Брандвахта

Фрагмент 14

27

— Господи, как же я устала от всего этого, — чуть слышно прошептала моя милая. — Вов, а нам нельзя взять, и куда-нибудь уплыть отсюда? Подальше от всей этой крови, грязи, взбесившихся людей. Молчи, молчи! Сама знаю, что, скорее всего, везде всё точно так же. Дошло ведь до того, что Фая, это добрейшее создание, меня сегодня спросила, страшно ли мне было убивать человека. А потом объявила, что лучше уж кого-нибудь убьёт, чем позволит себя изнасиловать.

Стрелять «на горе» перестали.

— Она девственница, что ли? Или из этих… однополых?

— А вот и не угадал. Нормальная девка. И «запретный плод» в педучилище успела попробовать, и мужики ей нравятся. Просто вырастила её мама на «старомодных» правилах: мужчина, хотя бы на относительно длительном участке жизни, должен быть единственным, а когда в одно время спят с несколькими разными, это уже бл*дство.

Люди, действительно, будто взбесились. Или это всё у них и раньше сидело, вот только прятали они его глубоко-глубоко? Была же ещё совсем недавно нормальная страна, в которой дети целыми днями пропадали на улице, и никому в голову не приходило на них напасть. Где ключ от квартиры оставляли под ковриком у входной двери, а помочь соседу в чём-либо, «за спасибо» или чисто символическое угощение считалось в порядке вещей. А потом — понеслось, покатилось. Нам, помнящим то время, нынешнее казалось торжеством всех возможных гадостей, которые могут проявить люди. Оказалось — падать ещё есть куда. Как в той присказке: мы думали, что уже достигли дна, но тут откуда-то снизу постучали. Кувалдой. В прыжке.

Впрочем, к чему вся эта философия? К чему все эти ностальгические сожаления о каких-то временах, которые уже не вернуть. Хотя бы потому, что некому их возвращать. Просто людей для этого практически не осталось. Сейчас они всё ещё разрознены, но пытаются собраться «в кучки». Вот только случилось так, что выжили, по большей части, далеко не самые лучшие, умные, культурные, образованные, приятные в общении. Наоборот, произошёл этакий отрицательный отбор, резко повысивший процентное соотношение между опустившимися, перешагнувшими грань добра и зла, и относительно нормальными людьми, как мы, случайно собравшиеся здесь, на брандвахте, пришвартованной к берегу реки у глухой городской окраины.

Да, нормальными — довольно относительно. Мы ведь тоже убиваем, грабим, крадём, как и те, про которых я сказал, что они — результат отрицательного отбора. Чем я лучше их, если у меня даже малейшего шевеления совести не случилось, когда рылся в карманах убитых мной людей? Я более чем уверен в том, что тот же «фиксатый» ехал сюда грабить нас не ради любви к искусству, а чтобы людям, собравшимся вокруг него, стало чуть-чуть легче жить. Ну, да. Я уже несколько раз убивал людей, чтобы защитить свою семью, Наташу и её брата. Но ведь и тот же Шамилька наверняка затеял свою аферу не только ради того, чтобы тупо накопить «презренный металл», а ещё и для того, чтобы женщине рядом с ним стало лучше. Он же не идиот, понимал, что в создавшейся извращённой реальности Юля, довольно симпатичная женщина, для него — практически идеальный вариант спутницы. Лучшей просто негде взять.

Стреляя в людей «фиксатого», я защищал «своих»? А что такое «свои»? Кто мне эти молодые женщины? Ну, не считая Наташи. Ни одна не является родственницей, ни с одной я не спал, ни с кем нет ничего общего, кроме того, что мы живём рядом в странном плавучем доме. Такие же, какими до сегодняшнего утра считал Мусихина и Фельдман. Но теперь не испытываю ни малейшего сожаления в том, что эта парочка мертва. Причём, перешли в состояние трупов не без моего участия. И где гарантия, что завтра, послезавтра, через месяц или год, они для меня перестанут быть «своими»? Или я для них. Та же самая Венера, вместе с нами бывшая здесь в ночь апокалипсиса, уже перестала быть «своей». Хуже того, перестав ей быть, пыталась нам навредить. Не исключаю, что делала это, исходя из собственного понимания справедливости, «правильности» своего поступка. Станет ли она для меня «своей», если вернётся, признает неправоту и покается? Не знаю. Честно говорю: не знаю.

