Брандвахта

Фрагмент 13

25

Первая цель — автоматчик. У него — самое опасное оружие, кроме того, он уже рванул АКМС, болтавшийся на ремне на боку, и возится с тугой планкой переводчика огня. Всплеснул руками и валится на спину: тридцать-сорок метров — не расстояние для самозарядного карабина Симонова, у которого заранее и предохранитель снят, и патрон в стволе.

Фиксатый, похоже, самый опытный, поскольку, пока я переводил ствол в его сторону, успел метнуться за «Волгу» и нырнуть на землю «рыбкой». Значит, бью по тем, кто с ружьями. Первый. Второй, успевший даже вскинуть оружие. Брандвахта грохочет довольно дружными, хотя и разнобойными выстрелами, и теперь на земле уже все «покупатели».

На мгновенье из-за кормы «баржи», как зачастую называют «Волги», показывается голова главаря. Но высовывается он, чтобы открыть огонь по мне, над крышей машины. Лупит одиночными, но часто-часто. У него в магазине двадцать патронов, может себе такое позволить. Вжимаюсь в палубу, поскольку пули свистят практически непрерывно. И, дождавшись паузы, перекатываюсь за стол с двухсантиметровой алюминиевой столешницей. Которая отзывается на новые выстрелы металлическим звоном и появляющимися на его внутренней поверхности вмятинами.

Я спрятался, но стрельба с брандвахты продолжается. Поэтому, как мне видно сквозь промежутки между элементами «баррикады», все перемещаются исключительно ползком. И двое с пистолетами палят из них по стенам плавучей гостиницы.

Перебрасывать карабин на другую сторону стола долго и неудобно. Поэтому я хватаю одну из «ксюх». Очень уж удачно лежит водитель «волжанки». Готовченко! Но главная моя задача — не подпустить никого к автомату, отлетевшему в сторону, когда я подстрелил его владельца.

Понял то, что сможет меня «достать» из автомата и «фиксатый». Опытный, гад. Метнулся, подхватил оружие и продолжает перекатываться дальше. Прикатился. Вопль от пули, угодившей в плечо. Вторая пуля в прижавшуюся к земле голову: я на палубе всё-таки чуть-чуть выше, чем он на вытоптанной и укатанной колёсами площадке.

Мой выстрел слился с грохотом ружейного. И тут же второй. Похоже, до оброненного ружья добрался невооружённый грузчик. Расстояние до стрелявшего — метров тридцать-тридцать пять. Дробь разлетелась очень широко, так что сразу же обожгло левую руку, плечо, лицо. По щеке сразу же потекло, но на то, чтобы побороть болевой шок, понадобилось три-четыре секунды. И после двух щелчков СКС этот тоже затих.

В магазине ещё три патрона. Один — водиле, который шустро перебирает локтями и коленями в направлении «Камаза». Угодил куда-то в спину. Ещё два — в последнего пассажира «Волги», у которого в пистолете закончились патроны, и он метнулся к убитому товарищу, не успевшему расстрелять весь магазин. Всё, карабин пуст. Двумя выстрелами из «Ксюхи» достаю ещё одного водителя грузовика, уже забравшегося в машину. Последнего из водил, сразу же развернувшего машину кузовом к брандвахте, мне не достать. Левый и передний железные борта, прикрывающие кабину, автоматные пули короткоствольного автомата не пробивают.

Увлёкся я. Да и боль мозги туманит, так что с удивлением понимаю, что что-то вжикнувшее рядом, это пистолетная пуля. Выпущенная четвёртым пассажиром ГАЗ-31029. Где же ты, сука?

И тут у единственного из оставшихся невредимым «гостей» не выдержали нервы. И он ломанулся в сторону ближайших кустов, подставляя мне спину. Рухнуть-то он в куст рухнул, но при этом так всплеснул руками, что ПМ отлетел в сторону.

— Девчонки! Прекратить огонь!

Правда, как я расслышал, стреляют только из автоматов. Просто потому, что у обоих ПМ наверняка закончились патроны.

— Прекратить огонь! Слышите? Но пока никому не высовываться.

Автомат, из которого я ещё не стрелял, на плече. А я, морщась от боли теперь уже не только в голеностопе, кручу ручку лебёдки. А это кто стреляет из ружья? Неужто снова кто-то едет, и Дед извещает нас о новой опасности.

Простоял пару минут, но никакого шума моторов со стороны города не слышно. Значит, можно рискнуть.

