Б.В.Г

Глава сорок вторая. Черный Аполлон

Лён встретил свою двенадцатую зиму. Сегодня для него минул еще один год.

Полный надежд и грёз, как любой мальчишка; устремленный в небо — только дай пару крыл — и полетит… Он верил, что сегодня очень особенный день. И, как каждый нормальный человек в детстве, верил, что и он сам — особенный и чувствовал себя не таким, как все. Впрочем, это действительно был чудесный ребенок. Столько энергии; такие чистые, свободные мысли… Лён был из тех, кто отошел от линии «ранних взрослых», в восемь лет уже берущих в руки автомат или снайперку… Яркий пример нового поколения, не помнящего Закрытых Небес… Отец пророчил ему великие дела и обещал сыну Черный Аполлон… лет через шесть…

…Черная, угловатая громада, о которую уже полвека бились бессильные волны, намертво вросла в причал. А тот вцепился в борта корабля мириадами веревочных лесенок, издали напоминающих хитроумную паутину.

Черный Аполлон был кораблем и остался им, несмотря на то, что время жестоко обездвижило его… В свете дня начищенные металлические буквы на борту мерцали алым, точно в бессильной злобе и великой мечте когда-нибудь отплыть к горизонту. Он стал городом. Стал домом для бывшего клана «Приморцев», а с уходом Купола — просто Приморцев, которыми правил Капитан — отец Лёна.

Они радостно встретили конец бессмысленной бойни под закрытым небом — куда милее им казалось растить и учить своих детей и жить в мире. Когда появились дети Онабу — смешные пушистики, так похожие на людей, Приморцы не устроили на них охоту, не польстились на легкую добычу — мясо и теплых мех — они встретили их как равных, даже завели торговлю: пушистые малыши охотно меняли пойманную морскую живность на любые вещички с корабля…

Старик-ученый, единственный на Черном Аполлоне, кто еще помнил довоенные времена, пытался учить пушистиков человеческому языку или хотя бы научиться понимать их мурлыкающее наречие. Но безуспешно: барьер между двумя расами был столь высок, что его не удалось перейти.

Почему это не вызвало войны? Может, потому, что пушистики, маленькие и безоружные, не выглядели конкурентами? Или Приморцы тоже почувствовали охватившее весь мир равнодушие к войне?.. Кто знает…

Лён, выросший на корабле, мог бы пройти по нему с закрытыми глазами. Все здесь казалось ему родным и знакомым. И он очень любил Черный Аполлон, величественное творение прошлого. И даже не совсем верил, что люди, такие же люди, как он сам или его отец, построили такую громадину. Но верил, что раньше она могла плавать. Из одного конца мира в другой.

…Многие считали, что старый ученый с длинным довоенным именем Александр начал выживать из ума. Эта его идея-фикс о том, что настанет день — и Черный Аполлон вновь выйдет в открытое море… Отец Лёна, прямой потомок настоящего Капитана, того, что до войны водил по волнам этот корабль, мягко и рассудительно объяснял Александру и проникнувшемуся сумасшедшей идеей сыну, что Черный Аполлон уже никогда не сдвинется с места. Даже если залить остатки горючего в баки; даже если изъеденные временем детали выдержат запуск… Нет, слишком велики раны, нанесенные Аполлону Войной…

Но Александр не внимал никаким разумным объяснениям. Его вера была фанатичной, не приемлющей ничего, кроме себя самой. Она была чем-то сродни кипучей энергии любого мальчишки, выросшего на корабле, мечте о путешествиях, мечте о море. И потому, наверное, ею так загорелся Лён…

Бывало, стоя на носу корабля, будущий Капитан вглядывался в даль, туда, где Море сливается с Небом в одну полосу. И мечтал…

Возможно, именно фанатичная вера в свои мечты делает нас непобедимыми. Возможно, это и есть стальная струна нашей души, не дающая ей распластаться и погибнуть, не выдержав тяжкой ноши мелочей жизни. В детстве мы все непобедимы… в детстве мы все несем в себе столько силы, что — умей распорядиться ею — и сдвинешь горы… но потом сила уходит… или мы сами велим ей уйти…

