Чужая истина. Книга вторая

* * *

Прошлой ночью.

Они в ужасе метались по округе, ломились через кусты, петляли, точно зайцы, меняя направление всякий раз, как Он настигал кого-то поблизости. Густая душная тьма давила, окружала, тесня и сгоняя к центру, обратно к мельнице. Как пёс стадо овец, как волчья стая, Он не давал выжившим слишком далеко разбегаться. Нейт снова упал, растянулся на земле, споткнувшись о тело. Ползя на четвереньках, тихонько подвывая от ужаса, он нашарил руками оружие. Хорошая карская алебарда, совсем как его, там, на Валу. Кирасир, хоть и бездоспешный, оставался кирасиром, и Нейт, скалясь в темноту, выставил вперёд копейное острие. Но воодушевления загнанного в угол хватило лишь на мгновение. Он не знал где «перёд», то есть фронт, где враг, да и кем был этот враг, и куда вообще двигаться дальше. А потому просто попятился, и пятился долго, тихонько отступая в неизвестном направлении.

Через полчаса, ковыляя уже резвее, лицом вперёд, он таки добрёл до леса. Забиться поглубже казалось здравой идеей. Да и ноги, с окончания службы так и не окрепшие, тряслись и подкашивались, то и дело сводимые судорогами. Нейт набрёл на знакомую поляну с валунами и опёрся о ближайший руками, тяжело дыша и роняя тонкую нить слюны. Некоторые из камней боли большими, в человеческий рост, другие с собаку, они стояли и лежали здесь всегда, и Нейт с сёстрами, ещё в детстве, не раз проходил мимо или играл поблизости. Рядом, всего несколько сотен шагов на юг, бежал ручей, он думал передохнуть, посидеть, и потом пойти напиться свежей воды. Ветер качал редкие кроны, рябые быстрые тени листвы бегали по поляне, несущиеся по небу тучи то скрывали луну, макая лес в смолисто-чёрную тьму, то снова обнажали, высветляя по-особенному все возможные детали.

Он тяжело опустился на землю, опёршись о камень спиной, и горько зарыдал. В который уже раз, с тех пор, как вернулся домой. От мыслей о доме, о том, что его больше нет, и вовсе у него ничего нет, стало совсем плохо. Нейт бился затылком о валун, бормоча и ругаясь, вытирая грязными руками горячие слёзы. Ладони здорово щипало. Он где-то сильно порезал их, должно быть — когда падал, а падал он много. Так прошло немало времени. Когда Нейт снова выдохся и уж больше не мог реветь, он попытался внятно припомнить всё, что видел. Действительно, своими глазами, в свете факелов, а не среди безумной пляски теней и сумасшедших метаний. Выходило не так уж и много. Он вытащил из кармана сухарь в засаленной тряпице, развернул. Стал посасывать экономно, растягивая, чтобы хватило подольше. Неподалёку в траве зашуршало. Потом ещё. Нейт вспомнил, что здесь водились мыши. Особые карские мыши, называемые песчанками. Мелкие, чёрные, с крохотными передними и мощными задними лапами, он иногда ловил их в детстве. Не часто, ведь они были очень шустрыми, но когда удавалось — их всегда губило любопытство. Или жадность. Нейт куснул сухарь клыком, сплюнул в ладонь несколько крошек, раскинул веером в траву, зная, что эти-то наверняка найдут.

— Кто звал меня? — Голос, разнёсшийся вдруг над поляной, звучал оживлённо и глубоко, возбуждённо, почти радостно.

Нейт застыл, холодея, дёргая глазом. Сердце будто бы зашевелилось, заворочалось, стремясь выбраться из груди. По всему телу побежала болезненная дрожь. И, словно этого было мало, он случайно вдохнул крошки хлеба, подавился и отчаянно закашлялся. Он бы может и побежал, да не смог, затёкшие от сидения ноги подвели, и Нейт, не сумев встать полностью, так и рухнул вперёд.

Высокая грузная фигура появилась рядом, выплывая из тени крупного валуна. Это был громадный человек, настоящий гигант, со странными, неразличимыми в темноте наростами на голове, похожими на корону или рога. Стоя перед лежащим Нейтом он тоже замер, будто бы растерялся. Кашлянул, шумно втянул воздух ноздрями, упёр толстенные ручищи в бока.

