Бездарь из столицы

Глава 2. Воля против Бездны

Сознание Марка не плыло — оно падало. Беспорядочно и бесконечно, сквозь вихри чужих мыслей и вспышки невиданных образов. Они возникали в его разуме, нечеткими, обрывочными картинами: исполинские города из хрусталя и сияющего металла, парящие в небесах. Корабли, рассекающие небесный океан, изрыгающие снопы энергии, способной испепелить горы. И он — их повелитель, могущественный и грозный…

Марк не понимал сколько времени продолжалось падение в бездну. Нет верха, нет низа, нет тела — лишь чистое, незащищенное «я», выброшенное в самую гущу чужого, враждебного океана. Он пытался сжать кулаки, почувствовать хоть что-то материальное — холод камня, боль в ребрах, вкус крови. Ничего. Лишь леденящий ужас полной потери себя и давящее, всепроникающее присутствие, которое обволакивало его, как смола, медленно и неумолимо вытесняя последние крупицы его собственного разума.

Все прекратилось мгновенно, парень не смог уловить момента изменения ситуации. Теперь он не стоял и не лежал — он просто был, парящим в центре бескрайнего, пустого пространства. Под ногами, если его положение можно было так назвать, расстилалась бесконечная, идеально ровная плоскость, напоминающая отполированный черный обсидиан, в котором отражались не звезды, а призрачные, искаженные тени руин величественных городов и странные, нечеловеческие силуэты.

Воздух звенел от напряжения, словно пространство было натянутой струной готовой лопнуть в любой миг. Тишина стояла абсолютная, давящая, и оттого последующий звук прозвучал с оглушительной, разрывающей душу ясностью.

— Жалко. До глубины того, что ты называешь душой, жалко…

Голос. Тот самый, что прошелестел в его голове перед падением в забытье. Но теперь он был полнозвучным, объемным, вибрирующим невыразимой мощью. В нем не было простого скрежета камня — теперь это был гул земной тверди, движение тектонических плит, рождение и гибель целых миров.

Марк заставил себя «обернуться» — мыслью, намерением, остатком воли.

В трех шагах от него, нарушая все законы физики, но не этого странного места, парила Фигура. Она была лишена четких очертаний, будто сотканная из сгустившегося сумрака и багрового сияния, того самого, что исходило от рун на плите. Рост ее был неестественно высоким, а осанка — прямой и величавой, выдающей существо, которое никогда и ни перед кем не склоняло головы. Черты лица невозможно было разглядеть — лишь ощущалась невыносимая тяжесть взгляда, устремленного на него. Взгляда, полного холодного, безразличного любопытства, с каким гигант может взирать на муравья, случайно заползшего на его дорогу.

— Столько тысячелетий томиться в ожидании… чтобы в конечном итоге обрести такую… хрупкую обитель, — голос звучал почти задумчиво, но каждое слово обжигало сознание, как раскаленное железо. — Ни капли дара. Сознание, замутненное примитивными эмоциями. Тело, слабое и бренное. Ты — ошибка природы, недоразумение, которое должно было сгнить в земле, не потревожив мой покой.

Фигура медленно «обошла» его, и Марк почувствовал, как его сущность сжимается под этим оценивающим взглядом.

— Но даже в самом грубом булыжнике порой можно найти крупицу золота, — продолжил Голос, и в нем впервые прозвучали нотки чего-то, отдаленно напоминающего интерес. — Та самая воля… та самая ярость, что позволила тебе уцелеть при поглощении… Она горит в тебе так ярко. Так… вкусно.

Марк попытался что-то сказать, возразить, крикнуть — но у него не было ни голоса, ни сил. Он мог только слушать, чувствуя, как ледяные щупальца чужого разума все глубже проникают в него, выискивая слабости, страхи, боль.

— Ты хочешь мстить, — произнес Кайрон, и это прозвучало как приговор, как констатация неоспоримого факта. — Ты жаждешь силы, чтобы сокрушить того, кто отнял у тебя твое ничтожное семейное счастье. Ты мечтаешь исцелить ту, что застряла меж миром и пустотой. Примитивные, но… сильные желания. Они и привели тебя ко мне.

Багровая тень приблизилась, и теперь Марк видел лишь бездонную пустоту на месте лица, готовую его поглотить.

— Я могу дать тебе это. Я — Кайрон. Великий представитель Аэтерийцев. Я тот, кто стоял на вершине своего мира.

