Бремя власти IV

Глава 5

«Желание путешествовать — один из самых обнадеживающих симптомов жизни»

Агнес Реплье.

Бал отгремел. В ушах все еще стоял гул музыки и приглушенный шепот сотен голосов, а в ногах приятно ныла приятная усталость от бесчисленных танцев. Прошедшая ночь стала не просто церемонией, а яркой, почти нереальной вспышкой света в череде серых, изматывающих дней.

Мы с Валерией танцевали до упаду, забыв о демонах, интригах и тяжком грузе короны. Мы пили ледяное шампанское, смеялись над какими-то пустяками с немногими допущенными к нам гостями, и в эти моменты были просто мужчиной и женщиной — счастливыми, легкомысленными, почти обычными.

Кульминацией вечера стало вручение кольца. Я ночами не спал, выкраивая время между государственными делами, болью и тренировками, чтобы выковать его в потайной дворцовой мастерской. Это было не просто украшение. Это был артефакт, символ, клятва, выплавленная в металле и камне.

Я вывел Валерию в центр зала под пристальными взглядами двора. В моей ладони на бархатной подушечке лежало оно. Не тонкая изящная безделушка, какую принято дарить невестам, а произведение ювелирного и магического искусства, созданное для настоящей Воительницы.

Основой кольца служила не гладкая платина, а миниатюрная, идеально подогнанная кольчуга из белого золота, сплетенная так искусно, что казалась шелковой тканью, застывшей в металле. В центре, словно в латах, был заключен не ограненный рубин, а камень иного порядка — крупный, идеально гладкий кабошон глубокого небесно-синего оттенка, внутри которого пульсировало и переливалось живое пламя. Это было Сердце Погибели — кристаллизованная капля чистейшей демонической сущности, добытая в сердцевине Архидемона и кропотливо очищенная Мак в моем Саду. Оно не просто сверкало — оно светилось изнутри угрожающим, ярким светом, излучая тихую, могущественную энергию. По ободку, оправляющему камень, были выгравированы микроскопические руны Солнечного Пленения и Кровавой Клятвы — моя личная защита и обет.

Я надел кольцо на ее палец, и оно легло идеально, будто всегда было ее частью. Оно не утяжеляло руку, а казалось продолжением ее воли, ее силы. Взгляд Валерии, обычно такой стальной и собранный, на мгновение дрогнул, отразив искреннее изумление и… что-то теплое, глубокое, что заставило мое собственное, выжженное сердце дрогнуть в ответ. Она поняла. Поняла весь смысл, вложенный в этот дар. Это было оружие. Это была броня. Это была клятва, данная не слабой невесте, а равному партнеру, соратнице, которой предстояло идти рядом в самом пекле.

И все прошло на удивление гладко. Гости, напуганные моим недавним триумфом над Химерой и очищением Питера, излучали почти искреннее радушие. Даже Патриарх, с лицом, напоминающим грозовую тучу, изрек положенное благословение, а глава инквизиции, Родион Старицкий, стоявший у него за спиной, кивнул с ледяной вежливостью. Угроза, что витала в воздухе перед балом, рассеялась, так и не материализовавшись.

После бала Валерия вместе с матерью, сияющей и суетливой Елизаветой, временно поселились в отведенных им покоях Зимнего. Комнаты Валерии находились всего в паре коридоров от моих. Знание, что она так близко, грело душу каким-то непривычным, почти забытым теплом. Но одновременно и дразнило. Проклятые традиции и условности! До свадьбы, назначенной на 25 декабря — дату, которую Валерия сама выбрала, настаивая на зимней, строгой и чистой церемонии, — нам предписывалось жить порознь.

«Ну уж нет, — усмехнулся я про себя, глядя на резные дубовые двери ее апартаментов. — Традиции созданы, чтобы их нарушали императоры. Иногда.»

Но сейчас было не время для ночных визитов. В моем кабинете, под недремлющим взором гвардейцев капитана Смирнова и проницательным наблюдением Рябоволова, восседал источник другого, куда более серьезного беспокойства. Сам Патриарх. Тот самый, что с кислой миной благословлял наш союз. Его недовольство витало в воздухе почти осязаемой субстанцией. От него пахло ладаном и старой пылью догм.