По какому признаку судить, «свой» человек или «не свой»? По национальности? Да фиг вам! У Шамиля в документах написано, что он башкир, а в разговоре как-то говорил, что с примесью татарских кровей. При этом башкирка Лиля Икрамова едва ли не плюётся на его тело, прикрытое куском полиэтилена. Или взять простого, как три рубля, Виктора Латыева: по фамилии татарин, по имени русский. У Юли написано «украинка», по фамилии — еврейка, а если судить по внешности, то откровенно не чистокровная. Вон, по Наде Бивалькевич однозначно видно, что оба родителя из «того самого» народа. У «фиксатого» в паспорте значится «Смирнов», «чистокровный русак», в его банде парочка татуированных тоже с совершенно русскими фамилиями, хотя есть и с другими национальностями, если судить по фамилиям. Антипод — Иван Романович Кречетов, пару недель прятавший от взбесившихся говнюков татарку Нафикову и русского пацана Антошку. В Наташе каких только кровей не намешано. Да и во мне — и русские, и украинские, и молдавские. Нет, национальность — тоже не признак. А что тогда?

До утра генератор заводить не буду. После сегодняшнего безумного дня очень не хочется привлекать к себе внимание светом лампочек и бухтением агрегата. Лампочки аварийного освещения, работающие от аккумулятора, в коридоре и туалете есть, никто не «убьётся», если понадобится ночью «пообщаться с фаянсовым другом». Так до двух ночи, когда настала пора будить Деда, мы так и просидели с «супругой» в темноте. Как-то за нашими разговорами и отвлёкся от боли и недомогания. А может, и организм подключил какие-то внутренние резервы.

Утром же на мою физиономию взглянуть без слёз было нельзя. Про зелёные полосы и пятна на морде я уже упоминал. А теперь к ним добавился ещё один оттенок — синева. Плюс отёк, дошедший уже до верхней губы. Красавец! Хорошо, пока ночью по коридору брандвахты шарился, никто из девчонок навстречу не попался: наверняка на одну заику в мире больше стало бы. Успокаивает лишь старая поговорка: шрамы и морщины — украшения мужчины. Пусть до морщин мне ещё долго, зато отметины на лице гарантированно обеспечены.

Утром — это в половине седьмого, чтобы завести генератор и снова связаться с буксиром в семь часов.

— Уже в пути, — порадовал Гриша. — Народ за ночь упахался, конечно, но ничего, пока идём до затона, отоспятся. У вас-то как ночь прошла?

— Спокойно. Но бдительности не теряем.

— Ясно. Я рацию не выключаю, так что, если что не так, связывайся в любое время. Может, по течению, там, где фарватер уже обозначен, и «нажать на газ» удастся.

— Понял. Конец связи.

Надо идти радовать «бабий батальон»: совсем немного осталось ждать подхода основных сил, часов пять. Никакого «нам бы ночь простоять, да день продержаться». А трупный запах, которым уже потянуло от убитых, можно и перетерпеть. Не такой уж он и сильный, в отличие от того, что был в «выморочных» домах.

Предлагали женщины, правда, поскидывать мертвяков прямо в затон, но я воспротивился. Воду-то мы пьём из него. И нахрена нам разлагающиеся трупы рядом с водозабором? Нет уж. Только в Белую, где их течением уволочёт куда-нибудь подальше. Приплывут мужики, займутся. Они, в отличие от меня, не только здоровые, так ещё и мышцУ накачавшие на погрузочно-разгрузочных работах.

В расчётах времени прибытия наших путешественников я почти не ошибся. Ещё половину первого «стукнуть» не успело, как вначале в отдалении послышался рокот судового двигателя, а потом из-за поворота реки начал выползать нос баржи.Не с одним, а с двумя грузовиками и грудой чего-то накрытого брезентом на палубе. Неплохо затарились, хоть Данилыч и прибеднялся.

Нет, у Гриши Толкунова точно талант капитана. Вон, как уверенно «вырулил» поперёк течения, чтобы войти в затон. Отлично рассчитал, когда сцепку буксира и баржи так развернёт, что ему останется лишь дать полный ход, и она вползёт в довольно узкий проход.