— Чего орёшь? — А Нейт только сейчас понял, что тонко вскрикивает, когда перестаёт кашлять. — Хворый что ли? — Здоровяк потянулся было вперёд, возможно — похлопать по спине, но Нейт перепугался достаточно, чтобы выплюнуть наконец последние крошки и спешно отползти обратно к камням. — Ага… Интересно. Не звал, значит. Выходит, это редкостная случайность?

— Э-э-а…Ч-ч-то?

— Вот это. — Гигант раздосадованным жестом указал куда-то в сторону. Но было темно, тучи как раз съедали большую часть света.

— Ч-что?

— Открой свои глаза шире. — Проговорил жуткий человек твёрже. — И отвечай внятно. Стуча зубами — не откуси языка.

Нейт тут же прикусил язык, глубоко, до крови. И вдруг совсем перестал дрожать. Глаза, распахнутые, как только можно, стали лучше различать оттенки черно-серой ночи. Он посмотрел и увидел, куда указывал человек. На округлом валуне, том, о который он недавно опирался, остался чётко различимый отпечаток ладони. Чёрно-красный при лунном свете, уже подсыхающий, чуть блестящий.

— Я не хотел.

— Я так и понял. Что ж, жаль. А ведь было время, когда при Местэрадо хватало наших. — После гигант прибавил ещё несколько слов на старо-карском, но Нейт не понял. — Не хотел, и ладно. А чего хотел? Раньше. Или, быть может, хочешь теперь?

— Выпить бы, — дивясь собственной наглости и накатившей вдруг честности выдавил Нейт

Человек постоял, кивнул с пониманием. Протянул просителю большущую бутыль, взявшуюся из ниоткуда и казавшуюся в его руке вполне изящным сосудом. Подтянувшись, ловко вскарабкался на самый крупный из валунов, уселся там, поджав ноги, и стал смотреть в небо.

— Ты са́ггио? — Нейт вглядывался в чёрный силуэт здоровяка на фоне более светлого звёздного неба. То, что он поначалу принял за рога — оказалось особой прической жрецов Лема, волосами, поставленными глиной.

— Я? — удивился человек. Он неторопливо, осторожно коснулся головы, исследую два неровных закрученных «рога», различных по длине. Потом оглядел себя, мощную грудь, объёмный живот, широченные плечи. — Нет. Я такой, каким ты звал меня. Пусть и не понимая. Вы вообще мало что понимаете.

— Это да. — Охотно согласился Нейт. Он не без труда справился с пробкой и жадно припал к горлышку бутылки. Там оказалось вино, сухое, насыщенное, отдающее обожжённым дубом. — Очень благодарю за вино. Очень кстати. Так, а кто же ты… есть?

— Для тебя? Должно быть — бог. Пляшущий средь тени. — Гигант скорее рассуждал, чем утверждал. Он повернул тяжёлую голову, внимательные глаза упёрлись в Нейта, прижали его к месту, проникли глубоко. — Но ты хотел мудрого саггио и дружище Иоргаса. Святошу и силача. Что ж, в некотором смысле, они здесь. Поговори с ними, расскажи о них.

Уговаривать не было нужды. Нейт вывалил всё, что помнил или вообразил позднее, эпичные ратные подвиги, презабавные случаи простого армейского быта, глубокие, поучительно-мудрые притчи, услышанные и перевранные донельзя. Всё уместилось в считанные минуты. Сбивчиво тараторя, будто слова бежали под гору, он словно выжал из себя всё, что мог и хотел сказать.

— Интересно. На осле, говоришь, въехал? — Человек поскрёб подбородок, хруст ногтей о щетину слышался за несколько метров.

— Или на муле. Да, скорее у него был мул. В смысле — есть мул. Думаю, он жив, я про саггио. И Иоргас тоже. Я надеюсь.

— Старик наверняка жив. — Здоровяк пошевелился на камне, вгляделся напряжённо куда-то вдаль, в сторону Вала.

— А Иоргас?

— Мёртв. — Безразлично отозвался человек. Наклонил голову, будто припоминая. — Пал от руки земляка, ещё более крепкого. Надо же, и ведь встретились здесь, так далеко от золотых полей.

