Бремя власти IV

Глава 3

«Счастье женщины — это знать, что она любима, желанна и ценна просто так, какая она есть.»

Дейра Хамид

Жара стояла невыносимая — плотная, как расплавленный свинец. Воздух над древним Эрзурумом дрожал, искажая очертания крепостных стен, помнящих легионы Рима и янычар Османов.

На террасе одной из богатейших вилл, втиснувшейся в склон Армянского нагорья, царила иллюзия прохлады. Тень от резного каменного навеса, увитого пурпурными бугенвиллиями, падала на мраморный столик. Отсюда открывался захватывающий вид: терракотовое море черепичных крыш, минареты, вонзающиеся в безжалостно синее небо, и дальше — суровые, пыльные склоны, уходящие к заснеженным вершинам, за которыми уже лежал неспокойный Кавказ.

Чарльз Морроу, агент Великобритании, с видимым наслаждением сделал глоток крепкого кофе. Аромат кардамона и тончайшей обжарки витал в воздухе.

Сам Чарльз был воплощением британского шика в экзотической обстановке: безупречный белый льняной костюм, слегка потертая панама, прикрывающая коротко стриженные пепельные волосы, и спокойные, проницательные глаза цвета морской волны, которые мало что упускали. На вид ему можно было дать сорок с небольшим, но опыт, затаившийся в складках у глаз, выдавал в нем человека, видавшего виды далеко за пределами комфортных клубов Лондона.

Напротив него, откинувшись на мягких подушках низкого дивана, восседал хозяин — эфенди Реджеп. Человек солидный, в дорогом, но не кричащем шелковом халате поверх белоснежной рубахи. Его смуглое лицо с аккуратной седой бородкой и умными, чуть прищуренными карими глазами излучало спокойствие и уверенность человека, знающего цену вещам и людям. Его пальцы с массивным перстнем лениво перебирали янтарные четки.

— Ваш кофе, мистер Морроу, — произнес Реджеп на безупречном английском. Его голос был низким и бархатистым, как сам напиток. — Как всегда, восхитителен. Надеюсь, вид на наши скромные горы не слишком вас удручает после лондонских туманов?

Чарльз улыбнулся, ставя крошечную фарфоровую чашечку на блюдце.

— Вид, эфенди, великолепен. Истинная колыбель империй. А кофе… — он сделал паузу, наслаждаясь послевкусием, — ваш кофе способен затмить даже лучшие сорта с Явы. Это искусство.

Реджеп кивнул, принимая комплимент как должное. Его взгляд скользнул за пределы террасы, к дымке, висевшей где-то далеко на востоке. Не дымка от пожаров ли? Намек был прозрачен.

— Искусство, мистер Морроу, требует терпения и точного расчета. Как и политика. — Он повернул голову, и его взгляд стал чуть острее. — Вы, как верноподданный английской короны и просто умный джентльмен, наверняка, в курсе, почему во время того… оживленного бунта господина Луначарского и того впечатляющего прорыва под Питером, западные державы не решились начать интервенцию? Почему так? Мой господин… — Реджеп слегка наклонил голову, обозначая высочайшее одобрение, — очень ждал этого момента. А в итоге? Российская Империя теперь пылает только на Кавказе. И след одинокой Турции, увы, слишком четко виден в этом пожаре. Как кровь на чистом снегу.

Чарльз не изменился в лице. Он ожидал этого вопроса. Он приехал именно для этого разговора. Спокойно достав из кармана куртки портсигар из черненого серебра, он предложил Реджепу папиросу. Тот вежливо отказался. Чарльз не спеша выбрал сигарету, прикурил от изящной зажигалки и выпустил струйку дыма, наблюдая, как она растворяется в горячем воздухе.

