглядел внимательнее этаж, давно обжитый, увешанный и заставленный всяким. — Кресло у тебя ладное. Такое… тонкое, точное. Я так не смогу.

— Я тоже, — согласился алхимик, — не смогу.

Под лестницей зашевелились псы. Заволновались, заскребли когтями, один глухо заворчал. Гаронд просто стоял, низко опустив руки, смотря на них сквозь доски ступеней. А когда звуки снаружи стали слышны уже всем, пошёл не к окну, а вниз, к жене. Эйден же хорошо разглядел гостей. Двенадцать человек, вооружены. Кто молотком, кто вилами, пара человек при мечах, у одного традиционная карская алебарда. Сумерки расступились перед зажигаемыми факелами. Слышался треск огня и пугающе спокойные разговоры.

— Хэй, мужики, — Эйден заметил, что на него показывают пальцем и не стал отступать в глубь комнаты, — вы чегой-то удумали? Давайте спокойно обсудим, что, зачем и ради чего. На днях ведь как-то мягонько разминулись. И теперь тоже не вижу смысла сталкиваться лбами. Нейт, это ж ты? Что стряслось-то?

— Я. А случились чудища, которых вы там упрятали. Отсюда слышу — подвывают. А ведь они людей жрут, детей даже. А хозяин их, видать, науськивает! Да и к вам, колдунам, тоже вопросы имеются. Говорите, что в сундуке, и почему от него хворь, да говорите правду и быстро, а то иначе спрашивать будем. Открывай живо! Посмотрим, выслушаем, рассудим.

— Эге-е-е… это ты брось. Что значит — «рассудим»? Судьи не вижу, а тем, кто на ночь глядя с топорами приходит, судить себя не дам. И не стыдно тебе, ведь принимал радушно и поил, и…

— Отставить! Молчать! Отпирай, знахарь, или подпалим — сами выскочите. Чтобы в вилы не упереться — лучше впустите по-хоро…

— А я уже арбалет взвёл. — Сообщил Эйден звонко, он тоже начинал заводиться. — А белку не в глаз, но с тридцати шагов бью. А кто дверь портить вздумает, сам подпалю так — на всю округу вкусным запахнет.

Не дожидаясь, не слушая ответа — он поспешил вниз. Никакого арбалета не было, да и удачно подпалить негодяев не так просто. Колба с огневой смесью действовала недалеко и нужно ещё умудриться хорошо попасть. Неспокойно было не только снаружи. Бера металась на кровати, бормотала что-то невнятное, волосы липли к потному лицу.

— Вы всё слышали, что скажете? Думаю, они будут осторожны. Там некоторые знают, что покалечиться проще простого, и рисковать шкурами лишний раз не станут.

— Плевать на них, — Гаронд зло цыкнул зубом, — что с ней? Помоги, мастер, настойки, растирания, что-нибудь. Артефакты мастера Аспена не справляются.

Аспен колдовал над больной, унять бред и буйство действительно не получалось. Свет от двух масляных ламп, стоящих в разных концах комнаты, рождал причудливые двойные тени. В дерево двери звучно врубилось железо. Псы залились лаем.

— Тихо. — Скомандовал Гаронд вполголоса, повернувшись в сторону волкодавов. Те умолкли мгновенно, прижали уши. — Ублюдков разгоню. Пока и правда не подожгли. — Он шагнул было к двери, уже потянулся к засовам.

Бера выгнулась на кровати, завопила страшно, плюясь кровью из надкушенного языка. Эйден с Аспеном прижали её обратно, придержали голову, чтобы не ударилась о стену. Давясь розоватой пеной, женщина заговорила более внятно. Голосом утробным и диким, пребывая в бреду. Она кое-что чувствовала, понимала, различала, но сознанием была явно не здесь. Ухватившись маленькой, но удивительно сильной рукой за бороду Аспена — отказывалась отпускать. Кричала о ночи, холоде, тени. Повторяла что-то про кровь и, с особенной болью, цедила «опять… опять» повторяя снова и снова, всё глуше, сквозь стиснутые зубы. Через полминуты приступ прошёл, Бера снова обмякла, выбившись из сил и часто дыша.

