Бремя власти IV

Глава 15

«Победа… поражение… эти высокие слова лишены всякого смысла. Жизнь не парит в таких высотах; она… рождает новые образы. Победа ослабляет народ; поражение пробуждает в нем новые силы… Лишь одно следует принимать в расчет: ход событий.»

Антуан де Сент-Экзюпери.

Мраморная беседка утопала в багряном золоте осеннего сада. Глава Святой Инквизиции держал в тонких пальцах фарфоровую чашечку. Пар от горячего чая смешивался с морозной дымкой вокруг его дыхания. Родион наблюдал, как ветер, словно уставший танцор, кружил в вальсе алые и лимонные листья…

Его мысли кружили вместе с листвой, но были тяжелы и неуклюжи, как свинцовые слитки. В голове складывалась мозаика из донесений Анны… Образ императора, вдруг появившегося из Сибири, не складывался в целое. Слишком много противоречий в нем было. Слишком много… чуждости. При этом один из «императоров» был здесь… В Петербурге…

Но от мыслей его отвлекла неестественная тишина. Ветер замолчал. Осенний хоровод сбавил темп. Перед ним, как по волшебству, возникли пять фигур в белоснежных робах. Его личная «Звезда». Пять Великих Магистров, чей совокупный опыт исчислялся веками. Они были живым оружием против тьмы, мозгом и кулаком Инквизиции.

Самый старший из них, Магистр Павел, сделал едва заметный наклон головы.

— Вызывали, Святейший?

Родион медленно поставил чашку на стол. Звук показался ему оглушительно громким.

— Да, друзья мои… Вызывал. — Он помедлил, подбирая слова… — Мне не хочется в это верить. Сердце мое отчаянно сопротивляется. Но, возможно… наш Император не тот, за кого себя выдает.

В воздухе повисло напряженное молчание.

— Либо, — продолжил Старицкий, и его голос стал тверже, — в Сибири объявился его темный двойник. Ловкая, могущественная мимикрия. Это нужно выяснить. И если… если этот «двойник» окажется демонической сущностью, его придется уничтожить. Ради спасения души настоящего Государя и самой Империи.

Один из магистров, тот, что был помоложе, резко вдохнул.

— Святейший, насколько мне известно, наш Император сейчас в Зимнем и активно готовится к войне с османами. Я сам видел его… Верить в то, что это может быть двойник…

— Верно, брат Иоаким, — кивнул Родион. — И за ним вы тоже приглядите. Выберите самых лучших и самых незаметных людей для этой миссии. Нам нужна абсолютная ясность. В общем, — его взгляд скользнул по каждому лицу, — нельзя допустить, чтобы нами правил демон… Вы понимаете весь ужас и кощунство этой фразы?

Пять голов, как на параде, решительно кивнули. Лишь Павел слегка нахмурился.

— Есть только Бог, — провозгласил Старицкий. — Он дает власть, он ее и забирает. Все, от последнего крестьянина до помазанника на троне, должны об этом помнить. Вся операция должна пройти в строгой секретности. Ни слова за стенами нашей цитадели.

— С трудом в это все верится, — хрипло произнес Павел, ломая формальности. Его глаза, выцветшие от времени, смотрели на Родиона с мудрой усталостью. — Вы же помните, Святейший, как он архидемона уложил одной рукой! Сила, исходившая от него, была… божественной. Чистой. Я чувствовал это даже здесь…

— А теперь он вернулся с глазами из янтарного льда и душой, пропахшей скверной, — жестко парировал брат Иоаким. — Я внимательно прочел ваше письмо, глава. Доклад сестры Анны… В общем, я думаю, она не склонна к преувеличениям. Если она пишет, что от него веет хаосом, значит, так оно и есть!

— Анна Меньшикова? — вступил в разговор третий магистр, брат Андрей, низенький и коренастый. — А не может ли ее личная обида, ее… уязвленное женское самолюбие, влиять на ее оценки? Она была обручена с ним, а он ее отверг.

— Личная обида не заставляет течь кровь из носа от чужой ауры, — холодно заметил Родион. — Я доверяю ее опыту и ее чутью. Она одна из лучших новеньких.

