Бремя власти IV

Глава 18

«Иисусу показали золотой и сказали ему: Те, кто принадлежит Цезарю, требуют от нас подати. Он сказал им: Дайте Цезарю то, что принадлежит Цезарю, дайте Богу то, что принадлежит Богу, и то, что моё, дайте это мне!»

Апокрифическое От Фомы…

К сожалению, мое проявление силы не впечатлило церковников. Они оказались не из робкого десятка и быстро пришли в себя. Теперь их ауры, сплетенные в единую сеть, давили на мое сознание, пытаясь найти брешь, слабину, клочок уязвимости, за который можно было зацепиться. Самое настоящее кощунство!

За спиной я услышал низкое рычание и почувствовал, как воздух сгущается, наливаясь дикой силой Коловрата. Старый медведь готовился броситься в бой за своего вожака…

Глупец… Верный, но всё же глупец.

Я не нуждался в его помощи. Мне вообще не нужна была чья-то помощь. На это сражение у меня были свои ставки. Я желал превратить этот фарс в свою личную исповедь и приговор.

Мне требовалось одиночество и пространство для моего вердикта.

Строго взглянув на своих оппонентов, я просто отпустил внутренние ограничители. Если они думали, что я высвободил всю свою энергию, то они глубоко заблуждались…

Мир взорвался светом.

Абсолютная, выжигающая и стирающая всё и вся белизна мгновенно вытравила тени, звук, само пространство, оставив после себя лишь чистый и стерильный вакуум. Краем глаза я заметил, как могучий Коловрат был отброшен этой беззвучной волной, будто травинка в момент урагана. Он рухнул на землю, и в моем восприятии мелькнула вспышка его обиженной ярости — яркая, жалкая искра в море небытия.

Валерия коротко вскрикнула. Ее серые глаза блеснули тревогой. Анна же застыла, и на ее лице запечатлелась странная гримаса чувств: ужас, смешанный с темным, почти сладострастным торжеством. Она видела, как близок к падению тот, кто когда-то ее унизил.

Их реакции были мгновенны. Но моя воля жила вне времени…

Пока магистры, ослепленные на миг, инстинктивно отпрянули, я уже творил новую реальность. Я отсек кусок бытия. Холодная и безликая мощь сомкнулась вокруг нас, переродившись в форму идеальной полусферы. Этот невероятный купол отсек меня и пятерых инквизиторов от остального мира. Он переливался перламутром пустоты. Звуки снаружи исчезли. Осталась лишь гулкая тишина святилища, где мне предстояло совершить богослужение.

За его стенками панциря заметалась Валерия. Она, как бабочка, билась о стекло барьера. Ее кулаки, покрытые инеем, бессильно барабанили по непробиваемой поверхности. Я видел, как ее губы складывались в мое имя, видел спазм на ее лице — но слышал лишь тишину. Коловрат, поднявшись, присоединился к ней. Его тесак и голые руки обрушивались на купол с силой, способной раскрошить бастион. От точек ударов расходились круги, как по воде, но купол лишь глубже вбирал в себя эту энергию, эту тщетную ярость живого мира.

Они пытались дотянуться. Помочь. Спасти или остановить. Это было так трогательно. И так по-человечески бесполезно. Даже самые мощные заклинания из их арсенала были бессильны перед этим бастионом.

Магистры быстро опомнились. Их первоначальный шок сменился холодной, отточенной яростью фанатиков, припертых к стенке. Каждый из них был гуру от магии. И вся эта магия обрушилась на меня.

Павел выплеснул вперед сжатый до алмазной твердости поток огня очищения. Это было святое сияние, призванное испепелить саму душу грешника.

Другой маг, справа, взметнул в воздух бурю из сотен тысяч ледяных бритв, каждая из которых несла в себе руну распада, разъедающую магическую структуру.

Слева вздыбилась земля, и из нее выросли щупальца жидкого камня, плюющиеся кислотой, которая плавила даже свет.

Двое оставшихся слили свои силы воедино, выковав копье из чистого Света. Того самого, что низвергал князей тьмы и заставлял демонов рыдать от боли, вспоминая о потерянном рае.

Огонь, лед, земля, вода, свет. Все основы мироздания, все стихии, что служили им верой и правдой, обрушились на мое скромное «я». Энергетический хаос внутри купола был столь мощен, что камень под моими ногами не просто плавился — он испарялся, превращаясь в раскаленную плазму. Воздух звенел, рвался и горел, наполненный ревом разъяренной материи.