— Они не пытаются пробиться, — Эйден устало выпрямился, вытирая полотенцем руки, указал кивком на дверь. — Не рубят. Топор, скорее всего, швырнули. Куражатся. Храбрятся. Но метнув — так вроде бы и не забрали. Ни к чему выходить, ни к чему рисковать. Ждите здесь, я отвечу на их ожидания и вернусь мигом. — Он взлетел вверх по лестнице легко и, почти не глядя, не стараясь попасть, швырнул пузырёк в окно, предварительно подпалив тряпочный фитиль о лампадку. Вспыхнуло ярко, послышалась ругань, но не вопли боли. Алхимик вернулся вниз, стараясь выглядеть довольным. — Подумаешь, грозятся. Мальчишки с палками. Пусть некоторые и в седой щетине. Но ты давай, рассказывай, в чём тут дело и почему наружу хочешь. И не надо так смотреть жутко. Говори лучше, мы понимать должны. Может тогда и ей помочь сможем.

— Вы и так знаете суть. — Медленно проговорил Гаронд. — Верно, мастер Аспен?

Арефактик пожал плечами. Он что-то перебирал в своём сундучке, рядом, о комод его же работы, опирался его же работы меч.

— Он не говорил тебе, Эйден? — Гаронд хрипло откашлялся. — Что ж, понимаю. Колдун видит сокрытое, но тайнами делиться не любит. Как, впрочем, и я. Но не думай, что я причинил бы ей вред, умолчав о важном. О том, что имеет отношение к делу. Эти её… кошмары — мы уехали от них. Покинули Эссеф, Бирну. Долго шли сюда, чтобы ничто не напоминало о былом. Но Бера, конечно, не забыла. Она опасается, что я буду несдержан. Такое случалось, но не думайте, что часто. Даже там, дома, некоторые считали меня чуждым. Чужаком. Выкрикивали ровно также, как и те, что сейчас снаружи.

За дверью свистели, сыпали оскорблениями, угрозами, среди прочего — обещали разделать чужаков. Эйден припомнил графство Эссеф, дремучий городишко — То́хму, где местный воротила с такой гордостью рассуждал о «коренных». Потом подумал о том, как три дня назад Аспен отказался идти выручать Гаронда, хотя «недовольные» были особенно недовольны из-за найденного в кустах тела, прикопанного там именно артефактиком. Что именно теперь от него скрывали — Эйден не понимал. Было очевидно, что он один здесь не в курсе чего-то важного. Ну, может ещё собаки.

— Так… кто-то потрудится объяснить, что к чему, чёрт возьми? — Он был зол, в голове крутились самые неприятные из событий последних лет, страх решать или выглядеть нерешительным. — Или мне и дальше бездумно лаять на дверь?

— Наш добрый лэндлорд прикладывает немало усилий, — сухо заметил Аспен, — чтобы оставаться добрым фермером. Это видно невооружённым взглядом. Издалека.

— И что? Их там двенадцать! Гаронд, ты говорил мне, что даже не держал в руках меча. Даже если и врал, то…

— Я не врал.

— Ты удивительно невнимателен. — Артефактик облокотился о стену и не смотрел на Эйдена. Он крутил в руках небольшую баночку с темным сморщенным ломтиком внутри. — Вероятно, просто отводишь глаза. А ведь у тебя богатый опыт общения с… интересными людьми.

Эйден взглянул на Гаронда по-новому. Что-то в нём может и было. Что-то эдакое. С другой стороны — а в ком не было? Своеобразная манера держаться, некая таинственность, сомнительное прошлое… Куда ни плюнь, попадёшь точно в такого же бродягу. Взять его самого или Аспена, у всех хватало «интересных» особенностей, настолько, что их не слишком получалось считать особенными. Покидать родные места, скитаться, скупо ворча о былых ошибках, ну что может быть банальнее? Чуть не каждый первый собутыльник подходил под это описание. Но в драку против дюжины лез не каждый, даже и будучи мертвецки пьяным. Гаронд не был пьян вовсе.