Образы, которые возникали во время его слов, теперь не были случайными вспышками. Они стали четкими, детализированными картинами из прошлого, не его прошлого…

Марк видел себя стоящим на башне из сияющего металла, и весь город лежал у его ног. Он чувствовал легкость и могущество. В его руке был зажат скипетр, и он знал, что одно лишь движение может заставить горы трещать по швам, а реки течь вспять. Это была не иллюзия. Это было воспоминание. Чужое, но оттого не менее реальное.

— Видишь? Это был мой мир. Я был ВЕЛИКИМАРТЕФАКТОРОМ! Творцом! Тем, кто вплетал саму реальность в узоры рун, меняя ее. Тем, чье знание могло обратить в прах целую цивилизацию. Тем, кто был близок к разгадке величайшей тайны мироздания — БЕССМЕРТИЮ!

Все тело парня дрожало от каждого произнесенного слова, казалось само пространство трещит по швам от задействованной энергии…

— А они… они назвали это ересью! Никто не понял, что я дарую им величайший дар!

В голосе, звучавшем в его голове, впервые появились нотки — ледяные, острые, как скальпель. Не просто высокомерие, а глубочайшая, тысячелетняя обида и горечь.

— Да, они все жаждали бессмертия, но дрожали от страха, что это знание даст мне власть над ними. Глупцы решили объединиться и силой отнять плоды моего гения! Своими жадными, загребущими руками! Представляешь, они захотели отнять у меня МОИ ЗНАНИЯ! Малые умы, ослепленные завистью! Но я… я показал им цену своего гнева.

На мгновение пространство вокруг содрогнулось, и Марку явилось новое видение: теперь он видел величественные города из хрусталя и света, исполинские, прекрасные замки, парящие в облаках. И видел, как все это в одно мгновение, словно сделанное из песка, рассыпается в прах. Он слышал беззвучные крики ужаса, растворяющиеся в оглушительной тишине небытия. Это была не война. Это был акт абсолютного, тотального уничтожения.

— Я лишь активировал скрытую защиту своих творений. Забрал то, что им подарил. Энергия, что питала их дома, их артефакты, накопители — все обратилось против них. Весь мир содрогнулся в судорогах. А я… я оказался здесь, в своем последнем пристанище, в одиночестве, ожидая преемника, который так и не пришел. И все из-за их слабости! Их зависти!

От увиденной картины творившегося ужаса парня разбил натуральный паралич.

— И во что же превратился этот мир сейчас! — Голос Кайрона наполнился неподдельным, ядовитым презрением. — Жалкие, ни на что не способные людишки! Раньше вы жили в пещерах и ковырялись в земле в поисках личинок, а теперь ковыряетесь в наших обломках, как мусорщики. Собираете осколки и делаете из них свои… «артефакты»!

Марк, если бы только мог, физически бы поморщился от того с каким отвращением были произнесены данные слова.

— Поделки, требующие постоянной подпитки! Вы лишь потребляете остатки былого величия!

И тут тон Кайрона мгновенно сменился. Стал шелковым, убедительным, полным искреннего сопереживания и сочувствия.

— Но мы… мы можем все исправить. ТЫ можешь стать наследником. Не тех жалких воришек, что пришли за моим знанием, а наследником меня. Великого Кайрона! Я дарую тебе силу, которую они боялись. Мощь, за которую убили меня. Ты будешь творить, а не выпрашивать энергию у мира. Твои творения будут совершенны и вечны. Мы отстроим все заново. Мы вернем величие. Мы отомстим за меня… и за тебя. Я вижу твою боль. Твою злость. Они тоже отняли у тебя все. Мы похожи. Прекрати сопротивляться…

На секунду Марк почти дрогнул. Искушение было огромным. Оно било прямо в самое сердце его боли, его жажды мести. Оно предлагало не обычную силу, а справедливость. Возможность стать не просто сильным, а правым! Возвыситься над всеми этими аристократами, над всей их прогнившей системой, которая позволяла одним иметь все, а другим — терять последнее.

Он мысленно увидел себя не в рваном комбинезоне на дне ямы, а в одеждах из чистейшего шелка, входящим в зал суда. Видел, как замирает толпа, как бледнеет надменное лицо Антона, как судья кланяется ему, Марку, в пояс. Он чувствовал, как его воля, усиленная в тысячу раз, могла бы сломать хребет этому миру и построить новый, где его семья была бы в безопасности. Где ему не пришлось бы хоронить родителей. Где Лиза…

— Да… — прошелестел голос Кайрона, улавливая его слабость, его мечту. — Мы исцелим ее. Твою сестру. Что для Великого Артефактора какая-то травма мозга? Детская болезнь. Я создавал артефакты, что могли перестраивать материю, обращать время вспять на небольших участках пространства. Ее разум будет не просто восстановлен. Он будет… усовершенствован. Она станет сильной. И ты больше никогда не будешь бояться ее потерять.