Я откинулся в кресле, сложив пальцы домиком. Юрий Викторович стоял у камина, опираясь на свою трость с новым, уже привычным ему деревянно-механическим протезом. Его лицо было каменным.

— Ваше Святейшество, — начал я, отсекая все светские предварения. — Ваше лицо на балу напоминало мне скорее лицо человека, присутствующего на похоронах, а не на помолвке. Поделитесь причиной столь мрачного настроения? Гости разъехались, можно говорить начистоту.

Патриарх, тучный мужчина с окладистой седой бородой и умными, уставшими глазами, вздохнул. Он не стал юлить.

— Ваше Величество, моя печаль не имеет отношения к вашему личному счастью. Да сохранит Господь ваш союз. Я печалюсь о роли Церкви в делах государства, которая, под вашим началом, свелась к роли тихой, безропотной служанки. Возьмите историю с зачисткой Питера. Подвиги инквизиции, самоотверженность наших воительниц — все это было предано забвению вашей… пропагандой. Пресса, находящаяся под колпаком Тайного Отдела, — он кивнул в сторону Рябоволова, — создала образ единственного спасителя — вас. Народ не должен видеть лишь одного героя. Он должен знать, что у Империи много защитников.

— Скромность, Ваше Святейшество, — парировал я спокойно, — украшает не только дев, но и слуг Господа. Гордыня — смертный грех. Разве не так?

— Так, — не моргнув глазом, согласился Патриарх. — Но еще больший грех — молчание о правде и трусость. А я вижу в ваших действиях трусость — вы боитесь позволить Церкви занять подобающее ей место в умах и сердцах людей.

Рябоволов, стоявший у камина, резко выпрямился. Его протез с тихим щелчком сжал набалдашник трости.

— Да как вы смеете… — начал он ледяным тоном, но я резким жестом остановил его.

— Юрий Викторович, — сказал я мягко, но так, что он мгновенно замолчал. — Его Святейшество высказывает свою позицию. И она имеет право на существование. — Я перевел взгляд на Патриарха. — Я понимаю. Религия, вера, духовные скрепы — это фундамент, на котором стоит любая государственная машина, пережившая века. Вы недовольны. Вы критикуете. Это ваше право. Но критика без конструктивных предложений… это как-то по-детски, не находите? Истерика в песочнице.

Патриарх покраснел, его щеки заиграли желваками.

— Так вы к себе никого и не подпускаете из духовенства! Ваш двор — это цитадель светской власти, куда мы можем попасть лишь с вашего особого благоволения или по жуткому чрезвычайному случаю! Из всей церковной иерархии лишь Анне Меньшиковой, нашей воительнице, удалось пробить эту броню!

— Понятно, — кивнул я, вставая и подходя к окну. Санкт-Петербург тихо спал, коптя небо тысячами труб. — Ладно. Скажу честно, без придворных экивоков. Я опасаюсь. Опасаюсь чрезмерного усиления церковной власти. История учит, что когда Церковь получает слишком много светской власти, она начинает… гнить. Изнутри. Изобилие порождает соблазн. Власть развращает. А соблазн и развращенная власть — это плохие времена и для веры, и для государства. Мне нужен баланс. Разумный, взвешенный, прочный. Так что я слушаю. Жду ваши предложения. Но учтите, — я обернулся к нему, и в моих глазах вспыхнул тот самый янтарный свет, — я не буду соглашаться ни с чем, что, на мой взгляд, будет вредить России. Ни на йоту.

Патриарх смотрел на меня несколько секунд, а затем его лицо озарила не улыбка придворного, а искреннее, почти юношеское оживление.

— Ваше Величество, — сказал он, и его голос зазвучал совсем иначе, — мне кажется, мои мысли вам все же понравятся.

И он полез за пазуху своего роскошного облачения. Я ожидал увидеть пергамент с золотыми вензелями или толстый фолиант канонического права. Но вместо этого он извлек… стопку аккуратно исписанных чертежей, графиков и отчетов, скрепленных обыкновенными железными скобами. Запахло чернилами и пылью архивов.