Не верить не получалось. Уж бог должен был знать наверняка. Нейт сделал дюжину глубоких глотков, поперхнулся, смочив рубаху и даже штаны.

— Благодарю за вино. — Повторил он снова.

— На здоровье. — Прозвучало довольно глухо, зловеще. — Доброе молодое вино. Рова́нское, последнее из-за гномов.

— Я пойду домой. — Нейт с трудом поднялся, опираясь на алебарду, как на посох. Поклонился, прижав к груди бутыль, и, хромая, побрёл в темноту.

— Иди. И боле не пачкай бездумно капища.

Наклонившись к земле, прямо с валуна, Тенепля́с поймал чёрную жадную песчанку, самую смелую на этой поляне, собирающую выкашлянные крошки здесь же в траве. Он схватил легко и ловко, быстрее кота, длинные сильные пальца сложились в горсть, не давя, не увеча мелкого зверя, аккуратно, словно держали бабочку. Мышь билась в руке, яростно вгрызалась в ладонь, отказываясь покоряться судьбе. Карские песчанки могли казаться безобидными зверьками только огромным людям, а меж собой они бились хлеще любых волков, пожирая павших, не оставляя ни костей, ни зубов, ни шкурки. Он ухмыльнулся неукротимому буйству в своей руке, поднёс ближе к губам, шепча наказ.

— И ты иди с ним. Здесь воняет псиной, не дай пожрать хромого. Кровь на руках и смерть за пазухой. Держись его, храни от голодной ночи.

Брошенная вдогонку Мышь прокувыркалась несколько раз в лесной подстилке, вскочила, мелко отряхиваясь и скрипя резцами. Понеслась следом быстрыми прыжками.

Грубо обрезанные, частично обугленные пожаром фруктовые деревья почти не реагировали на ветер. Живых, трепещущих ветвей на них оставалось совсем немного. В этих садах вообще оставалось мало жизни. И когда последний владелец, последний сын этой земли издал свой последний крик — его слышала только мелкая Мышь.

— Копья во фро-о-онт! Коли!

Бросившись на упёртую в колею алебарду, Нейт охнул, зашипел и, сжимая древко, повалился набок. В сердце он не попал, пробил лёгкое, и теперь умирал скрючившись, ёжась, и выпуская воздух напрямую из груди. Мышь не могла ничего поделать. Сила, что в неё вдохнули, была под стать её естественной ярости, но мышиному разуму не хватало свободы для осознания очень многих вещей. Теперь она, без сомнения, смогла бы порвать хищника, много крупнее среднего человека, но, если человек атаковал сам себя… рвать было некого. Так она и сидела, вперив немигающие чёрные глазки в остывающий труп, придавленная сильнейшей волей, которую не могла теперь ни исполнить, ни ослушаться. Нескоро, следующей ночью, пришёл другой человек. Он устроился подле первого и долго говорил, ругался, хохотал и плакал. А после копал, зарывая окоченевшее и вновь обмякшее тело.

Нагребая холмик земли над очередной могилой, Эйден уже очень слабо воспринимал действительность. Он был мертвецки пьян, даже по собственным меркам, неоднократно ранен, отравлен — бог знает чем. Галлюцинации, зрительные и слуховые, замещали собой половину происходящего. Покойник, уже прикопанный, отвечал ему, шипя о ужасах войны. В кустах то и дело шныряли крохотные чёрные бесы, шурша и лязгая зубами. Давно погибшие люди, и не только они, стенали над ухом, виня и кляня его за жестокость, трусость или отсутствие. Эйден отвечал кому только мог, отбивая нападки, обличая в ответ, торопливо и ожесточённо, бросаясь упрёками прежде, чем сам под ними потонет.

Мышь смотрела, как он удаляется. Болезненно припадая на одну ногу, тяжело опираясь на трость. Руки, с сорванными о землю ногтями, сочились кровью. Да и чужой крови на них хватало. И смерть, с которой он спорил, неотступно следовала за ним. А ещё на грязных ладонях вечно горели печати крови, и где-то в кармане таился нечеловеческий гибельный дар. Теперь Мышь видела даже сокрытое и давно минувшее, но не могла осмыслить и сотой доли увиденного… Кровь на руках и смерть за пазухой… Примитивные сомнения причиняли боль. Она поскакала следом.