Картина стала еще слаще, еще соблазнительнее. Лиза, не просто выздоровевшая, а сияющая, полная жизни и сил, счастливая. И он — причина этого счастья. Не жалкий бездарь, копающийся в грязи, а благородный спаситель, брат, вернувший ей все и даже больше.

— Я предлагаю тебе сделку, песчинка, — голос Кайрона вновь стал гладким и холодным, как лезвие. — Отдай мне это тело. Дай мне эту жизнь. Откажись от своей хрупкой, никому не нужной сущности. И я стану тобой. Я использую твою ярость, твою боль. Я сотру того жалкого щенка с лица земли. Я верну к жизни твою сестру. И тогда… тогда мы возвысимся. Мы станем силой, перед которой склонится сама Империя. Ты получишь все, о чем мечтаешь. Ты просто должен… перестать существовать, перестать цепляться за эту жалкую оболочку того, кем ты был. Дай ей уйти. Отдохни. Ты так устал… Я возьму всю боль на себя. Всю борьбу. Ты просто обретешь покой и силу. Это ведь так просто?

Логика была безупречной. Путь — простым. Кайрон говорил с ним не как с рабом, а как с… партнером. Союзником. Единственным, кто способен его понять.

Искушение снова обрушилось на Марка не словами, а ощущениями. Он почувствовал себя сильным. Он увидел поверженного, униженного Антона Волкова. Он прикоснулся к теплой руке Лизы, смотрящей на него ясными, живыми глазами. Это было так реально, так близко… Стоило лишь согласиться. Достаточно лишь отпустить…

Марк чувствовал, как его воля ослабевает… Видения, навязанные Кайроном, были подобны наркотику — сладкому, всепоглощающему, обещающему конец всей боли. Сопротивляться было так тяжело. Так мучительно. Гораздо проще было бы согласиться, забыть о себе, довериться этому древнему, могущественному существу. Утонуть в обещанном могуществе…

И в этот миг капитуляции, где-то в самой глубине, в том самом ядре, что не смогли раздавить ни новость об отсутствии дара, ни смерть родителей, ни отчаяние, шевельнулось что-то еще. Не ярость. Не жажда мести. Нечто более простое и несокрушимое.

На помощь вновь пришло видение… «Лиза». Не то, навязанное Кайроном — идеальное, чистое, как из рекламного проспекта. А она настоящая. Живая. С веснушками на носу, которые она так ненавидела. С ее смехом, который звучал как сотня маленьких колокольчиков. С ее упрямством, когда она до ночи сидела над учебниками по магическим плетениям, чтобы доказать, что дочь простолюдина может быть лучше аристократов. С ее слезами в ту ночь, когда ему сказали, что он — Бездарь, а она обняла его, шепча: «Неважно, братик. Ты все равно лучший».

А дальше пришел запах… Запах больницы. Запах антисептика, смешанный с ароматом увядающих цветов, сладковатый запах болезни и тоски. И ее лицо. Бледное, почти прозрачное, в обрамлении темных волос, растрепанных на белой подушке. Синяки под закрытыми глазами. Тонкие, голубоватые прожилки на веках. Совершенно неподвижное. Тихий писк аппарата искусственной вентиляции легких, ритмичный, как метроном, отсчитывающий секунды ее жизни.

Он обещал ей. Не себе. Не миру. Ей. Он стоял у этой кровати и сжимал ее холодную, безжизненную руку, и клялся шепотом, что сделает все, что угодно. Что он спасет ее. Сам! Своими руками. Своей волей. Не уповая ни на чью милость.

Этот образ, такой жалкий и такой реальный, врезался в сладкий сон о могуществе, как осколок стекла. Его ответом стала сама его сущность, сжавшаяся в алмазную точку несогласия.

— Нет… — пронеслось в его сознании, тихо, но четко. — Это… не та цена. Она бы не захотела… чтобы я… Он не закончил мысль. Но ее смысл и не требовал продолжения…

Пространство вокруг содрогнулось. Багровая фигура Кайрона, всего мгновение назад бывшая воплощением абсолютного спокойствия, отпрянула. Не физически — метафизически. Ее очертания поплыли, исказились, будто гладкую поверхность воды внезапно покоробило резким порывом ветра.

— Что? — прорычал Голос, и в нем впервые зазвучало нечто иное, чем холодное высокомерие. Изумление. Раздражение. — Ты… отказываешь? Мне?