— К сожалению, эфенди, — начал он, его голос звучал ровно, без тени сожаления или оправдания, — в наш изящный замысел вмешалась… непредсказуемая переменная. Весьма энергичная. — Он сделал еще одну затяжку. — Мы, разумеется, внимательно изучали личность нового самодержца, Николая Третьего, еще до начала операции с господином Луначарским. Последнего, кстати, мы подготовили весьма основательно. Инвестиции были значительны. У него не было недостатков в ресурсах…

Реджеп внимательно слушал, его пальцы замерли на четках.

— Наши отчеты, — продолжал Чарльз, — рисовали портрет человека слабого, легко управляемого, погрязшего в пороках и дворцовых интригах, с магическим потенциалом… достаточно скромным, скажем так. Идеальная мишень. Идеальные условия для хаоса. Но этот… пустоголовый император, — в голосе Чарльза впервые прозвучала тонкая, как лезвие бритвы, досада, — каким-то неведомым образом круто сменил свой нрав. Поумнел до неузнаваемости. И продемонстрировал недюжинные, скажем прямо, пугающие магические способности. Провел стремительную и кровавую чистку в рядах армии и среди элиты. И с лихорадочной, почти демонической эффективностью ликвидировал угрозы — и мятеж Луначарского, и того Архидемона в Питере. Риски интервенции, — Чарльз нервно щелкнул зажигалкой, его взгляд стал жестким, как сталь, — в одночасье перевесили все возможные выгоды. Играть с таким противником в открытую… показалось нам неразумным делом.

Реджеп медленно покачал головой, тяжелый перстень скользнул по янтарю четок.

— Непредсказуемая переменная… — пробормотал он. — Да, это меняет расклад. Сильный, умный и решительный враг на троне России… Это кошмар для всех ее соседей. И для планов… более отдаленных держав.

— Именно, эфенди, — подхватил Чарльз, ловя момент. — Но это не значит, что мы сложили руки. Ни в коем случае. Английская корона готова и дальше прилагать усилия для ослабления России. Системно, настойчиво, без лишнего шума. — Он наклонился чуть вперед, его голос стал тише, но весомее. — И в этом контексте… мы готовы проспонсировать вашу текущую кампанию на Кавказе. Очень щедро проспонсировать. Золотом, оружием, даже… определенными магическими артефактами из королевских арсеналов. Для борьбы с русскими магами, разумеется.

Глаза Реджепа блеснули. Это был тот язык, который он понимал лучше всего.

— И в случае, если ситуация… эскалируется, — продолжал Чарльз, — если русские перейдут от обороны к наступлению, если угроза для Великой Порты станет реальной, — он сделал паузу для усиления эффекта, — Англия готова вмешаться в войну открыто. Флотом. Экспедиционными силами. Всей мощью империи, над которой никогда не заходит солнце. — Он откинулся на спинку кресла. — Более того, мы уже усиленно работаем с нашими… шведскими и польскими коллегами. Создаем для России новые фронты. Новые очаги нестабильности. Чтобы связать ей руки и ноги. — Чарльз позволил себе едва уловимую улыбку. — Вы ведь хотите Крым обратно, эфенди? Ту жемчужину, которую у вас так коварно вырвали? Мы тоже в этом заинтересованы. Очень. Ослабленная Россия без Крыма — это… перспектива. Для всех нас.

Реджеп усмехнулся. Сухая, беззвучная усмешка раздвинула уголки его губ. Он отпил глоток кофе, его глаза были прикованы к дымке на горизонте, но теперь в них горел огонек предвкушения.

— Пожар Эриванского и Нахичеванского ханств, мистер Морроу, — произнес он тихо, но отчетливо, — это лишь тлеющие угольки. Скоро он разгорится с новой силой. И перекинется. На весь Кавказ. Пламя возмездия и освобождения. — Он повернулся к англичанину. — Но главное… чтобы Персы не решили поживиться в суматохе. У них свои виды на эти земли.

Чарльз Морроу махнул рукой, как отмахиваются от надоедливой мухи.