— Прошу прощения за непрезентабельный вид, — усмехнулся он, уловив мое удивление. — Но я предпочитаю иметь дело не с риторикой, а с цифрами и фактами.

Он разложил бумаги на столе. И это оказался не план по захвату власти. Это был… чисто научный, реформаторский подход к интеграции Церкви в современное государство. Проекты церковно-приходских школ с углубленным изучением не только Закона Божьего, но и естественных наук, истории, математики. Система социальной помощи через монастыри — не просто раздача похлебки, а организация труда, обучение ремеслам сирот и вдов. Предложения по созданию при крупных храмах исследовательских центров, где светские и церковные ученые вместе изучали бы природу Скверны, искали способы ей противостоять, основываясь не только на вере, но и на знаниях.

Началась кропотливая и интересная работа. Та самая, истинная, ради которой, я уверен, и рождаются монархи и первосвященники. У нас разгорелась политико-философская дискуссия о вечном: об этике в политике, о балансе духовного и светского, о том, может ли вера идти рука об руку с прогрессом, не теряя своей сути. Патриарх удивлял меня снова и снова. Его ум был острым, гибким, свободным от догм. Он не отрицал необходимость сильной светской власти, он искал пути симбиоза.

Мы спорили, парировали, находили точки соприкосновения. Рябоволов молча наблюдал, и я видел, как постепенно суровая маска неприязни на его лице сменялась заинтересованностью, а затем и легким уважением.

Со всем, я, понятное дело, не соглашался — его планы по введению обязательных уроков Закона Божьего во всех кадетских корпусах я отверг сразу, предложив факультативы. Но общий вектор… он был верным. Здравым.

И самое главное — между нами родился коннект. То самое неуловимое взаимопонимание, которое дороже любых подписанных указов. Мы перестали быть оппонентами. Мы стали… союзниками, ищущими путь. А это, черт возьми, уже было огромным делом! Рассвет застал нас за тем же столом, заваленным бумагами и пустыми чашками от кофе. Мы поработали на славу! И подготовили фабулу нового проекта!

Бессонная ночь споров с Патриархом и последовавшие за ней спешные сборы остались позади. Теперь я, облаченный в привычный облик Соломона — темные волосы, острые черты лица — стоял на причале дирижабельной станции на окраине Петербурга. Резкий ветер с Финского залива трепал полы моего плаща и заставлял ёжиться.

Рядом, закутавшись в толстый плащ с капюшоном, натянутым так, что видны были лишь кончик носа и упрямый подбородок, стояла Валерия. Никаких пышных платьев — только практичная, утепленная боевая форма, под которую была заправлена ее знаменитая пара «ручных пушек».

Мы решили путешествовать инкогнито. Официально Император Николай III был занят государственными делами и не покидал дворец. Николай умело заменял меня на посту. А связь мы поддерживали через Мак.

Повсюду сновали люди нашего разросшегося клана «Гнев Солнца». Они грузили на борт зафрахтованного грузо-пассажирского дирижабля ящики с провиантом, оружием, боеприпасами и уникальным снаряжением для работы в условиях крайнего севера и высоких концентраций Скверны.

Я видел Ваську Кулака, его артефактная механическая рука лязгала, когда он в одиночку втаскивал на трап тяжеленный ящик с патронами. Рядом, куря свою вечную трубку и отдавая неторопливые приказания, стоял Вадим, его лицо сегодня казалось еще угрюмее обычного. Мухтарыч, закутанный в шарф так, что были видны только желтые глаза, бесшумно сновал между ящиками, что-то вынюхивая, проверяя крепления, его тонкие пальцы ловко поправляли то ремень, то замок.

Особенно мрачным выглядел Степан Песец. Смерть жены сломала в нем что-то, но не сломила окончательно. Сразу после питерской катастрофы он прошел ускоренную инициацию в Ордене. Теперь на его груди красовалась деревянная пуля, а в глазах, помимо старой усталости, горела новая, холодная жажда мести демонам. Он молча курил свою трубку, наблюдая за погрузкой, его единственный глаз следил за каждым движением.