— Ты и сам небезынтересен, мастер. — Гаронд смотрел хмуро, будто бы уязвлённо. — Расписной череп звенит мерзким светом. Под волосами такого не спрятать. — Артефактик пожал плечами, мол, и не пытался. — Меч вечно под рукой, но редко напоказ. Смердит огнём и сталью. Колдовской сундук пищит ночами. Дурацкие уши в банке. Довольно причин и поводов для селян. Кричат меня, но коль смогут — возьмут и тебя.

— Ты сохранил то ухо?

— Ещё бы.

Поднялся грохот, дверь стали ковырять железом, заскрипели доски. Гаронд повёл плечами. Шумно всхрапнул, словно боевой конь перед атакой.

— Смотрите за ней. — Сказав это, он удивительно легко вытащил засовы, тихо отворил дверь. Снаружи расступились, на мгновение стало тише.

Первого он схватил за лицо. Ломая глазницы, сминая худую морду, быстро подтянул к себе. Вырвал зубами здоровенный кусок, от шеи до плеча, раздробив укусом ключицу. Слева ударили алебардой, зацепив полотно двери, захлопывая её. Это было кстати. Гаронд отмахнулся как от мухи, выбивая древко из рук, нырнул вперёд, хватаясь за вывихнутую упущенным оружием кисть. Сжал, как трепещущего цыплёнка. Амплитудно крутанул, впечатывая алебардиста в стену мельницы. Тот не смог и вскрикнуть, разбился сильно и наверняка, будто упав о скалы. Следующий получил удар в грудь, но рухнуть не успел, Гаронд поймал за плечо, ухватил за подбородок и рванул вверх. Дёрнув раз из стороны в сторону, вырвал голову и ошмётки хребта. Коротко показал остальным, держа за помятую пальцами челюсть. Всё это заняло пару секунд. Они завопили разом, как по команде. Бросая факелы — брызнули врассыпную, спотыкаясь и падая в расползающейся тьме. Тьма нагоняла. Большими скачками, падая сверху или сшибая сзади, разрывая, стискивая и вгрызаясь. Вопли вспыхивали и гасли в темноте ночи. Тяжёлые, низкие тучи неслись на запад, будто бурный грязный поток, почти касаясь шпилей верхних кварталов Маньяри. Столбы чёрного дыма, вырастающие над городом, тянулись к тучам косыми щупальцами.

— Не выходи. — Предостерёг Аспен. Он сидел на табурете, положив на колени обнажённый меч.

— Он из этих. Заблудший? Не человек? — Эйден протянул руку к двери, сам не зная, хочет ли отворить и задвинуть засовы.

— Деталей не знаю. Я пытался выспросить Беру, но крови потеряно много. Не уверен, что там было бредом. Мои татуировки, — артефактик склонил голову набок, указывая на расписную половину черепа, хотя в тусклом свете ничего не было заметно, — не позволяют мне видеть всего. Но заметить попытку сокрытия — случается. Гаронд старался скрыть что-то, иногда сильно старался. Но и сам, как мы слышали, видел, что я это замечал. Соври мне, скажи, что о подобном и не догадывался.

— О таком вот⁈ — Жесты вышли даже более яркими, чем просящиеся на язык ругательства. — Нет, чёрт возьми. Может когда-то я и был… внимательным. Но какого хера бы не сказать, а? На всякий случай.

— Он лишает воли, подавляет возможность говорить. — Бера попыталась сесть на лежанке, но откинулась обратно со скрипучим вздохом. — Слова. Слова не лезут в глотку. Спотыкаются, затухают. Это вокруг него. Все боятся. Все всегда боятся.

Эйден подошел ближе, промокнул бледно-серую кожу на её лбу влажной тряпицей. Кинул взгляд на чуть дёрнувшуюся собаку, оба волкодава под лестницей сидели совсем тихо, съёжившись, будто опасаясь глубоко дышать.

— Ты приходишь в себя, хорошо. Не нужно бояться. Мы, — он посмотрел на Аспена, на его меч, — не боимся. Расскажи же нам. А я поставлю куриться полынь со зверобоем.