Дышат только тот водила, которому я попал в спину, не позволив добраться до машины, да последний, почти добежавший до спасительных кустов. Дышали. У меня просто нет ни сил, чтобы возиться с их перевязками, ни желания. Оружие-то кое как собрал в кучку около «двадцать девятой»! Собрал, прижал задницу к её багажнику и проорал из последних сил.

— Бабий батальон! Строиться на палубе без оружия!

Первой вылетела моя ненаглядная. Явно не в себе. И, как я убедился, спустя полминуты, вовсе не только из-за моего непрезентабельного вида.

— Володя, я её убила! — уткнувшись в моё окровавленное плечо, разрыдалась она.

— Кого?

— Юлю. Она с ножом была, на меня попыталась броситься. А я… А я выстрелила в неё. А она упала и перестала дышать.

И только после этого заметила, что и я в кровищи.

— Ты ранен? — мгновенно высохли слёзы.

— Чуть-чуть.

— Что значит «чуть-чуть»? У тебя же всё лицо в крови!

— Солнышко, это царапины. Ты же видишь: я и ходить могу, и даже все эти железяки собрал. Девчата, перенесите, пожалуйста их все в оружейную комнату. И оружие с палубы тоже. И то, из которого вы стреляли.

— Тебе больно?

— Больно, Наташа. Больно, — не стал врать я. — Но не так сильно, как могло бы быть.

Женщины тоже в шоке. Но уже от моего вида и разбросанных по площадке перед брандвахтой тел, от пулевых отметин на моей «баррикаде». От того, что по ним тоже стреляли, пусть и не видя, где они. Говорят, что пуля, даже если она попала в задницу, очень сильно влияет на человеческие мозги. И даже, как оказалось, пролетевшая мимо, но предназначавшаяся именно тебе.

Господи, у нас возле брандвахты и на ней самой одиннадцать трупов. И с ними что-то надо делать сегодня, потому что уже завтра они будут очень уж знатно «попахивать». А у меня не только сил на это нет, но и всё болит: лицо, рука, нога.

Пока девчата уносили оружие, а я из последних сил ковылял вверх по трапу, появился и Иван Романович со своей ружьянкой за спиной. Оглядел поле боя, оценил мой вид и покачал головой.

— Ну, ты, Вовка, и даёшь!

— Дядь Вань, а чего ты второй раз стрелял? Ехал, что ли, кто-то?

— Ехал. Тот тип на «Камазе», который от вас с Шамилькой сумел сбежать. Я же понимаю, что если тут такая стрельба громыхала, и из приехавших только один возвращается, значит, это враг, которому нельзя позволить уйти. Вот я его и… встретил на дороге. А где сам Шамиль, кстати?

— В коридоре брандвахты холодный лежит. Тварь!

— Не понял.

— Понимай, не понимай, Дед, а именно он это всё устроил. Ребят подальше отослал, хотел, чтобы из мужиков только Васька остался, чтобы и запасы наши украсть, и девчонок продать. Да на его грех я ногу подвернул, и пришлось остаться вместо пацана. Он в меня стрелял из-за того, что я попытался ему дельце сорвать, я в него… А потом и этих встретил. А канонада… Это я девчонкам оружие раздал и велел просто в воздух палить, чтобы создать у шамилькиных дружков впечатление, что тут, на брандвахте, полным-полно бойцов.

Старый лишь покачал головой.

— Ну, и хитёр ты. Сильно зацепило?

— Фигня. Штук пять-семь дробин метров с тридцати пяти. Можно сказать, на излёте. Но больно, зараза! И кровит. Так что ты, дядя Ваня, переночуй сегодня у нас. Из меня сегодня охранник тот ещё. А сейчас ещё и морду начнёт разносить от этих ранок. Вдвоём как-нибудь до утра протянем, а там, глядишь, к завтрашнему вечеру и ребята вернутся. У нас с ними на семь вечера сеанс связи запланирован.

— Да останусь, конечно, раз такое дело. Что, не понимаю я, что ли, что надо? Так что иди, парень, иди. Пусть тебя перевяжут.

— Спасибо, дядь Вань. И ещё. Сможешь этих гавриков хотя бы в кучку стаскать? Я, как понимаешь, тебе, в этом деле не помощник. Мало того, что нога подвёрнута, так ещё часть дроби и в руку прилетела. Хорошо, хоть не в правую, и я дальше стрелять смог.

— Сделаю и это, — только крякнул старый.