— И я помню ту силу, когда здесь был прорыв, брат Павел… — Родион сжал руку в кулак. — Но лучше все перепроверить, чем допустить ошибку, цена которой — вечная гибель миллионов душ. — Он отпил глоток чая, но горечь во рту не исчезла. — Сами знаете, никто не застрахован от промаха. Особенно, когда работа идет во имя благой цели…

— А если мы ошибаемся? — не унимался Павел. Его упрямство было известно всем. — Если это он, настоящий, но израненный, изменившийся в борьбе? И мы поднимем руку на помазанника? На того, кто спас Империю от гражданской войны и демонического прорыва? Это будет величайшим грехом.

— А если это не он, и мы промолчим? — голос Родиона стал опасным шепотом. — Если мы позволим древнему злу воссесть на русский трон под личиной нашего царя? Какой грех будет страшнее? Ошибка или бездействие?

Старый маг потупил взгляд. Спор был исчерпан.

— Давайте обсудим детали, — Родион развернул на столе карту Сибири, утыканную зловещими метками. — У нас мало времени. Ваша «звезда» должна сработать безупречно.

И пять белых фигур сомкнулись вокруг него, погрузившись в мрачное планирование крестового похода против своего же Императора.

Николай с раздражением отшвырнул перьевую ручку. Она отскочила от стола и закатилась под ногу какому-то генералу.

Ничего.

Ни единого сигнала.

Соломон и Мак провалились сквозь землю. Кольцо на его пальце было лишь холодным куском металла, глухим и немым. Эта тишина злила его больше, чем прямые угрозы с Юга. Он чувствовал себя брошенным актером на сцене перед разъяренным залом… Без суфлера.

Он сидел во главе длинного стола в Зале Совета. Дубовый монолит был завален картами, донесениями и чертежами новых дирижаблей. Воздух был густ от запаха дорогого табака, пота и неосязаемого волнения. Рядом восседал невозмутимый Рябоволов. Напротив — министры, маршалы, генералы. Лица, отполированные властью, сейчас были покрыты испариной тревоги.

— Господа, — начал Николай твердо. — Османы перешли границу. Время для раскачки истекло. Предлагайте. Жду ваших мудрых советов.

Первым, с апломбом, поднялся генерал Сидоров, грузный мужчина с самодовольными глазами и грудью, увешанной орденами.

— Ваше Величество! Чего тут думать? Нужно собрать все войска в кучу и жахнуть по супостатам из всех орудий! Наша доблесть, наша отвага…

Рябоволов, не меняя выражения лица, мягко перебил воителя:

— Господин Сидоров, напомните, пожалуйста, за что вы получили свой последний орден? «Святого Владимира» второй степени, кажется?

Сидоров сглотнул, его щеки покраснели.

— За… за парад, ваше превосходительство! Войска прошли безупречно! Строевой шаг, выправка…

— Вот именно… — Рябоволов сделал театральную паузу, наслаждаясь моментом. — За парад. И, если мне не изменяет память, у вас под Псковом очень большое имение. Гораздо большее, чем вы могли бы себе позволить на генеральское жалование. И содержите вы, если верить слухам, очень дорогую балерину из Мариинки. Очень талантливую, кстати.

Генерал побледнел, как полотно.

— Я-я… это клевета… Наветы недоброжелателей…

— Вас оставили на службе, — продолжил князь ледяным тоном, — только потому, что вы прекрасно следите за своими частями. У вас все солдаты обуты, одеты, накормлены и при оружии. Хоть сейчас на парад выводи. Но на парад, генерал! На войну нужны другие мозги. Мозги, которые думают о тактике, а не о парадном строе. Следующий!

Сидоров, униженно бормоча себе что-то под нос, рухнул в кресло, стараясь стать как можно меньше.

Слово взял генерал Долохов. Тот самый, что когда-то, еще капитаном, шел в атаку под Москвой рядом с Соломоном, подавляя мятеж Луначарского. Любой бы здешний старожил сказал бы, что это парень был слишком молод для такого звания. Но жесткое лицо и спокойные умные глаза, не раз видевшие смерть вблизи, выгодно отличали его от «парадных» генералов.