Она говорила долго. Но не о Нём, не о Звере, а всё больше о страхе, отчаянии, безысходности, что несла годами. Семья отдала её, будто принесла в жертву. И пусть он не требовал — сильному просителю не отказывают. Девчонкой, живя в лесах, она почти всегда была одна, и не знала, что лучше. Бесстрастная, безразличная к дрожащему человеку ночь, или вернувшийся с охоты Он, абсолютно всё чуявший, но совершенно неспособный понять. Её берегли и неволили, как скотину, как собаку, неразумную тварь. И оказавшиеся рядом люди пугались и бежали, или гибли, если не были достаточно быстры. Плохие, хорошие, возможно — случайные, исход было не предсказать. Она пыталась просить, молить его, иногда даже казалось, что получается. Но потом снова что-то случалось, что-нибудь ведь всегда случается, и была кровь, крики, снова безумный бег в ночи. Вперёд, сбивая ноги и раздирая ветками лицо, спотыкаясь, ползя и кашляя, через заросли в чащу, в самый бурелом, в ворох мёртвых коряг, глубже под старый пень. Чтобы Он снова нашёл её, поднял, унёс обратно. Потом она свыклась, смирилась. Да и здесь, под Маньяри, было уже не так тяжело. Вокруг, пусть и не слишком близко, даже были люди. Тяжёлые древние кроны больше не застили солнце, ветер не нёс с собой резкого духа падали. «Новую» опасность она осознала не так давно. Раньше просто не задумывалась, не предполагала. Теперь Он хотел ребёнка. Детей. Беря её всё также, неловко, будто боясь сломать, на место животной похоти пришёл холодный расчёт. Чувствовалось терпеливое, настойчивое ожидание исхода. Упрямое ожидание охотника. Ценой невероятных усилий и с соблюдением всех предосторожностей она выяснила, как избегать беды. Научилась доставать и использовать нужные травы. Одно время даже для него, уговаривая принимать, убеждая и надеясь. Но потом пришли колдуны, обосновались в мельнице, победили её ворожбу своей. Почуяв в себе чудовище, мразь, жрущую её изнутри, она хотела броситься на нож. Но нашлась женщина, что обещала помочь иначе. Помогло. Оно было выдавлено из тела, пусть и забрало с собой полведра крови.

— Кровь… — Бера хрипела, боролась со сном, морщилась, но скорее от отвращения, чем от боли. — Там, где Он — всегда кровь. — Она наконец замолчала, поверхностное дыхание выравнивалось, глаза с желтоватыми белками закрылись.

Аспен пожал плечами. Он, вроде бы, не был особо впечатлён откровением. Постучав коротко остриженным ногтем о стекло банки, указал на то, что считал более важным.

— Жуть — жутью, но тут неподалёку зараза. Мне незнакомая. Не знаю, связано ли это с семейными неурядицами нашего хозяина, но ты бы присмотрелся, а? И дымом несёт, в Маньяри всё беспокойнее.

— Да что ты с этим своим ухом? — Эйден скривился, не желая разглядывать чёрный сморчок. Заразы, самой разнообразной, он встречал немало, но сейчас даже злился на друга за столь слабое сочувствие к ближним, к их бедам и горестям. — Надо же разобраться, надо выяснить…

Он всё же вышел наружу. Чёрная ночь плавно перетекала в бледное утро. Прохладно-сизый, будто бы мутный свет скрадывал яркие цвета, капли росы стальной дымкой покрывали крыльцо, траву, искорёженные, порванные тела и их ошмётки. Пятна крови не были похожи на кровь, скорее на чёрное, липкое земляное масло. Рука одного из тел была вывернута и, окоченев, поднималась над землёй, как бы указывая вверх. Эйден неосознанно подчинился «жесту», проследил направление. Остолбенел на мгновение, хотя до того, увидев трупы, даже не дрогнул. На черепичной крыше мастерской, свесив с козырька одну ногу, тихо сидел Гаронд. Он почти не шевелился, только тёр что-то в пальцах, смотря перед собой и в никуда.

— Лихо ты это… — Неловкое замечание, но что ещё можно было сказать? — Тела стоит прикопать. Может ты и особо матёрый, но лишнее внимание ни к чему.