Марк не отвечал. Он просто был. Он был памятью об отце, молча несшем на своих плечах заботу о семье. Он был нежностью матери, проверявшей уроки у обоих детей при свете дешевой настольной лампы. Он был тихими вечерами, когда он объяснял Лизе основы программирования, а она ему — магические теоремы. Он был тем, что Кайрон с его всепоглощающим эго и жаждой бессмертия никогда не понимал и презирал как слабость.

Он стал крепостью, построенной не из камня и стали, а из миллионов таких вот мгновений, казалось бы, незначительных и хрупких. Но вместе они сплелись в монолит. Он чувствовал, гнев Кайрона. Еще секунду назад почти торжествующий, он вдруг наткнулся на этот хрупкий, но неожиданно твердый барьер. На его ВЫБОР.

— Как ты смеешь?! — Голос Кайрона загремел, теряя отточенную величавость. В нем зазвенела ярость раненого зверя. — Ничтожный червь! Пыль на сапоге мироздания! Я предлагаю тебе силу богов, а ты цепляешься за свои жалкие, сиюминутные чувства!

Бездна вокруг них заклубилась, пошли трещины по идеальному черному «полу». Из них повалил багровый туман, и в нем зашевелились кошмары. Тени Антона, насмехающегося над ним. Призраки родителей, укоряющие в том, что он не спас их. Лиза в больничной палате, медленно угасающая, пока он бездействует.

— Ты думаешь, ты спасешь ее? Своими силами? Ты — НИЧТО! Мусор! Червь для тех, кто правит этим миром! Они растопчут тебя, даже не заметив! Ты умрешь в грязи, никому не нужный, и последней твоей мыслью будет осознание, что ты мог все изменить, но отказался! ИЗ-ЗА СВОЕЙ ТУПОСТИ!

Кайрон обрушил на него весь груз отчаяния, всю боль, которую Марк так тщательно хоронил глубоко внутри, чтобы не сойти с ума. Но чем яростнее была атака, тем прочнее становилась защита. Каждая новая вспышка боли лишь добавляла новый слой к его обороне. Он не отражал атаки — он принимал их, пропускал через себя и, переплавляя в свою волю, делал себя еще крепче.

— Прекрати сопротивляться! — проревел Кайрон, и в его голосе снова послышалась неподдельная ярость. — Я сломлю тебя! Я выскоблю твое жалкое сознание дочиста и возьму то, что принадлежит мне по праву!

Но это уже была не уверенность. Это была злоба того, кто впервые столкнулся с чем-то, что не может контролировать. С чем-то, что оказалось сильнее его древней, испепеляющей мощи.

Атака сменилась. Кайрон отбросил попытки искушения и тонкого подавления. Теперь он обрушил на сознание Марка весь свой гнев, всю мощь души, тысячелетиями копившей силу в заточении. Это было уже не давление — это было уничтожение. Древний не просто хотел занять его тело — он стремился стереть саму память о Марке из вселенной.

Пространство вновь исказилось. Черный пол раскололся, и из трещин хлынула багровая лава забытья. Она не обжигала — она растворяла, стирала, превращала воспоминания в пепел. Воздух наполнился визгом миллиона голосов — это кричали те, кого Кайрон уничтожил тысячелетия назад, чьи души стали жертвами его могущества и величия.

Марка швыряло в этом хаосе, как щепку в урагане. Он чувствовал, как границы его «я» становятся расплывчатыми, как самые ранние, детские воспоминания — запах маминых пирогов, ощущение отцовских рук, подбрасывающих его к потолку — тускнеют и ускользают, как вода сквозь пальцы.

«Я… это я? Марк? Или уже нет?»

Мысль, полная паники, пронеслась в том, что еще оставалось от его разума. Это была ловушка. Кайрон заставлял его усомниться в самом себе, и это было страшнее любой физической боли. Но именно в этом водовороте небытия он смог найти точку опоры. Не яркое воспоминание. А ощущение. Едва уловимое ощущение холодного камня под щекой. Липкой теплой крови на виске. Той самой, что разбудила древнее зло. Это была боль. Реальная, физическая, его боль. Якорь, связывающий его с миром, с его телом, которое там, наверху, все еще боролось за жизнь.

«Мое тело. Моя кровь. Моя боль. МОЕ!»

Он ухватился за это чувство, как тонущий за соломинку. И из этого крошечного семени реальности снова проросла его ВОЛЯ. Вместо того чтобы пытаться противостоять лавине, он сделал нечто иное. Он пропустил ее через себя. Он вспомнил все.