— Господа, Государь. Позволю себе не согласиться с коллегой. Слепая атака — самоубийство. Нужно учесть донесения разведки. Местные власти Нахичеванского и Эриванского ханств были лояльны Стамбулу. Волнений там нет. У османов надежные тылы. Основная угроза — это боевики-радикалы, прокси Османов и британцев. Их сдерживают лишь наши пограничники и верные нам чеченские горцы. Оголять другие округа — преступление. Не стоит сбрасывать со счетов Польшу и Швецию. Логистика хромает. Пока наши эшелоны дойдут до фронта, мы потеряем Кавказ. Предлагаю: срочно мобилизовать лучших боевых магов, включая гражданских, и бросить их на поддержку наших частей. Пусть держат фронт, пока не подойдут основные силы. У меня всё.

— Хм… Это мудро и взвешенно, — кивнул Николай. — Реалистичный взгляд на вещи.

— Не зря покойный император после победы над Луначарским пожаловал вам звание генерала, юноша! — с легкой, почти отеческой улыбкой заметил Рябоволов. — Умеете мыслить здраво, не поддаваясь ура-патриотическому угару.

Робко поднялся следующий. Лысый, худощавый, с пышными, лихо закрученными усами — сам генерал Брусилов.

— Позвольте и мне… высказаться.

— А вот и герой недавней гражданской! — Рябоволов холодно улыбнулся и жестом пригласил его говорить. — Кто ж вам откажет, Алексей Алексеевич! Ваше мнение для нас в авторитете.

— Я прошу разрешения отправиться на фронт немедля! — выпалил Брусилов, его глаза горели решимостью, а усы подрагивали от волнения. — Мой корпус готов. Мы отработали все маневры. Мы знаем театр военных действий. Прошу позволить мне и моим людям выдвигаться тотчас же! Позвольте мне доказать, что я… В общем, каждый день промедления стоит нам крови!

Николай посмотрел на него, но все равно чувствовал раздражение.

— Вы уверены в своих силах? В силах и духе своих солдат?

— Абсолютно, Ваше Величество! Мы готовы умереть за Империю!

— Хорошо! — Николай ударил кулаком по столу. Зазвенели стаканы. — Будь по-вашему! Ваш корпус получает приоритет в снабжении. Действуйте. Но меня также интересует мнение моих министров, — он перевел взгляд на другую сторону стола. — Что скажете, господа? Война — это не только фронт.

Министр культуры, экзальтированный мужчина в пенсне, всплеснул руками.

— Государь! Одних пушек мало! Нужна мощнейшая пропагандистская кампания! Во всех отраслях! В живописи — батальные полотна! В опере — героические арии! В литературе — патриотические романы! Это Отечественная война! Народ должен сплотиться перед лицом внешней угрозы, должен видеть в солдате героя, а в султане — исчадие ада!

— У вас развязаны руки, Аркадий Филиппович, — отрезал Николай. — Работайте. Выделите все необходимые средства. Я хочу видеть плакаты на каждой улице, статьи в каждой газете.

Бледный и осунувшийся министр экономики тяжело вздохнул, поправляя свой жилет.

— Война… это очень плохо, Император. И, увы, очень дорого. Очень. Казна, и так истощена после гражданской войны и восстановления Питера…

— Насколько у нас хватит средств? — спросил Николай.

— Только… только на маленькую победоносную войну, Государь. — Министр сглотнул. — Очень маленькую и очень победоносную. Месяц, от силы два. Иначе — экономический коллапс. Дефолт. Возможен голод.

Николай усмехнулся. Сухо, по-соломоновски. Этот жест заставил всех присутствующих встрепенуться.

— Что ж… Значит, придется слепить из этого фарса как раз такую войну. — Он поднялся. Весь зал замер. Все взоры были прикованы к нему. — Я сам отправлюсь на фронт. Хочу увидеть все своими глазами. Оценить обстановку без прикрас.