Гаронд молчал. Морщины на его лице стали ещё глубже, босая, почему-то, нога — свисала вниз неподвижно, кусок черепицы, что он бездумно мял в руке, струйкой красной пыли стекал на утоптанную землю.

— Давно сидишь? — Спросил Эйден, не пропустив в голос и мелкую толику тревоги.

— Да, — глухо ответил Гаронд.

— Она жива. И будет жить. Кровь остановлена, а силы… силы — восстановятся.

Задирать голову вверх было неудобно, но и опускать взгляд не хотелось. Скоро должны были запеть дрозды, слушать которых тоже не хотелось. Где-то там, за дверью, была фляга, а выше по лестнице — и не одна. Но обстоятельства будто бы требовали участия. Как именно во всём этом участвовать — было по-прежнему не ясно.

— Я не знал. — Гаронд наконец сфокусировал взгляд, на его лице читались недоумение, досада и какая-то особая, неизбывно-звериная тоска. Должно быть, именно с такими глазами можно зайтись, захлебнуться воем. — Не понимал.

— Она жива. — Повторил Эйден.

— И ненавидит. Убила ребёнка.

— Ей было непросто.

— Годы тщетной суеты. Поджав хвост, копаясь в земле. В пыли и грязи, во смраде человеческой рвани. Знаешь каково это, мастер?

— Не думаю.

— Я считал, что ощипанная птица сможет сойти за своего, за одного из них. Глупец. Уж глуп я точно как человек. И слеп, и слаб, и жалок.

— Быть может, удивлю, но я встречал подобного тебе. Пожалуй — даже двух.

Гаронд скривился. Не поняв, или не желая думать об этом. Брезгливо отмахнулся, встряхнув телом почти как собака. Оглядел с крыши окрестности, свой дом неподалёку, поля, амбар, всё то, чем занимался многие годы. Смотрел чуть удивлённо и недоверчиво, будто не мог припомнить, как всё это было.

— Здесь нечего делать. — Проговорил он, неприязненно глядя на пискнувшего было дрозда. — Тебе тоже, мастер. Я ухожу, возвращаюсь. И ты уходи. Что не сгорит — то сгниёт.

Он дёрнулся и пропал, колотая черепица брызгами полетела в стороны, градом застучала вокруг. Сквозь столбы мастерской Эйден успел заметить нечто, мало напоминающее человека, уносящееся в сторону леса большими ровными скачками.

Придя в себя, узнав об этом, Бера хохотала до рвоты. Бледная, измождённая, с кровавым подолом, она поковыляла в сторону большого крепкого дома. Не слушала никого, отбиваясь от попыток помочь — почти рычала. Вскоре над крышей там показался дымок, а потом и всполохи пламени, вырываясь наружу, забегали по стропилам. Аспен кинулся спасать лошадей из амбара, попутно выгоняя немногочисленных оставшихся овец. Эйден пытался было тушить, сгонять вместе с собаками скот, когда заметил уходящую по тропе Беру. Она шла в сторону моря, ветер трепал грязное платье, но худая фигура не колебалась. Выглядела странным образом сильной, стойкой, неотвратимой. И он уже не пытался догнать, выспросить. Дымом заволокло всё, мягкие стены без чётких границ волнами проходили по земле, поглощая, удушая, дезориентируя. Аспен вдруг оказался рядом, схватил Эйдена за руку, когда тот указывал на север.

— Смотри, город! И там пожары. Едем, вытащим Мэйбл и остальных.

— Не ходи. — Артефактик смотрел серьёзно, глубоко посаженные серые глаза давили даже сильнее руки, привыкшей к кузнечному молоту. — Там хаос. Опасность. Ты пьян. Не ходи.

Эйден часто моргал от дыма. Скалистые уступы, черепичные крыши Маньяри то пропадали, то появлялись, будто выныривая из грязно-серой пелены. Там, впереди, были другие, большие и тёмные, не менее сильные глаза. Он не без труда вырвал руку и неловко побежал к городу. Фляга на ремне была почти пустой, и он жалел, что не успел взять большую.