Барышня-служанка

Глава 19 В которой приходится рисковать и принимать решения

Мы с Владимиром дали друг другу две недели. Вроде бы, все решили, и все же семена сомнения были посеяны и, кажется, успели прорасти. Я перестала понимать смысл авантюры, в которую оказалась втянута. О таком только в книгах интересно читать. Оказаться в подобной ситуации в реальности не хотелось, но меня никто не спрашивал.

Можно было, конечно, все прекратить, поставить точку в наших странных отношениях, развестись или хотя бы разойтись. Остановиться сейчас, пока мы еще не привыкли друг к другу, не сблизились по-настоящему. Не мучить себя и супруга. Можно, но я этого не хотела. Понимала, что переживу расставание, не умру от тоски по Владимиру, но без него жизнь уже не будет прежней. Мне показалось, что и супруг не желал ничего менять.

Остаток ночи я провела в размышлениях и толком не выспалась. Утром все валилось из рук. В тесто для оладьев всыпала слишком много изюма. Едва не уронила бутыль с маслом. Емкость из толстостенного стекла оказалась значительно тяжелее, чем пластиковая тара, распространенная в моем мире. Пришлось поставить ее на середину стола от греха подальше.

Я разогрела сковороду. Осторожно взяла бутыль, вынула пробку, принюхалась. Жидкость имела пряный аромат и чем-то напоминала рыбий жир. Оладьи на таком точно не стоило жарить. Я так привыкла к рафинированным маслам, что почти забыла запах натурального. Когда покупала его, то, не задумываясь, попросила растительное. Из какого растения оно было выжато, оставалось только догадываться, но это точно был не подсолнух.

Я смотрела на бутыль, сковороду, что тоже начинала попахивать, целую миску теста и думала, как бы снова не разреветься. Вроде бы мелочь и слез после вчерашней истерики почти не осталось, но нервы сдали. Видимо, я еще не оправилась от вчерашнего визита Павла. Бессонная ночь тоже давала о себе знать

– Спалить нас решила? – услышала знакомый хриплый голос. – Кр…

– Что? – разозлилась на птицу. Зря он начал. – Криворукая? Еще какая? Не стесняйся! Вчера ты уплетал приготовленное этими самыми руками мясо так, что за ушами трещало. Что изменилось сегодня?

Ворон нахохлился и отвернулся, всем своим видом выражая обиду. Я тоже извиняться не собиралась. Сосредоточилась на завтраке. Взяла кусочек подтаявшего сливочного масла, бросила на сковороду и тут же принялась готовить оладьи. Действовать приходилось быстро, я сама себе напоминала конвейер: налила, перевернула, сняла. И так до тех пор, пока миска не опустела.

– Смрад-то какой! – снова принялся упрекать меня ворон. – Хоть топор вешай.

Я уже успела забыть о нем, но эта язвительная птица не успокаивалась. Никакого удушливого запаха на кухне наблюдалось. Пахло обычная маслом, на котором что-то жарили. Проветрить не мешало бы, но можно сказать об этом иначе, проявить хоть немного такта. Хотя чего я ждала?

– Ведешь себя как старый дед. Бурчишь и бурчишь под нос. Не можешь помочь? Не давай советы. Сама разберусь.

– Как же, разберется она? Ты жизни не видела, белоручка. Оставь тебя одну, не пройдет и недели, как ты протянешь ноги.

– Так, значит?

Я чувствовала, что ворон нарочно провоцировал, хотя и не понимала, зачем. Вчера он, кажется, всерьез испугался за Владимира, даже пытался нас помирить, сегодня его будто подменили. Может, у него раздвоение личности? Интересно, у птиц случаются такие отклонения или только у людей? Как бы то ни было, я разозлилась не на шутку. Распахнула окно, поежилась от свежего морозного воздуха, немного остыла, но отступать не собиралась. Указала рукой на улицу и добавила:

– Милостивый государь, – обратилась к ворону. Тот повернул голову, даже грудь выпятил, – подите вон, пока я не приготовила из вас жаркое на ужин.

К моему удивлению этот нахал послушался. Вылетел в окно и вскоре скрылся в лесу. Отлично. Туда ему и дорога. Надо бы попросить мужа перенастроить ловушки так, чтобы задерживали всех незваных гостей, в том числе и пернатых.

К тому моменту, как Владимир появился на кухне, завтрак уже был готов. Овсяная каша с яблоками разложена по тарелкам, еще теплые оладушки на большом блюде в центре стола манили румяной корочкой, чайник ждал своей очереди.

– Доброе утро, Катя!

– Доброе! Как спалось?

Взглянула на мужа и поняла, что могла бы не спрашивать. Тени под глазами свидетельствовали о том, что Володя едва ли уснул этой ночью, как и я. В остальном он выглядел идеально: гладко выбрит, причесан, даже попытался улыбнуться.

– Неважно, – признался Чарторыйский. – Писал вам письмо, но не вышло. Вместо букв получились какие-то каракули, будто я впервые взял перо в руки.

– Зачем письмо? – спросила, рассматривая листок, небрежно брошенный мужем на стол. По сравнению с этими кривульками рецепты, выписанные врачами, казались образцом каллиграфии.

– Чтобы объясниться. Я не хочу больше обманывать вас, но рассказать обо всем не могу, – признался он. – Поверьте, эта идея не нравилась мне с самого начала. Я проявил слабость и сожалею об этом. Если бы я мог повернуть время вспять, то никогда не согласился бы.

Так, значит? А я тут с утра как пчелка кружилась, завтрак готовила, чтобы услышать, что Чарторыйскому жаль. Я отложила ложку, встала из-за стола, отошла к окну. Надо бы вспомнить о гордости и вовсе уйти. Надо, но перед глазами был пример мамы. Из-за чего они поругались с отцом, она никогда не говорила, но жалела всю жизнь о том, что не нашла в себе сил помирится с ним. Кто знает, как сложилась бы их судьба, прояви хоть кто-то из родителей толику благоразумия, сделав первый шаг.

Я осталась. Смотрела на дворников, которые расчищали снег, на резвящихся на улице ребятишек. Кусала губы, чтобы не расплакаться.

– Катя, я дурак, простите! – воскликнул Владимир. – Я хотел сказать вовсе не это. Вернее, не только это, не так… Я действительно не желал этого брака, вовсе не думал о женитьбе, но… судьба распорядилась иначе.

– Вы жалеете, я поняла, – перебила его. Слишком больно было слушать подобные признания. – Не стоит продолжать.

– Стоит! Да посмотрите же на меня, Катя!

Владимир обошел меня, загородил окно, мешая наслаждаться видами. В его глазах я видела отголоски тех же чувств, которые испытывала сама – страх, отчаяние, растерянность.

– Вы сами сказали…

– Сказал, что дурак, который не умеет красиво говорить. Я едва знаю вас, как и вы меня, понимаю, что я далеко не самая завидная партия, но никогда не прощу себе, если отпущу, если позволю недосказанности или чьей-то злой воле разрушить наши отношения. Две недели – все, о чем я прошу, а потом решите, достоин ли я вас, сможете ли простить меня. Если нет, я сдержу слово и уйду.

– Нет!

Я прижала ладонь к его губам и тут же отдернула руку.

– Значит, вы уже все решили?

– Решила, – ответила, вдохнула поглубже и добавила:

– Я не хочу, чтобы вы уходили.