Рябоволов резко повернулся к нему, его маска невозмутимости дала трещину.

— Но Государь… Позвольте заметить, что это слегка безрассудно. Как-никак, вы — символ государства. Ваша жизнь…

— Я уже не мальчик, Юрий Викторович, — холодно парировал Николай. В его голосе прозвучали стальные нотки, которых раньше не было. — И символ должен быть не только на монетах и портретах. Уверен, мое появление воодушевит солдат больше, чем десяток указов. Вы останетесь здесь за главного. Регентствуете. Рулите тылами. Вам я доверяю.

— Но Ваше Величество, протокол, безопасность… — в последний раз попытался возразить Рябоволов.

— Я ВСЕ СКАЗАЛ! — голос Николая прогремел, не терпя возражений. Он сам был шокирован этой властной, рвущейся из груди интонацией. — Приказ обсуждению не подлежит! Сегодня же все наши дипломаты должны ратовать за нашу правду на международной арене. Пусть весь мир знает, кто здесь агрессор. Платите зарубежным газетам, гните нашу линию в информационном поле. И объявите указ о мобилизации сильнейших магов! Я его подпишу! Через неделю выступаем!

Он сел, чувствуя, как дрожат колени под столом. Но при этом он ощущал странный, пьянящий прилив сил. Он сделал это. Он принял решение, как настоящий правитель. И в ухе, словно легкий ветерок, прозвучал едва уловимый знакомый шепот: «Так держать, Николашка! Молодец. Уже почти на него похож». Это был голос Мак.

Я проснулся еще до рассвета. Резко, без промежуточных стадий, будто кто-то щелкнул выключателем. Сознание было ясным, холодным и абсолютно пустым. Как вычищенная до скрипа казарма. Постель была мокрой от пота, хотя я не помнил, чтобы мне было жарко или снились кошмары.

Рядом спала Валерия. Ее обнаженное плечо мерно вздымалось под тонкой простыней. Прядь платиновых волос упала на щеку. Я смотрел на нее. Я знал, что это моя невеста, женщина, которую я должен любить. Я помнил ее запах — цитрус и можжевельник, ее сдержанный смех, тепло ее кожи, ее преданность. Но я ничего не чувствовал. Ни всплеска нежности, ни желания, ни той теплой тяжести в груди, что зовется заботой. Была лишь сухая констатация факта: «Рядом Валерия. Спит. Состояние: стабильное».

Я вообще ничего не чувствовал. Я потерял что-то важное в той битве со Спящим. Отдал как плату за эту новую чудовищную силу, что спала во мне, свернувшись клубком. У меня такое однажды уже было… очень, очень давно. В другой жизни, на другой Грани Миров. И ничем хорошим это не кончилось. Тогда рухнула целая цивилизация, оставив после себя лишь пепел и память о моей ошибке.

В этот миг в моем сознании, словно назойливый комар, возник знакомый голосок.

«Соломонушка, милый мой… Я чувствую, что от тебя отрезали кусочек души. Надо бы заштопать, а то светится и ветром задувает. Неэстетично как-то, да и для морального состояния вредно».

Мак. Ее присутствие ни капли не приободрило меня.

«Как это заштопать?» — бесстрастно спросил я.

«Как? Забыл? — ее голос звучал сердито. — У тебя же уже такое было! После битвы у Врат Вечности! Помнишь? Тогда это не очень хорошо кончилось. Ты стал машиной убийства, ты победил, но погубил очень много невинных людей. В том числе — и близких. Не допусти ошибки снова! Светлое можно заштопать только светлыми нитями…»

«И где их взять, эти нити?» — последовал очередной вопрос.

«Ищи их в тех, кто рядом! — она почти кричала в моем сознании. — В их привязанности, в их вере в тебя, в их… любви. Это единственный клей для такой раны. Самый ненадежный, самый иррациональный и единственный!»

Я перевел внутренний взгляд на спящую Валерию. Ее вера в меня была железной. Ее привязанность — настоящей, проверенной в бою. Но я не мог до них дотянуться. Они были за толстым, непроницаемым бронестеклом моей апатии. Я видел их, но не мог ощутить.