…Отец Лёна когда-то тоже был таким… Даже во время Закрытых Небес, когда клан «Приморцев» вынужден был защищать свои рубежи, он мечтал о дне, когда Черный Аполлон покинет порт и поплывет навстречу Неизвестной Земле… Потому он смотрел сейчас на своего маленького сына и восхищался силой и верой, так похожей на его собственную лет пятнадцать назад…

Утренний ветер погнал к берегу легкие перистые облака, в коих Лён углядел очертание человеческой руки. Призрачной белой длани, стелющейся над миром. Собственная догадка его удивила и даже насторожила. Почему, он не знал сам…

— Лён! — окликнули его ребятишки. Будущий Капитан порывисто обернулся и побежал друзьям навстречу.

Их было трое. Девочки-близняшки Алла и Нира, коротко постриженные и потому в точности похожие на мальчишек… Лёну ровесницы. И рыжеволосый мальчик с пиратским именем Дрейк, на два года младше Лёна.

Эта дружная компания сложилась давно и почему-то держалась особняком от остальных детей. Неповторимая четверка — так называли их Приморцы постарше, удивляясь какой-нибудь очередной их проделке…

Сегодня они спустились на берег пораньше, надеясь к полудню добраться до запретных городских развалин, а к вечеру поспеть домой. Суровый марш-бросок, что и говорить, но четверка была настроена серьезно. Котомки с едой оттягивали плечи. Дрейк прихватил еще и масляный фонарь, на всякий случай. И — по замыслу никто не должен был ничего знать! Потому уходили на рассвете.

Романтически настроенные ребятишки о хичах и прочих не слишком приятных личностях, которые порой рыщут по округе, даже не думали. Но прекрасно понимали, что, узнай родители об их затее, и им это почему-то не понравится. Следствие вполне очевидно: не отказываться от приключения, а скрыться незаметно.

— …Хорошо идем! — подбодрил друзей Лён, когда корабль отдалился настолько, что люди на нем начали казаться точками. — К вечеру обернемся. Никто и не заметит!

Дрейк жутко волновался, но, помятуя о своем пиратском имени, держался храбро. Девочки не жаловались тоже, но вид у обеих был обеспокоенный.

Мало-помалу, словно скрывшийся вдали Черный Аполлон потерял неповторимую четверку из виду, чувство тревоги улеглось, отступило и забылось…

…Путешественники с любопытством провожали взглядом череду древних руин, от которых веяло вечностью: еще бы! Ведь они стояли здесь не просто до Войны… а гораздо, гораздо раньше нее. Высоченные, устремленные в небо обломки колонн. Когда-то белоснежные, а теперь запятнанные копотью. Ни Лён, ни трое его спутников никогда не видели ничего подобного. Будто строили все это иные люди, для которых имело значение, чтобы все не просто было прочно и целесообразно, а еще и красиво. И вечно.

Покалеченные Войной, прекрасные колонны торчали то там, то тут из снега, впиваясь острыми зубами в небеса, где плыла белая Длань… А до городских развалин было еще далеко. На самом деле на плечах давно повисла первая усталость, но дух, растревоженный непознанным, гнал четверку вперед. Они шагали по довоенной дороге. Когда-то асфальт раскрошился и промялся под гусеницами танков, а потом в трещины забился снег, который то таял, то вновь замерзал, расширяя раны…

…Солнце поднялось высоко. Сегодня был очень яркий свет. В такие дни у тех, кто помнит Купол, слезятся глаза…

…Перегородив дорогу и разворошив по ее краям асфальт, сквозь снег пробился болезненный послевоенный лес. Через него пришлось прорываться закрыв лица капюшонами, но царапин все равно нахватались. Черные, колючие, злобные деревья… казалось, они злопамятны и мстительны… Мелкие зверюшки, похожие на сильно изменившихся крыс, шныряли меж ветвей без всякого для себя вреда, и лишь люди рвали кожу в кровь и оставляли на иглах клочки одежды…

Лён и компания выбрались на открытое место исцарапанными до жути и смутно осознали, что теперь-то уж незамеченным их поход не останется. Тем не менее, назад поворачивать было уже поздно — вот город, рукой подать… Видя по солнцу, что не успевают, перекусили на ходу…

…Здания из железа и голубого стекла возвышались над порушенным городом. Странное было стекло: оно оплавилось, открыв местами черные дыры, но не разбилось. Туда лежал путь. Александр много говорил об этих домах, много рассказывал чудес.