В общем, стоим полным составом на палубах и пялимся друг на друга, пока Григорий примеряется, как приткнуть нос баржи к берегу. Мы — на палубе брандвахты, экспедиция — на палубах буксира и баржи. Только… Что это за продолговатый предмет, прикрытый тряпкой, у колёс одного из грузовиков? Очень уж напоминающий мёртвое тело…

28

Если моей физиономии больше всего подходит фраза, произнесённая Высоцким в фильме «Место встречи изменить нельзя», «Ну, и рожа у тебя, Шарапов», то на Данилыче просто лица нет. Посерел, осунулся, глаза запали. Выбросил за борт окурок, и тут же прикурил новую сигарету. И как только с баржи опустили на берег трап, сбежал на берег.

— Кто там, на палубе лежит? — спрашиваю его, даже не дожидаясь, пока он протянет руку для приветствия.

— Хороший человек. Ты его не знал.

Сразу же отлегло от сердца: наши все живы.

Нет, подставы, как таковой, в Прибельском не было. И даже жители Сарт-Наурузово вывалили на окраину деревни смотреть на то, как к пляжу пытается пришвартоваться баржа, толкаемая буксиром. Из чистого любопытства. Во-первых, место там уже считается несудоходным, а во-вторых, после известных событий очень уж невероятное явление — люди на корабле.

Деревня — фактически «пригород» посёлка городского типа Прибельский. Даже чёткой естественной границы, где заканчивается она, а где начинается посёлок, не существует. Всё размыто. Включая род занятий населения: кто-то на полях сахарную свёклу выращивает, кто-то на комбинате, производящем сахар и молочные консервы, работает. Так что вопросы о том, много ли товара осталось на комбинатских складах, сразу же встретили глухое недовольство людей. А к тому времени, когда грузовик и «Волга» спустились с баржи и въехали на огромный луг перед селом, в «город» уже укатил какой-то «джигит» на мотоцикле.

От полноценного конфликта сдержало лишь наличие у чужаков серьёзного оружия. Но бухтели «явились тут какие-то, чтобы нас ограбить», многие. А пара пацанов (ещё один факт в копилку того, что незначительная часть непьющих всё-таки выжила) даже пыталась кидаться камнями в тронувшиеся к комбинату машины.

Впрочем, к моменту появления грузовиков у проходной предприятия, там хватало народу, быстро собравшегося после привезённого мотоциклистом известия. Куда более агрессивного. Да ещё и кое-кто был вооружён охотничьими ружьями. Фигня, конечно, по сравнению с автоматами, но брат решил, что неправильно будет затевать сражение, убивать местных и подставлять под огонь своих. Так что вместе с Садыком двинулся на переговоры.

— А если мы у вас купим? — попытался найти выход из тупика Сабиров.

— Люди, да что вы упёрлись, заламывая цены? Ждёте, когда эти мешки с сахаром мыши погрызут? — вдруг встрял какой-то старик. — Берите, сколько и чего дают. Да наварим мы этого сахара, сколько и самим потребуется, и на продажу.

— «Наварим», — огрызнулся кто-то. — Чем наварим? Электричество пропало, дизель-генератор сломался, а моториста, чтобы его отремонтировать нет.

За этот-то и уцепился Садык, имеющий опыт ремонта дизелей. Тем более, загвоздка оказалась не в самом двигателе, а в топливном насосе, с которым он справился довольно быстро. А за это «выторговал» возможность загрузить пять машин того, что позволят. Плюс пришлось отдать ту тонну круп, которые Данилыч на всякий случай брал в поездку, и один из автоматов с патронами. Для защиты складов комбината от других «залётных».

В общем, к тому моменту, когда ребят впустили в «закрома родины», к Андрею подошёл тот самый дед.

— Я тут послушал ваших. Возьмите меня с собой в город. Сердечник я, а здесь моих лекарств уже не найти. Поэтому ни в огороде, ни на комбинате работать уже не могу. Может, там таблетки достану и хоть чем-то смогу вам помогать. А ещё я из лозы плести умею: у нас же когда-то, до войны, вся округа этим кормилась. Хочешь, покажу тебе стулья и стол, которые себе сплёл? И вам такое смогу сделать, а если чувствовать себя лучше буду, то и на продажу.

— Не довезли деда, — вздохнул брат. — Уже устье Сима прошли, и сердце у него встало.

— В Архангельское-то съездил?

Он кивнул.

— Маму соседи похоронили. Мы с Серым только могилку поправили, да я семейные фотографии забрал.