26

Мою догадку о том, что Шамильку собирались кинуть, подтвердило полное отсутствие драгметалла и у «фиксатого» в карманах, и в его машине. Скорее всего, воткнули бы «перо» меж рёбер, когда он пустил бы «партнёров» на борт. А Юлька, вместе с прочими девчатами, пошла бы в качестве «живого товара». Для иных целей она им точно не нужна: кому сейчас требуются бывшие снабженки стройуправлений? Так что наши «коммерсанты» сами выбрали свою судьбу. И не известно, что для Фельдман было бы лучше: вот так, почти сразу, умереть, или на многие годы превратиться в «дырку» для желающих «помочить кончик». Впрочем, девка она была симпатичная, и имела вполне реальный шанс стать чьей-нибудь «штатной подругой». Но, как сложилось, так сложилось: при своей полной неопытности, Наташа умудрилась попасть из пистолета ей куда-то в район сердца.

Мерзко это всё, конечно. Насколько бы хитрожопым ни был Мусихин, но чтобы устроить вот такое… У меня просто в башке не укладывает, как можно было решиться на подобное. Ну, понимаю, украсть что-то и обеспечить «подушку безопасности» для дальнейшего существования. Но, сука, продать женщин, которые ему ничего плохого не сделали, это за пределами моего понимания. Включая практически ребёнка Риту. Он же не шестнадцатилетний пацан с куриными мозгами, а взрослый мужик, прекрасно осознающий, что будет с ними.

С Фельдман вопросов нет. Этот слащавый говнюк ей настолько засрал мозги, что она только про его «любовь» к ней и думала. Как раз тот случай, про которые говорят «влюбилась, как кошка». Поэтому для неё и не существовало ничего и никого важнее, чем «Шамильчик». И если он что-то решил сделать, то это для их общей пользы, это ради их совместного счастливого будущего.

То, что пыталась натворить эта парочка, подействовало угнетающе не только на меня. Все, оставшиеся на брандвахте, бродят, как пришибленные. Хотя, конечно, я могу и преувеличивать, считая, что мой «бабский батальон» переживает только из-за поступка Шамиля с Юлей. Его «личному составу», честно говоря, психологически досталось очень знатно. Тут и эта парочка, мимо трупов которых девчатам приходится ходить, и бой с чужаками, и осознание того, что их ждало, если бы тем удалось попасть на брандвахту. Да и страх перед тем, что, может статься, ещё не всё закончилось.

Самое грустное — драка, случившаяся между родственницами, Лилей и Риммой. Вафина настолько «тормознула», что пожалела «доброго начальника и такого красивого мужчину». Что ей проорала на языке предков Икрамова, я не понял, всё-таки я по-башкирски знаю лишь десятка два слов. Но подтвердила «аргументы» знатной оплеухой, переросшей в небольшую потасовку, так что другим пришлось их растаскивать и объяснять кладовщице, что ей готовил «добрый начальник».

— Слышала же, как они кричали, что нас отсюда увезут.

— Ну, да. Только я не поняла, что это про нас…

Ага! Про комарих, прилетающих по вечерам, чтобы попить нашу кровушку!

И вот тогда у недавней продавщицы киоска приключилась форменная истерика с рыданиями и сожалениями «я же не думала, что они такие».

А морду у меня, как я и предполагал, разнесло. Да так, что от левого глаза осталась узенькая щёлочка. Ни борозду от одной дробины, ни засевшую в мягких тканях вторую Надя «серьёзно» трогать не стала, просто обработав ранки перекисью водорода и зелёнкой. Так что я теперь выгляжу этаким американским «коммандос» монгольского происхождения, с зелёными полосами на морде. Даже не китайского, а именно монгольского, если судить по разрезу глаз. И руку пришлось «повесить» на перевязь, чтобы не тревожить те отметины, что прячутся под бинтами.

Положительный эффект от случившегося только в том, что все теперь слушаются меня с полуслова и даже не заикаются про то, что женщинам «не принято» такое делать. Больше ведь некому: я — «временный инвалид войны», Иван Романович — старик, у которого и без того дел по горло. Например, оружие чистить. Так что, как миленькие, и одежду с трупов снимали, и тела Юльки с Шамилем на «нерабочую» сторону палубы брандвахты тащили, и разбитое окно в одной из кают куском фанеры заделывали.

Андрей перед отплытием «сладкой экспедиции» настроил рацию брандвахты на нужную волну, так что мне достаточно было просто включить её питание, дождаться, пока прогреются лампы, и надеть наушники. А когда стрелки на часах показали семь, начать бубнить в микрофон: «Волгарь пятнадцать, ответьте базе».