А я просто стоял и чувствовал, как чудовищная мощь их заклятий разбивается о спокойную гладь моего сознания. Как дождь о поверхность океана. Каждая капля становилась частью целого. Моя холодная и бездонная сила, как космическая пустота, ассимилировала их атаки. Она вбирала, переваривала и превращала ярость стихий в топливо для моего собственного безразличного свечения.

Мне было все нипочем. Абсолютная пустота внутри была идеальной защитой. Некуда было направить удар. Не за что было зацепиться. Я просто был фактом истинной неуязвимости.

И они быстро это поняли. В их глазах вспыхнул огонек отчаяния. Они синхронно рванули в ближний бой.

И какая же это была симфония! Если бы Данте видел это, он бы аплодировал стоя. Их стиль был идеален, безупречен и догматичен. Мой стиль был рожден в тысячах битв на горизонтах других миров. Это был танец смерти, где каждый пас, каждый выпад был отточен в бою с демонами, богами и самим хаосом. Я двигался между ними, как призрак. Их удары били в пустоту. Мои — всегда достигали цели.

Я прикладывал недюжинные усилия, чтобы не убить их. Я просто демонстрировал пропасть, что лежала между нами.

В очередной раз они устремились ко мне единым порывом, их белые робы слились в размытое пятно. Посохи из сгущенного света, способные прошить насквозь боевого голема, описывали в воздухе смертоносные траектории.

Раскрытой ладонью я отвел удар Павла, ощущая, как вибрация проходит по моей руке, не причиняя вреда. Древко светового посоха прошелестело в сантиметре от моего виска, и я почувствовал, как ветер от него сушит кожу. Я поймал запястье «ледяного» мага, и тихий хруст костей прозвучал как щелчок кастаньет. Я швырнул его в «стихийника земли», и они оба покатились по раскаленной насыпи песка.

Третий попытался опутать мои ноги каменными путами, но сразу же застыл в недоумении, когда я сделал шаг, и его творение рассыпалось в пыль от одного прикосновения моей ауры. Я оказался перед ним. Наши взгляды встретились. Он не понимал, что происходит, отказывался верить в свое бессилие. Легкий, почти невесомый толчок в грудь — и он отлетел к краю купола, ударившись о силовое поле с глухим, беззвучным стуком.

Павел и последний инквизитор отступили, инстинктивно слив свои ауры в ослепительный многослойный щит. Они уперлись в свой потолок и поняли, что лобовая атака бессмысленна.

Наступила короткая стратегическая передышка. Снаружи Валерия и Коловрат все еще бились в невидимую стену, но их движения казались теперь замедленными, приглушенными, как в дурном сне. Жесты отчаяния, лишенные смысла.

Я выпрямился. На мне не было ни пылинки. Плащ лежал прежними складками. Дыхание было ровным, как тиканье метронома. Я смотрел на этих пятерых «столпов веры», которые сейчас стояли, сбившись в кучу, как овцы на заклание. Их безупречные робы кутались в пыль и сажу. В глазах плескалось море изумления, страха и сломленной гордыни.

Я посчитал это идеальным моментом… В этой звенящей тишине я начал свою проповедь.

— Кесарю — кесарево, — мой голос прозвучал негромко, но каждое слово падало, как отполированная стальная гильза на каменный пол. — Богу — Божие. Или вы, отцы-инквизиторы, забыли эту заповедь, возомнив себя судьями и над земной властью тоже?

Я сделал шаг вперед. Они, будто по команде, отпрянули назад.

— Как вы смеете, слепые служители великой веры, подозревать в демонической скверне того, на ком держится ваша империя? Вы, чья задача — видеть суть, а не оболочку? Вы не слепцы. Вы — самоослепленные! Узрите же свет, который вы так яростно отрицаете!

Мое желание стало реальностью. Свет родился из самой ткани пространства. Медленная волна невероятного сияния стала заполнять купол, неся откровение. Я просто пожелал, чтобы они прозрели. Чтобы они увидели ту грань, где заканчивается их догма и начинается моя реальность.

Эта сила проигнорировала их щиты. Пренебрегла их аурами. Вошла прямо в их мозг, в самые глубины зрительной коры.