— Об этом не беспокойтесь, эфенди. Персидский лев спит, и мы позаботимся, чтобы его сон был… долгим и крепким. Наши дипломаты и агенты уже в Тегеране. — Он выпрямился. — Главное для вас — чтобы у Порты появился неоспоримый казус белли. Повод для объявления войны. Желательно… такой, чтобы вызвать возмущение даже у нейтральных держав. Русская агрессия. Зверства против мирного мусульманского населения. Нарушение суверенитета. Вы понимаете. — Взгляд Чарльза был ледяным. — Создайте этот повод. Эффектно. Английская корона обеспечит вам прикрытие на море, поддержку в международных кругах и все необходимые ресурсы здесь, на земле. Флот, артиллерию, деньги для подкупа местных ханов… Абсолютное все.

Реджеп на несколько секунд задержал взгляд на своем собеседнике. Затем медленно, с достоинством, кивнул. Благодарность читалась в его карих глазах, смешанная с холодным расчетом.

— Ваши слова… вселяют уверенность, мистер Морроу. И открывают пространство для новых маневров. — Он слегка наклонил голову. — Полагаю, у вас есть… конкретные предложения? Планы? Бумаги, которые стоит изучить?

— Разумеется, эфенди, — Чарльз улыбнулся своей самой обаятельной, самой фальшивой улыбкой. Он наклонился к изящному кожаному портфелю, стоявшему у его ног. Щелкнули замки. Изнутри он извлек толстую папку с гербом британского МИДа, перевязанную темно-красной лентой. — Здесь все детали. Финансирование. Схемы поставок. Рекомендации по… провоцированию инцидентов. И гарантии нашей поддержки на случай эскалации. — Он протянул папку через стол.

Рука Реджепа, сильная, с коротко подстриженными ногтями, взяла папку. Он не стал сразу ее открывать, лишь положил рядом с собой на диван, прикрыв ладонью, как драгоценность.

— Благодарю. Это будет изучено с величайшим вниманием. — Он снова взял свою чашечку. — А теперь, мистер Морроу, позвольте отвлечься от столь… напряженных тем. Как вам наше скромное искусство? Виды Эрзурума вдохновляли многих путешественников. Или, может, поговорим о новостях из Лондона? О театре? О скачках?

Чарльз Морроу легко подхватил смену тона. Дипломатический танец продолжался. Они говорили о древних руинах Армении, о последней выставке в Королевской Академии, о перспективах железнодорожного строительства в Анатолии. Легкая, почти дружеская беседа лилась под жарким турецким солнцем, но под ней, как под гладью воды, клубились тени грядущей войны. Папка с планами лежала на шелковой подушке, тяжелая, как свинец. А на востоке, за горами, дымка над Кавказом теперь казалась чуть гуще.

Петербургский вечер, наполненный влажным дыханием Невы и запахом цветущих лип, был прохладен после дневного зноя. В роскошных покоях особняка Орловских, выходивших окнами в старинный тенистый сад, царил уютный полумрак. Лишь одна лампа, скрытая под абажуром, бросала теплый круг света на туалетный столик и фигуру сидящей перед ним женщины.

Валерия смотрела в зеркало, но видела свое отражение. Она видела другое… Иллюминатор боевого дирижабля, за которым неслись разорванные облака и темная, как бездна, земля. Она видела каюту. Тесную, качающуюся. И его. Николая. Но не того, каким его знал свет — не пьяного дебошира, не кукольного императора. А настоящего. Соломона. Его глаза — два куска горящего янтаря в бледном, изможденном лице — смотрели на нее тогда с такой силой, с такой… ненасытной потребностью, что у нее до сих пор перехватывало дыхание при воспоминании.

Он был истощен после битвы за Москву, после дуэли с Луначарским, после нечеловеческого подвига. Но в нем горела ярость жизни. И страсть. Нежная и хищная одновременно.