Дети дружно пожалели, что старика здесь нет, и долго обсуждали это. Пришли к выводу, что он бы обязательно с ними пошел, если б не был уже много лет прикован к своей кровати… Он когда-то сражался за Черный Аполлон, в самый разгар войны кланов, и в бою ему перебили позвоночник. С тех пор он перестал чувствовать свои ноги.

Александр рассказывал, что просил добить его тогда, но Приморцы, все как один, заявили ему, что он последний, кто ПОМНИТ… помнит солнце, помнит небо, свет, рай… поэтому он должен жить, чтобы не умерла надежда… и он жил. А чтобы быть полезным, учил детей, создав на Аполлоне школу…

…Лён почувствовал тревогу. Бешено заколотилось сердце. Сам того не желая, он начал подозрительно оглядываться по сторонам.

— …Ты что, Лён? — спросила Нира, увидев, что он вздрогнул и остановился.

— Там какая-то тень… — прошептал Лён. — Что-то мелькнуло между камнями.

Медленно, как во сне, все четверо достали смешные перочинные ножи, которые и оружием-то не назовешь. Но с лезвием в руке стало немного спокойней. Медленно, изо всех сил гася собственный страх, они двинулись дальше… А мысли неслись к Черному Аполлону, превыше всего желая сейчас оказаться там, на безопасном борту… дома…

— …Не подходите к стенам, — прошептал Лён. — Оно там прячется… оно схватит нас…

— Александр рассказывал о чудовищах… — шепнул Дрейк. — В них превращаются люди в мертвых городах…

…Тень мелькнула снова. А слева — еще одна. И сзади прошелестело что-то.

…Не сговариваясь, дети сбросили котомки и встали спина к спине. Что-что, а без боя сдаваться они не собирались.

Тени не особенно расстроились, что их обнаружили, — их устраивал и открытый бой. И ничто не мешало выйти из укрытий…

…Они двигались медленно, точно кто-то тащил их, этих «чудищ» из сказок Алекса…

Когда-то они были людьми. Быть может, в их глазах даже светился разум. Но сейчас в них не было ничего, кроме голода. Страшного, всеобъемлющего, вечного голода. Спутанные грязные космы, у кого седые, у кого еще нет, ниспадали чуть ли не до земли. Какое-то невероятное уродство скрючило их пальцы, а длинные крючковатые ногти было не отличить от когтей.

«Чудища» шли, поскуливая, повизгивая и порыкивая — никакого намека на человечью речь…

Лёна трясло жестокой дрожью; он с трудом сдерживался, чтобы не бросить нож и не упасть ничком на землю. С остальными творилось наверняка то же самое: он не стал оглядываться.

«Боже… — прошептал Дрейк. — Спаси…»

Настал миг — и вечная тишина взорвалась выстрелами. Нелюди попадали в снег один за другим, даже не успев понять, что умирают. Только один оказался живучим и, брызгая кровью, из последних сил полз к вожделенной добыче, не жалея себя. Последний выстрел разнес ему череп…

…Лён поднял глаза… Над трупом «чудища» стоял высокий серьезный парнишка, лишь немного старше самого Лёна. У него был взгляд воина, сосредоточенный, холодный, и Лён вдруг — сам не понял почему — почувствовал себя перед ним беззащитным малышом, даже чуть было не брякнул: «Пасибо, дяденька…» Правда, с дрожащих губ последнее слово это так и не сорвалось…

С «дяденькой» было еще семеро человек и один пушистик. Люди обошли трупы, проверив, не остался ли кто в живых, и лишь затем обратили внимание на необыкновенную четверку.

— Пойдем отсюда, — отправив пушку в кобуру, спокойно сказал «дяденька», и дети повиновались.

Опомнились Лён и компания уже у костра, держа по кружке кипятка каждый. Спасители их особо не расспрашивали, хотя расспросить детвору, что они делали в таком гиблом месте и откуда вообще взялись, по всем правилам стоило бы…

«Дяденька» сел с приключенцами рядом и очень миролюбиво к ним обратился (впрочем, по-прежнему оставаясь недосягаемо взрослым):

— Меня зовут Дарий. Друзья зовут Дар. А вас как?