Магистры глухо и по-звериному застонали, хватая себя за лица. Пятеро сильнейших магов Империи скулили от экзистенциальной боли. Это была боль от прикосновения к абсолюту, который не вмещался в их узкое мировоззрение.

— Ну как? — спросил я, и в моем голосе впервые прорвалось нечто, отдаленно напоминающее эмоцию. — Как вам бремя вашей собственной святости, господа? Тяжело ли оно? А теперь представьте это бремя, помноженное на тяжесть короны!

Я подошел вплотную к Павлу, который, согнувшись, тер кулаками незрячие глазницы.

— Ваш предводитель, видимо, возжелал примерить и это бремя, раз отрядил вас на столь нелепое убийство. — Я наклонился, и мое дыхание коснулось его уха. — Но боюсь, эта ноша раздавит его. Как она всегда давила всех. Ибо все ломаются под грузом власти. Все без исключения!

Я выпрямился, мой взгляд скользнул по каждому из них.

— Но кто, как не истинный Государь, должен быть готов навлечь на себя гнев самой Церкви? Кто, как не Помазанник, должен быть способен переступить через все ваши заповеди, чтобы исполнить высший долг? Цезарь — агнец, которого ведут на заклание по воле Божьей! Разве не так?

Мой голос набирал силу, превращаясь в металлический гул, заполняющий купол.

— Разве не ему приходится ежедневно вырывать из груди куски собственного сердца, чтобы принять верное решение⁈ Разве не его душу распинают на кресте ответственности, разве не он впитывает в себя все грехи, весь ужас, все отчаяние его народа⁈ Разве не мне пришлось совершить величайший грех, принять в себя древний хаос, чтобы одолеть Спящего, которого вы, с вашей святой верой, боялись даже потревожить⁈

Павел, превозмогая агонию, выпрямился во весь рост. Его лицо было искажено каким-то высшим отчаянием.

— Ты… ты чудовище! — выдохнул он, и в его голосе слышалась констатация ужасающего факта.

Конечно же, я улыбнулся этой фразе… Широко. Искренне. Впервые за долгое время. И от этой улыбки стало холоднее, чем от любого льда.

— Да! — пророкотал я финальной грозой. — Ты абсолютно прав! Я — чудовище! Но я — чудовище на поводке у Бога!

Я воздел руки, и моя аура сконцентрировалась в пять ослепительных, пульсирующих сфер позади меня.

— А вы… вы мешаетесь под ногами у Создателя и его ручного зверя. Но я милостив. Я подарю вам мудрость… И приумножу ваши печали!

Я сложил ладони в молитвенном жесте, который был старше всех известных им религий. В жесте единения и жертвы.

Пять лучей, тонких, как спицы божественной колесницы, и ярких, как взгляды архангелов, выстрелили из сфер и вонзились магистрам в затылки.

Мужчины мгновенно рухнули, как подкошенные. Моя мощь пригвоздила их к земле невесомым, но неодолимым бременем Истины. Они больше не могли сопротивляться. Их воля была сломлена.

Эти лучи были проводниками. И я пошел на отчаянный шаг. Я открыл для них шлюзы собственной сути. Сути Царя Соломона…

Они узрели трон из слоновой кости. Они ощутили его холод под своими пальцами, осознали боль тернового венка на голове. Они почувствовали вкус власти — железный, как кровь, и горький, как полынь.

Они увидели Суламифь и сразу же влюбились в нее. Каждый из них. Иначе и быть не могло! Они ощутили ту безумную, вселенскую страсть, что сжигала меня изнутри. Они чувствовали трепет от ее прикосновения, опьянение от ее смеха. А затем… они пережили ту леденящую пустоту, тот абсолютный вакуум в душе, когда я нашел ее тело. Боль была настолько острой и бездонной, что один из магистров, тот, что был помоложе, просто расплакался, захлебываясь собственными рыданиями.

Они прошли со мной каждый бой. Каждую войну, каждое лишение… Они чувствовали, как вражеские клинки входят в их плоть, как ломаются их кости, как последний вздох товарища обжигает щеку. Они познали горечь поражения, проникающую в самое нутро, и призрачную сладость победы, всегда отравленную рекой пролитой крови.

Они увидели моих детей. Они качали их на руках, слышали их первый лепет. И… они хоронили их. Детей, унесенных чумой, пронзенных стрелами, растерзанных врагами. Каждую смерть они переживали как свою. Каждую могилку копали своими руками.