Она пришла в его каюту тогда, выполняя приказ Рябоволова «охранять», а вышла… другой. Они не говорили много. Слова были лишними. Были прикосновения, срывающие пуговицы мундира и разрывающие шелк ее блузы. Были поцелуи, жгучие, как пламя Солнца. Было его тело — крепкое, покрытое новыми шрамами, но невероятно сильное, реагирующее на каждое ее движение. Были его руки — жесткие ладони воина, способные сломать хребет демону, но касавшиеся ее кожи с невероятной нежностью. Была их общая ярость и нежность, сплетенные в один неистовый вихрь, в котором растворялись страх, боль и усталость.

Она, Валерия Орловская, которую боялись демоны и уважали самые крутые охотники, потеряла контроль. Полностью. И не жалела об этом ни секунды.

«Никогда бы не подумала… — пронеслось у нее в голове, и пальцы бессознательно сжали серебряную пулю, висящую на груди, — Никогда бы не подумала, что найду мужчину, в которого смогу влюбиться…»

Эта мысль казалась ей почти крамольной. Она была солдатом. Воином. Ее стихией были лед, сталь, порох и ярость боя. Не будуары, не интриги, не томные взгляды. Она презирала слабость, а любовь… любовь казалась самой страшной слабостью. Уязвимостью. А он… он был силой. Абсолютной. Непредсказуемой. Пугающей. Императором. И тем непостижимым Соломоном, чья тень стояла за троном. И она любила его. Безумно. Безоглядно. Как сумасшедшая.

После той ночи, после уничтожения портала и Архидемона, их встречи стали редкими, как солнечные дни в питерской осени.

Государственные дела, чистка армии и Тайного Отдела, казнь Луначарского, назначение министров, тлеющий Кавказ — все это пожирало его время и силы.

Но каждая их встреча… Каждая была как глоток чистой воды после долгого перехода. Взрыв романтики посреди политического ада. Он умел быть галантным, как истинный придворный прошлых веков. Умел рассмешить ее неожиданной шуткой или ироничным замечанием о чопорности какого-нибудь министра.

Присылал диковинные цветы, пахнущие грозой и дальними странами, будто они были сорваны на краю Запределья.

Дарил книги по военной истории, которые они потом страстно обсуждали.

Прикасался к ее руке, когда ходил с ней по балюстраде Зимнего сада, и этот легкий жест заставлял сердце биться чаще, чем перед атакой Князя Бездны. В его глазах, когда он смотрел на нее, была та самая сила, та самая нежность и… уважение. Он видел в ней соратницу. Воина. Валерию Орловскую. И это было дороже всех драгоценностей мира.

Она понимала. Конечно, понимала. Страна лежала в руинах после мятежа и демонического нашествия. Москва недавно была наполовину разрушена. Казна истощена. Враги у границ теснили. А он тянул неподъемную ношу, пытаясь спасти Империю от коллапса. Его погруженность в дела была не пренебрежением, а необходимостью. Долгом. И она, как солдат, понимала долг лучше многих. Но… иногда, в тишине своих покоев, ей так хотелось, чтобы он просто был рядом. Не Император. Не Соломон. А просто мужчина. Ее мужчина. Чтобы положить голову ему на плечо и забыть о войнах, порталах и предателях. Хотя бы на час.

Она отказалась жить в Зимнем до помолвки. Сочла это неправильным. Слишком вызывающим. Слишком… поспешным. Хотя желание быть ближе к нему, дышать одним воздухом, видеться чаще, грызло ее изнутри. Но честь, ее собственная, не позволяла. Она не была придворной интриганкой, ловящей выгодную партию. Она была Орловской. И войдет во дворец только как законная невеста. Или не войдет никогда.

Валерия вздохнула, ее пальцы отпустили холодную серебряную пулю. В зеркале на нее смотрела красивая, но усталая женщина с платиновыми волосами, собранными в строгий пучок, и глазами, в которых смешались сталь и тень грусти. Императрица? Неужели это ее ждет? Она покачала головой, пытаясь отогнать сомнения. Она сражалась с демонами. Управляла кланом охотников. Выдержит и это. Ради него.

Но от этих мыслей ее отвлекли самым беспардонным образом. Дверь в будуар громко распахнулась, впуская поток света и… неугомонную энергию.