— База, Волгарь пятнадцать на связи, — фактически моментально отозвались наушники голосом Григория.

— Гриша, позови к микрофону Данилыча.

— Он на берегу, готовится в Архангельское ехать.

— Надо, Гриша. Очень надо.

— Случилось что-то?

— Случилось. Так что пусть пулей летит.

Итог нашего получасового разговора с братом, в ходе которого я рассказал и о произошедшем, и об обстановке на брандвахте, и о догадках относительно аферы Мусихина, был следующим.

— Помочь вам мы ничем не можем. Мужики уже на заводе, а я с Серым готовы выехать в Архангельское. Но не это главное. До утра мы всё равно отплыть не сумеем. Гришка просто не сунется по темноте корячиться между отмелями. Мы и сюда-то по свету еле продрались. Так что народ будет всю ночь пахать, а с рассветом тронемся в путь.

— Значит, на заводе всё-таки что-то осталось?

— Осталось. Далеко не столько, сколько обещал этот урод, и не в том ассортименте, на который мы рассчитывали, но кое-чем есть поживиться.

— Местные не залупались?

— Решили проблему. Вернёмся — расскажу.

Понятно. Значит, и там без подставы не обошлось. Откровенно говоря, если бы не тупой просчёт Шамильки с возможностью кидка «торговыми партнёрами», то его предусмотрительностью в планировании этой операции можно было бы восхититься. И здесь собирался навариться по максимуму, и уплывших ребят постарался подставить. Или у него и на случай проблем с расчётами имелся какой-то козырь в рукаве? Теперь уже не выяснить.

Девчата мои (Наталья, в которую я практически насильно влил полбутылки водки из нашего НЗ, чтобы не зацикливалась на том, что ей пришлось убить человека, спит и мысли, что они «мои», прочитать не может) встретили новость о том, что «сладкая экспедиция» вернётся уже завтра, с воодушевлением. Просто потому, что им страшно. Вернутся другие мужики — спокойнее будет. А пока — или друг к дружке жмутся, или близ нас с Дедом крутятся. Особенно — самые напуганные, Ритуля с Фаей. Первая — малолетка, а вторая успела «понюхать», чем грозят нынешние уфимские реалии. Да и как-то привыкла Нафикова доверяться Ивану Романовичу, пару недель защищавшему её и Антошку от всех опасностей.

Малолетка-то малолетка, но, как оказалось, боится не столько того, что кто-то в неё будет совать «окаянный отросток», а того, что это станут делать «взрослые дядьки», а не сверстники. Молодёжь из большого города, успевшая насмотреться «запретного» видео, в этом плане куда «просвещённее», чем в их возрасте были мы, деревенские либо жившие в небольших городках.

К закату солнца меня «накрыло». Ломает, знобит. Так что, не привлекая внимания ни Бивалькевич, ни проснувшейся Наташи, нажрался анальгина и парацетамола (всё равно больше не знаю никаких болеутоляющих и жаропонижающих), и пошёл подменить на посту Деда. С расчётом на то, что сдам ему пост в районе двух ночи. Сейчас-то мне точно не уснуть. И морду тянет, и рукой лучше не шевелить, чтобы боль не доставала: во сне-то себя не контролируешь, достаточно как-нибудь неловко повернуться, и…

— Кофе налить? — явилась моя ненаглядная, перебившая сон из-за прописанного мной «лечения нервов».

— Покрепче и погорячее.

Кажется, после обжигающего напитка стало чуток полегче.

— Девчонки считают, что Римма тоже была в курсе задумки этих двоих.

— Это вряд ли. Мне кажется, Шамиль эту простушку использовал именно потому, что она… ну, очень уж простая, привыкла выполнять указания начальства, и никогда лишних вопросов не задаёт. Да и какая уже разница? Она же, как ты помнишь, вообще с брандвахты не высовывалась, понятия не имеет, с кем та парочка имело дело. Чем она нам может подгадить?

— И то верно, — прижавшись ко мне вздохнула Наталья. — Только всё равно беспокойно: что с нами дальше будет?

— Всем беспокойно. Но жить-то как-то надо. Вот и давай, моя хорошая, делать своё дело, а там — куда уж оно выплыве.

— Только бы ещё знать: какое оно, это наше дело? Ну, в общем целом.

— Хороший вопрос! А это ещё что такое?

Ночь, дневные ветерки утихли, слышимость отличная. Так что какие-то выстрелы где-то в районе улицы Софьи Перовской и до нас донеслись.