И, конечно, Игорь Железный Ветер. Он стоял чуть в стороне, опираясь на рукоять своего артефактного огненного клинка. Его золотые волосы были убраны в строгий хвост, а в пронзительно-голубых глазах читалась сложная гамма чувств — раскаяние, решимость, жажда искупления и неподдельный интерес к предстоящей авантюре. Он вызвался сам, и его знания и сила были более чем кстати.

Пока кипела работа, я на мгновение закрыл глаза, мысленно активировав «Систему Властителя».

Перед моим внутренним взором вновь возникла детализированная карта Российской Империи. Но теперь над блоками данных — «Военное дело», «Экономика», «Дипломатия», «Сельское хозяйство» — вместо вопросительных знаков красовались проценты заполнения. 76 %… 71 %… 59 %… 83 %… Везде больше пятидесяти. Где-то даже перевалило за восемьдесят.

Уголок моих губ дрогнул в подобии улыбки.

«Мои бедные новые министры… — подумал я. — Они действительно пашут как рабы на галерах, под страхом мгновенной магической кары».

Информация стекалась, систематизировалась, превращалась в мощный инструмент аналитики и управления. К нашему прибытию в Сибирь первичный анализ государственных дел будет завершен. У меня появится ясная, цифровая картина того, чем я управляю. Это стоило их мучений.

Я вышел из транса и повернулся к Валерии. Ветер трепал под ее капюшоном прядь платиновых волос. Я взял ее за руку — сильную, с изящными пальцами, но теперь украшенную тем самым багрово-огненным кольцом.

— Не жалеешь, что променяла уют дворца на эту авантюру? — спросил я, глядя в ее серые, почти грозовые глаза. — Еще не поздно остаться. Поездка к черту на рога, в эпицентр сибирского портала максимального уровня — это не увеселительная прогулка по Неве.

Она хмыкнула, и в ее глазах вспыхнул знакомый огонек азарта.

— Ох, Николай… то есть, Соломон, — поправилась она, с трудом привыкая к маскировке. — Это будет самое прекрасное путешествие в моей жизни. Всяко лучше, чем торчать в пышном платье у окошка и ждать, когда же мой император соизволит оторваться от государственных дел. Здесь я хоть буду знать, что приношу пользу. И что ты у меня перед глазами.

Я усмехнулся и поднес ее руку к губам, благодарно коснувшись холодной кожи пальцев. В этот момент к нам подошел Игорь, его взгляд скользнул по нашим соединенным рукам, но не выразил ничего, кроме деловой собранности.

— Команда и наш Соколик готовы к вылету. Груз принят. Можно подниматься на борт.

Мы двинулись к трапу. И пока мы шли, я невольно подслушал обрывок разговора наших ветеранов, идущих сзади.

— … ну, мужики, говорят, там, за Уралом, он и обретается… — донесся до меня густой бас Васьки.

— Легендарный, черт возьми, — вторил ему задумчивый голос Вадима. — Лет пятьдесят, не меньше, в одиночку форпост держит. Говорят, порталы класса «D» чуть ли не кулаком забивает, когда раскаляется…

— Коловрат… Олег Коловрат… — прошипел Мухтарыч, его скрипучий голос был полон необычного даже для него почтения. — Лучший в своем роде. Инквизитором когда-то был. Потом наплевал на все, ушел в глушь. Но держит Бездну за рога уверенно. Ни одна тварь не просочилась за столько-то лет!

Я мысленно ухмыльнулся:

«Конечно, именно к нему мы и направляемся, друзья. Мне нужен не просто форпост. Мне нужен тот, кто сможет стать для меня настоящим спарринг-партнером. Тот, на ком я смогу отточить свою силу, не боясь разрушить пол-Империи. И близость Бездны… да, она будет держать в тонусе. Постоянно».

Мы поднялись на борт. Дирижабль вздрогнул, его мощные двигатели заработали с низким гулом. Свили канаты. Соколик плавно оторвался от причала и начал свой долгий путь на восток, в холодное сердце Сибири, навстречу новым приключениям, демонам и легенде по имени Коловрат.