— Хватит… — простонал седовласый маг, его тело билось в конвульсиях. — Умоляю тебя… будь милосерден…

— Я не могу… это вынести… — закричал другой, скребя пальцами по собственному лицу, пытаясь вырваться из кожи, ставшей тюрьмой для его измученной души.

Человеческое сознание не было создано для такого. Оно не могло вместить тысячелетия жизни, любви, потерь, ответственности и вынужденного, холодного зла. Их собственные личности, их «я», начали рассыпаться, как песочные замки, смытые приливом моего бессмертного отчаяния.

Я наблюдал, как их волосы теряют пигмент, становясь белыми, как снег на скалах. Как их лица покрываются сетью душевных морщин, приобретенных за секунды. Они старели душой.

И когда я сомкнул ладони, разрывая канал, заклинание рассеялось.

На земле лежали пятеро древних старцев. Их физические оболочки были невредимы, но их души выглядели так, будто их вывернули наизнанку и выжали досуха.

Я медленно провел рукой по воздуху. Легкая золотистая дымка, которая пахла озоном после грозы и теплом первозданного солнца, окутала их лица. Она ласкала их выжженные глаза, и я чувствовал, как клетки регенерируют с непостижимой скоростью, как сетчатка восстанавливается, как даже застарелые травмы и скрытые недуги, терзавшие их годами, бесследно исчезают.

Их зрение вернулось. Но то, что они видели теперь, было совершенно другим миром.

Павел первый поднялся на колени. Его некогда пронзительный взгляд был мутным от нескончаемых слез. За ним, с нечеловеческим усилием, поднялись и все остальные. Седые, как призраки. Слезы текли по их щекам ручьями. Они плакали беззвучно, их тела содрогались от рыданий, которые не находили выхода. Они плакали по моим потерям. По своим. По всей невыносимой тяжести бытия, что я на них обрушил.

Павел поднял на меня горький и просветленный взгляд.

— Прости нас, Царь… — его голос теперь казался хриплым и выжженным, как поле после пожара. — Ибо не ведали… не могли даже помыслить… Клянусь служить тебе всем своим естеством! До последнего вздоха! Ты… ты — истинный Император! И агнец, ведомый на заклание…

— Клянемся в верности! — эхом, сквозь соль и слезы, прошептали остальные, опускаясь в глубоком, выстраданном поклоне.

В этот миг я разжал пальцы, удерживающие реальность, и магический купол с тихим вздохом рассыпался на миллиарды осколков. Их подхватил сибирский ветер и закружил в танце, унося к ночному небу, сквозь тернии к звездам…

Валерия стояла, прижав руку ко рту. Ее огромные глаза слезились жидкой ртутью страха за мою жизнь. Она стала свидетельницей невероятной победы, невероятного ритуала… Она увидела меня «другого»…

Коловрат стоял, скрестив руки на груди. Его медвежий взгляд был тяжел, как глыба, и в его глубине плясали огоньки дикого неукротимого уважения. А еще там мерцала обида, мол как ты посмел так веселиться без меня! Он видел Хищника, который только что пометил свою территорию способом, недоступным пониманию простого зверя.

Анна смотрела на меня, будто видела впервые. Весь ее гонор, вся спесь, вся ядовитая ненависть испарились, оставив после себя лишь чистый, незамутненный ужас. Она смотрела на живое воплощение той цены, которую платят за настоящую власть. И понимала, что ее интриги — детская игра в песочнице по сравнению с тем адом, который я только что продемонстрировал.

Я позволил себе скупую, почти незаметную улыбку. Уголок губ дрогнул, изобразив подобие человеческой эмоции.

Внутри же царила тишина. Абсолютная, блаженная, совершенная пустота. Ни отголосков боли от воскрешенных воспоминаний. Ни удовлетворения от одержанной победы. Ни тепла к плачущей Валерии. Ничего.

Лишь холодное, безразличное эхо в бескрайнем зале моей души.

И это молчание было сладостней всех песен мира. Старые раны перестали саднить. Не потому что зажили. А потому что сама душа, способная чувствовать боль, наконец-то умолкла.

Я был свободен. По-настоящему. И в этой свободе не было ничего человеческого. Ведь человек всегда несвободен…