— Вот ты где, сокровище мое! Весь вечер сидишь в потемках, как сова на суку, и грустишь! — Родной голос зазвенел, как хрустальный колокольчик, полный тепла и легкого негодования.

Валерия обернулась. На пороге, залитая светом, стояла ее мать — Елизавета Орловская. Женщина, казалось, застывшая в элегантном расцвете сорока пяти лет. Стройная, ухоженная до кончиков ногтей, одетая в изысканное платье нежно-сиреневого цвета, которое идеально подчеркивало ее прекрасную фигуру и гладкость кожи. Лишь аккуратные морщинки у больших, выразительных карих глаз выдавали возраст. Она была разительной противоположностью своей дочери-«валькирии»: женственной, мягкой, излучающей спокойствие и уют, там где Валерия излучала сталь и лед.

— Мама, я не грущу, — попыталась отмахнуться Валерия, но ее слова звучали не очень убедительно.

Елизавета стремительно впорхнула в комнату, словно яркая бабочка. От нее пахло дорогими духами — фиалкой и сандалом.

— Не грустишь? А по мне, так прямо-таки увядаешь! — она подошла к дочери, взяла ее за подбородок и внимательно посмотрела в глаза. — А радоваться нужно, прелесть моя! Ты слышишь? Ра-до-вать-ся! Наконец-таки, слава всем святым, ты выходишь замуж! — Глаза Елизаветы блестели от искреннего восторга. — И не за абы кого, заметь! А за самого Императора Всероссийского! Ну, пусть даже за этого… — она слегка поморщила изящный носик, — алкоголика и дебошира!

— Мама! — Валерия вскочила, глаза ее вспыхнули. — Это ведь в прошлом! Я же тебе сто раз говорила, какой он на самом деле! Ты что, газет не читаешь⁈ — Она ткнула пальцем в сторону окна, за которым виднелись крыши Петербурга. — Он — герой! Настоящий! Он погасил восстание Луначарского! Он лично победил Архидемона в Питере! Он вытащил страну из пропасти!

Елизавета отмахнулась изящным жестом, будто смахивая невидимую пылинку.

— И что? Геройство геройством, славно, не спорю. Но это не отменяет его прежней любви к выпивке и сомнительным компаниям! — Она посмотрела на дочь с материнской строгостью. — Ты мне про его славные дела — брось! Главное, Валерия, — какой он мужчина? И как он будет к тебе относиться? Вот что важно! А прошлые слухи… — она покачала головой, и в ее глазах мелькнула тревога, — они не красят его, будь хоть три короны на его голове! Весь город знал о его попойках, о выходках! О том, как он чуть не зарезал какого-то графа во дворце! О том, как он на каком-то балу облился вином! Это же позор!

Валерия почувствовала, как жар разливается по щекам. Воспоминание об их первой встрече в Ордене, о той унизительной дуэли, когда он победил ее, пронзило сознание острой иглой.

«А ведь он меня однажды крепко поколотил… — пронеслось в ее голове. — Если бы мама знала о том случае… она бы тут же потребовала отменить помолвку и, возможно, попыталась застрелить его сама». Эта мысль казалась ей одновременно ужасной и смешной.

— Мама, он изменился! Кардинально! — настаивала Валерия, пытаясь заглушить внутренний голос. — Тот… шалопай умер. Родился новый человек. Сильный. Ответственный. И он ко мне… — она запнулась, подбирая слова, — он ко мне относится с уважением. С нежностью даже.

— С нежностью? — Елизавета подняла бровь. — Охотно верю, дорогая. Пока ты ему нужна. Пока ты юна и хороша собой. А что потом? Когда появятся фаворитки? Когда он вспомнит свои старые привычки? — Она вздохнула, и в ее глазах появилась неподдельная грусть.