— Я Лён. А это Алла, Нира и Дрейк.

Дар кивнул и отметил про себя, что Лён здесь явно за старшего.

— Ты храбрый парень, — сказал он ему, — если уж решился вести сюда свой отряд.

Лён почувствовал мощный прилив гордости в душе: эта простая фраза подняла его на необыкновенную высоту. Командир отряда… да еще храбрый… да еще не мальчик, а парень…

— Только зачем? — спросил Дар.

— Мы хотели исследовать город, — воспылав доверием, охотно ответил Лён. — Нам рассказывали, каким он был до Войны.

— Хороший был город, — пожал плечами Дар, — я видел… Миха с Клотом попрошу, они вам ответят на все вопросы. Они все помнят.

С этими словами Дар оставил необыкновенную четверку сидеть с разинутыми ртами. Они даже не успели спросить, как это он умудрился увидеть довоенный город, — ведь тогда ему лет должно быть не меньше, чем Александру…

…Лён посмотрел в небо — в синеве плыли разметанные перистые облака, уже вовсе не напоминающие белой ладони…

Время, когда еще можно было бы спросить, ушло… подошли те самые Мих и Клот — уже настоящие взрослые, без всяких необычностей… Про город они рассказывали долго, делясь впечатлениями от, как они выражались, вспомненного. Их история уходила все глубже и глубже в гранит времени — и вот уже ожила эпоха, когда ныне израненные колонны держали на себе крышу прекрасного белого храма, посвященного древним богам…

Закатилось солнце, но и Лён, и трое его друзей давно для себя решили: грев родительский — ничто по сравнению с тем, что открывается им сейчас, с тем, что они могут узнать, если дослушают до конца… И они слушали, слушали, пока их не сморила усталость тяжелого дня…

Они незаметно для себя уснули, пригревшись в куче теплой — на меху — джинсы. Уснули вповалку, как котята.

— Мама, я хотел поговорить с тобой, — тихо произнес Дар и тут же добавил, для всех остальных: — Нет… не уходите, останьтесь…

Рон выжидающе посмотрела на сына. У того на лице отразилось самое несчастное выражение…

— Я не хотел убивать этих… Я пробовал дотянуться до них, образумить… Рая, ты делала так, помнишь, те трое? — Рая кивнула. — И я… в мире отца я сделал то же самое с пятерыми… Но вот до этих… существ… я достучаться не смог!.. Мне кажется, они не люди, мама…

— Я тоже ощутила что-то такое… — медленно произнесла Рон. — Это несоответствие, это… напряжение какое-то… Мне очень знакомо, ведь твой отец тоже не был человеком…

— Зачем ты спрашиваешь, Творец? — резко вмешался Нефью. — Ты сам все знаешь!

— Верно… — выдохнул Дар. И вдруг встрепенулся и сжал кулаки. — Я знаю. Я убил их, потому что они уже были мертвы. Я не достучался до них, потому что уже не до кого было. У них не было души, не было разума — только оболочка. Только тело.

Повисла тяжелая мрачная тишина. И ее вновь нарушил голос Дара, который, казалось, заставлял дрожать воздух…

— Мама… Я знаю, почему ты сравнила с отцом… Тот, кого ты помнишь как Влада — оболочка, всего лишь мертвая оболочка. Отец убил его душу, уничтожил ее, присоединил к своей, и занял тело. Ты чувствовала это, чувствовала!.. — казалось, каждое слово сына отнимает у Рон силы. Она становилась все бледнее, и отражавшийся на лице испуг давно перерос в ужас. — Но был еще один… Тот, кого ты любила. Тот, кто был живым. Человек, в котором боролись две души. Денис. Мой настоящий отец!

Это прозвучало настолько страшно, словно Дар зачитал кому-то смертный приговор… Рон почувствовала, будто в душе что-то с треском ломается, какая-то из основ, заставляя все конструкции проседать и рушиться… У нее все померкло перед глазами — милостливое сознание пыталось увести ее от кошмара, но Рон, дочь времени Закрытых Небес, не станет падать в обморок, как не знавшая войны девчонка.