Ясно. Подробности пока лучше не расспрашивать.

— Познакомься: Алексей. Бывший прапорщик-мотострелок. Потерял ногу в Приднестровье, на мину наступил. Сосед моей мамы. Как понимаешь, в деревне ему не прокормиться. Вот, поговорили с ним, и я решил, что у нас он вполне может быть штатным охранником, — представил Андрей мужика без ступни левой ноги и с костылём.

Выражение лица у того жёсткое, глаза колючие. Но оно и понятно: человек не только на войне побывал, но и после неё жизнь его явно не баловала. Среднего роста, большие залысины, которых не скрывает некогда очень короткая, но теперь довольно запущенная стрижка. Рукопожатие крепкое, в руке чувствуется немала сила. В общем-то, закономерно: четверть века Алексей прожил, матереть начал.

— Весело тут у вас, — кивнул он в сторону трупов на полянке.

— Ну, да. Вчера было очень нескучно, — коснулся я пальцами отметин на лице. — Большой город, люди разные. Но самое поганое, что могли бы обойтись и без этого «развлечения», если бы не наша же паршивая овца.

— А чего от тушек не избавились?

— Некому. Не женщин же припахивать таскать их к реке. Я, как видишь, даже для стрельбы «ограничено годен», а Ивану Романовичу одному тоже не справиться, — мотнул я головой в сторону Деда. — Кстати, там, на улице, в «Камазе» ещё один, которому Дед уйти не позволил. Надо будет и его притопить, Андрей.

Этим мужики и занялись первым делом. Особо не извращались: выносили труп к выходу из затона и просто сталкивали в воду. Об остальном позаботится река. Очень неприятное занятие, и меня порадовало то, что на этот раз, в отличие от истории с похоронами жителей частных домов, обошлось без моего участия.

Но так обошлись лишь с врагами. Того самого старика-сердечника из Прибельского, когда-то работавшего мастером на комбинате, похоронили по-человечески. В отдельной могиле рядом братской, где лежали жители домов «нашего» района. С деревянной доской, на которой вырезали его имя. Просто с доской: был он верующим мусульманином или, как большинство советских людей, атеистом, его не спрашивали, так что решили ограничиться лишь этим.

Любопытно, что вскрытие небольшого сейфа, который Шамиль привёз из квартиры Барисыча, показало, что «крысить» золото он начал довольно давно. Помимо жестянки, в которую мы складывали украшения, найденные в «выморочных» домах, нашлась и ещё одна коробочка с подобным содержимым. Раза в два меньше по весу, чем наш «общак», но тоже немало. Ну, и штук пять печатей и стопок документов фирм, которым он же отпускал небольшие партии товаров из наших запасов. Сколько он «накручивал» при продаже их реальным покупателям относительно того, что значилось в накладных «Башинтеркома», остаётся только гадать.

Основную массу привезённого перегружать в «складские» помещения брандвахты не стали. По нашим прикидкам, их и так на ней уже чуть больше её расчётной грузоподъёмности. Правда, эта грузоподъёмность рассчитывалась на небольшое волнение, а наша стоит на спокойной воде, и никакого риска «нахлебаться» от набегающих волн нет. Просто не стали забивать товарами новые каюты. К тому же, брать пришлось не только то, что собирались привезти из Прибельского.

Да, пару грузовиков сгущёнки разных видов взяли. Обыкновенная, с кофе, с какао, варёная, без сахара, просто концентрированное молоко в баночках. Пара тонн в больших, трёхлитровых жестянках, обычно покупавшаяся кондитерскими и хлебозаводскими цехами по производству кондитерских изделий. Фляги с сиропом, которым доводят продукцию до гостовского содержания сахара. Десять тонн сахара в мешках. Большие жестяные упаковки с какао-порошком, десяток мешков жареных кофейных зёрен. Ну, и приличная такая стопка новеньких пустых мешков, часть которых успели задействовать для переноски тех банок, что оказались неупакованными в картонные коробки.

— В общем, хапнули куда больше, чем то количество, на которое договаривались с прибельцами, — похвастался Сабиров. — Ничего, они не обеднеют!

Главное, чтобы злобы не затаили на то, что их «нагрели». Мало ли, как дальше жизнь повернётся. Может, когда-нибудь ещё придётся в этот посёлок сунуться.