«Мне кажется, ничего не получится, Мак. Канал поврежден. Приемник сломан».

«Слабак, — фыркнула джинниха, но в ее голосе звенели слезы. — Было бы у тебя под рукой больше джиннов, а не я одна, ты бы обязательно накостылял тому Спящему, не отрываясь от утреннего кофе! А теперь пожинаешь плоды за свою неподготовленность. Один против древнего божества хаоса — это не геройство, Соломон, это идиотизм высшей пробы!»

Ее брань была как щелчок по лбу. Болезненно, но безрезультатно. Я подмечал оскорбление, но не реагировал на него.

«У тебя есть конкретное лекарство от этой пустоты? Эликсир? Ритуал? Магический артефакт?».

«Ни у кого нет такого лекарства, о великий и могущественный Царь! — в ее голосе послышалась усталая, почти отчаянная грусть. — Его не выковать в кузнице и не сварить в алхимической реторте! Но оно обязательно найдется… Зная твою адскую, противоестественную харизму и умение влюблять в себя всех и вся… Может, стоит просто поговорить с теми, кто тебе был дорог? По-настоящему?»

Я решил сменить тему. Бесполезный, иррациональный разговор.

«Как дела у Николая?»

«У него? — Мак тяжело вздохнула, осознав, что я ухожу от темы. — Все в порядке. Взрослеет на глазах. Прямо геройством занялся. На войну, между прочим, собирается. Самолично».

«На войну?» — это было уже проще. Война — это переменные, уравнения, тактика, ресурсы. Нечто понятное, логичное, поддающееся расчету.

«Да. На войну. Османы, подстрекаемые британцами, резко подняли ставки. Перешли границу. Кавказ в огне».

«Понятно… — мой разум тут же начал просчитывать логистику, раскладывать по полочкам силы сторон, строить прогнозы. — Значит, нужно торопиться. Пора окончательно очистить Сибирь от скверны».

«Эй, слушай сюда! — голос Мак стал жестким, повелительным. — Не налегай сейчас на демоническую плоть для ускорения восстановления! Слышишь? Не смей! Сам быстро станешь тем еще чертом с рогами и копытами, и никакая Валерия тебя не воскресит! Ты и так на самой грани. Я чувствую, как эта тьма внутри тебя пульсирует!»

Она читала мои мысли. Я действительно рассматривал вариант ускорить восстановление, поглотив сердца тех тварей, что копошились у портала. Самый быстрый и эффективный способ стать сильнее.

«Хорошо. Учту».

«Я СЕРЬЕЗНО! — воскликнула джинниха. — Иначе проиграешь. Не врагу, а самому себе. И это поражение будет окончательным. Ты станешь тем, с кем всю жизнь боролся».

«Понял», — отрезал я и одним усилием воли, холодным и безжалостным, оборвал связь. Ее присутствие исчезло, оставив после себя еще более гнетущую, оглушающую тишину. Идеальную пустоту.

Я встал, оделся — движения были точными и выверенными. Ничего лишнего. Я вышел из комнаты, не оглянувшись на спящую Валерию, и поднялся на крепостную стену цитадели Коловрата. Камень под ногами был обледеневшим и шершавым.

И в этот миг из-за зубчатого горизонта, разрывая сизую пелену ночи, выкатился огненный диск солнца. Первые лучи, острые как скальпели, ударили в снежные вершины, окрасили их в нежно-розовый, почти стыдливый цвет, зажгли багрянцем и золотом рваные облака. Небо превратилось в гигантское полотно, на котором неведомый гений смешал все краски мира. Зарождался невероятно, потрясающе прекрасный сибирский рассвет. Картина, ради которой поэты слагали бы оды, а художники сходили с ума, пытаясь ее запечатлеть.

Я смотрел на это буйство красок и света, на эту торжествующую симфонию жизни.

И ничего не чувствовал.

Ни благоговения. Ни восторга. Ни покоя. Ни надежды.

Была лишь цель. «Ликвидация темной энтропии и демонической угрозы».

И ничего больше…