Не сопротивляясь, он позволил Кайрону обрушить на себя всю боль, которую древний в нем нашел. Хруст костей. Крик матери. Белые стены больницы. Холодное безразличие судьи. Ухмылку Антона. Он прожил это снова. Каждый момент. Каждую секунду агонии.

Но он не сломался. Он принял эту боль. Сделал ее своей частью. Он не пытался ее забыть или подавить — он признал ее, и тем самым лишил Кайрона власти над ней.

Древний Артефактор ждал, что его жертва сдастся, затрепещет, исчезнет. Но вместо этого он столкнулся с чем-то новым. С тишиной. С принятием. С огромной, всепоглощающей грустью, которая была сильнее любой ярости.

— Что ты делаешь? — прозвучал Голос, но теперь в нем слышалась не только ярость, но и недоумение, и… тень страха. — Прекрати! Это не твое!

Но было уже поздно. Марк, проходя сквозь ад своих воспоминаний, не просто выживал. Он закалялся. Его воля, прошедшая через все круги личного ада, перестала быть просто силой. Она стала несокрушимой. Он больше не защищался. Он продолжал быть! И его бытия, самого факта его существования, оказалось достаточно, чтобы древнее зло начало отступать.

Ярость Кайрона достигла апогея. Он, Великий Артефактор, повергнувший свою цивилизацию, не мог сломить волю какого-то нищего Бездаря! Это было невозможно! Это было оскорблением всему, что он есть! В своей слепой ярости он совершил роковую ошибку. Вместо того чтобы искать новые слабости, он сконцентрировал всю свою оставшуюся мощь на самом сильном, наиболее болезненном воспоминании Марка — на начальном моменте аварии. Он попытался раздавить его этой болью, увеличить ее в тысячу раз, сделать единственной реальностью.

Он обрушил на Марка всю тьму того вечера. Ослепляющий свет фар. Вид несущегося на них внедорожника. Ужас в глазах родителей. Свою собственную беспомощность. Но то, что должно было стать последним ударом, стало спасительной соломинкой для Марка и началом конца для Кайрона.

В самый пик этой атаки, в самом центре этого кошмара, Марк внезапно увидел то, чего не замечал раньше. То, что его мозг, защищая хозяина, вытеснил. Видение было кристально четким, будто его вставили в сознание сейчас. Мгновение до удара. Он не просто смотрел на фары. Он видел лицо за рулем.

Антон Волков. Его глаза были не рассеянными или испуганными. Они были холодными, сосредоточенными, и его губы были растянуты в тонкой, удовлетворенной ухмылке. Его руки уверенно лежали на руле, направляя многотонную машину прямо на них. Это был не несчастный случай. Это было УБИЙСТВО!

Данная страшная истина, как удар молота, обрушилась на него. Но вместо того, чтобы сломать, она дала ему последнюю, решающую силу. Вся его боль, все его горе обрели смысл, цель, имя. Он был готов, готов сделать ответный ход!

Это не была битва двух магов. Это было столкновение двух вселенных. Одна — древняя, выверенная, математическая, основанная на силе и контроле. Другая — молодая, дикая, хаотичная, основанная на чистой, необузданной эмоции.

Его воля, прошедшая через очищение страданием, кристаллизовалась в нечто абсолютное. Она не боролась с Кайроном. Она просто… отрицала его право на существование здесь.

«УЙДИ»!

Мысль прозвучала не как просьба или приказ, а как непреложный закон мироздания, высеченный в вечности.

Раздался оглушительный, беззвучный вопль — вопль ярости, ужаса и тысячелетнего отчаяния. Багровая фигура Кайрона, такая могущественная и величавая, вдруг задрожала, как изображение на воде, и стала рассыпаться. Ее очертания расползлись, превратившись в вихрь искр и черного дыма.

— НЕТ! — загремел Голос, но теперь он был полон не власти, а животного страха. — ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! Я… КАЙРОН… Я…

Его слова утонули в нарастающем гуле. Пространство вокруг Марка, это черно-багровое чистилище, стало трещать по швам и осыпаться, как старые обои. В его разуме грянул взрыв белого, слепящего, абсолютного света. Не было звука. Не было боли. Был только всепоглощающий катарсис, мгновение полного уничтожения и очищения.

А потом пришла — тишина…Не та, что была раньше — звенящая и напряженная. Эта была густой, тяжелой, как свинец, и абсолютной. Словно после мощнейшего взрыва, оглушившего все вокруг.

Тишина и покой…