— Ты за меня не рада⁈ — спросила Валерия, и в ее голосе впервые зазвучала обида. — Хочешь, чтобы я отменила помолвку⁈

Елизавета Орловская посмотрела на дочь долгим, пронзительным взглядом. Потом ее лицо смягчилось. Она подошла и обняла Валерию, прижав к себе. Девушка, привыкшая к твердости и сдержанности, на мгновение растерялась, потом нерешительно обняла мать в ответ. Шелк платья Елизаветы был мягким, а запах духов — успокаивающим.

— Конечно, рада, моя девочка! Конечно! — прошептала Елизавета, и Валерия почувствовала, как по ее щеке скатывается слеза. — Я счастлива! Безумно счастлива, что ты, наконец-таки, бросишь эти свои… опасные игры в охотницу и станешь женщиной! Настоящей женщиной! Женой! — Она отстранилась, держа дочь за плечи, и посмотрела ей в глаза. — Я все боялась… Боялась, что не дождусь этого дня. Что ты навсегда останешься в своих кожаных доспехах, с револьверами, среди этих… демонов и трущоб. — Ее голос дрогнул. — Поэтому, хоть он и пьяница, и дебошир в прошлом… хоть его репутация хуже грязи… — она махнула рукой, — Пусть! Пусть станет твоим мужем. Я не буду препятствовать. Вот настолько я отчаялась дождаться твоего замужества! — Она показала расстояние между большим и указательным пальцем, совсем маленькое.

Валерия рассмеялась сквозь навернувшиеся слезы. Смех получился нервным, но облегчающим.

— Мама! Он же Император, как бы! — попыталась она вставить логику в материнский порыв. — Ты говоришь, как будто он последний пьяница с Сенной площади!

Елизавета фыркнула, вытирая платочком слезу.

— Да хоть Папа Римский! Мне плевать на титулы, доченька! — заявила она с внезапной страстью. — Мне главное, чтобы мое сокровище никто не смел обижать! Чтобы он ценил тебя! Берег! Любил! Чтобы ты была счастлива! Вот что важно! А корона… корона — это тяжесть. И я молю Бога, чтобы ты выдержала ее. И чтобы он… — она кивнула в сторону Зимнего, — оправдал твое доверие. И мою… вынужденную снисходительность к его прошлым грехам.

«Это исключено, что он меня обидит!» — мысленно парировала Валерия, вспоминая его руки, его поцелуи, его взгляд.

— Я стану Императрицей, и он будет меня любить! — сказала она вслух, с силой, почти с вызовом.

Елизавета посмотрела на нее, и в ее глазах снова заблестели слезы, но теперь — чистого, материнского счастья.

— Отец бы тобой гордился, моя девочка! — прошептала она. — Мой бесстрашный генерал… Я думаю, он в гробу уже кадриль станцевал от радости! Его дочурка… и Императрица! Представь!

— Мам… — начала Валерия, тронутая до глубины души.

Но Елизавета уже переключилась. Слезы исчезли, уступив место практической энергии. Она схватила Валерию за руки.

— Но все это лирика! Пустое! — объявила она, сверкая глазами. — Нам нужно действовать! Немедленно начинать подготовку к помолвочному балу! Это же событие века! Ты должна быть неотразима, Валерия! Ослепительна! Затмить всех этих… пигалиц при дворе, которые только и умеют, что сплетничать да строить козни! Их красота должна померкнуть перед твоей! Как звезды перед солнцем! — Она уже мысленно прикидывала наряды. — И я это организую! Все! От платья до последней шпильки в твоих волосах! Пойдем в город! Немедленно! Бросим все эти думы! Устроим себе день настоящих женских радостей! Покупки, примерки, возможно, даже визит к моей парикмахерше-волшебнице… И ни слова о политике, демонах или императорах! Только ты, я, зеркала и шелка! Идем!

И, не дожидаясь возражений, Елизавета Орловская решительно потащила свою дочь прочь из будуара. Навстречу шелкам, зеркалам и редкому миру чисто женских забот. Войны, порталы и государственные дела могли подождать пару часов.