Рон тяжело опустилась на одно колено и, зажмурившись, закрыла лицо руками.

— Мама!.. Прости, прости, пожалуйста… я столько сейчас наговорил… я дурак… — послышался сквозь тьму испуганный голос Дара.

А потом пришло тепло. Нежное и ласковое. Оно прогнало начавшийся было кошмар и вернуло обычный мир, с начинающимся вечером и теплым костром, в котором щелкали порубленные на дрова черные деревья послевоенного леса… Вернуло легко и просто.

Рон открыла глаза. Рядом, опустившись на колени, сидел ее сын, ее маленький Дар. Лицо его хранило выражение детского испуга; кожа стала белой как мел, на висках сквозь эту бледность просвечивали бьющиеся жилки; под глазами темнели круги, точно от невероятной усталости и истощения…

Знала бы Рон, что и у нее самой вид был не лучше… Тем не менее, она совершенно искренне улыбнулась и крепко обняла сына…

Нефью отозвал сестру в сторону и шепнул ей:

— Дар не должен был этого помнить. Он не Наблюдатель…

Рая промолчала.

…Ив помог сестре подняться и заботливо накрыл ее курткой. Суровый вояка долго гладил сестру по волосам и шептал что-то ласковое. В этом странном смятении, в неожиданном порыве он плевал на весь Невидимковский Кодекс… и на свои принципы тоже… Наверное, просто вышел из возраста, когда очень важно из себя что-то строить, что-то себе запрещать и что-то навязывать…

Говорят, самый смелый человек — это тот, кто не боится быть самим собой… И не думает о том, как он смотрится со стороны…

Когда-то Ив завидовал в этом Владу и думал, что никогда ему таким не стать. Судьба же распорядилась иначе, приведя его к этому морю, в этот город, в тот самый день и час…

…Ив не понимал, что же в нем так резко изменилось сегодня. И что же повлияло. Страшные слова Дара… или просто пришло время, само по себе…

Ив чувствовал себя новым. Необычайно живым. Ну, это неудивительно — ведь человек жив, пока развивается, иначе — дай только время — и несложно погибнуть раньше своей оболочки…

…Сон не шел… потому Ив остался стоять на страже. Он погасил костер, чтобы глаза не привыкали к свету и видели сквозь ночной мрак, и всю ночь внимательно следил, чтобы не появились новые «чудища», как называли этих нелюдей спасенные дети. Большую часть ночи он размышлял о миллионе разных вещей, неожиданно ставших важными, но воспитанная многолетней войной привычка не подвела: к утру он подстрелил еще троих тварей…

…Два снегохода с высоты казались парой белых жучков… Светило солнце, и с неба сыпала мелкая снежная пыль, искрящаяся в золотых лучах. В небе висело одно большое неторопливое облако. Лён почему-то с радостью отметил, что оно совсем не похоже на давешнюю Длань…

…Когда отправлялись в путь, небольшая неувязка вышла с местами на снегоходах. Потому решили так: двое в кабине грузового, двое в кузове, двое в кабине Ланцета, а остальные идут пешком. На снегоходах ехали по очереди, меняясь — чтобы не успели устать те, кто шел на своих двоих…

Миху такое построение неожиданно напомнило о танках, которые сопровождала пехота. Он начал было бодро описывать всплывающие в его памяти картины, но потом почувствовал отвращение и к танкам, и к битвам, и к воспоминаниям обо всем этом и замолчал.

…Понурившийся Дар измерял белую пустошь ровным шагом и порой бросал взгляд прямо на солнце… На душе у него было скверно. Да еще дядя Ив с утра высказал, все что думал: и про язык, который как помело, и про «дурь», которая нашла не него вчера… «Мог бы хоть наедине ей все высказать, если ужо заело!.. Лишь бы выпендриться!.. бестолочь мелкая…»

— Вы с корабля? — меж тем спокойно расспрашивал девочек-близняшек Клот. — С Черного Аполлона?

— Да! — удивились Нира и Алла. — А откуда ты знаешь?

— Я много чего знаю, — тихонько засмеялся Клот. — А нам вот как раз нужен корабль, чтобы переплыть море.

— Но Аполлон не плавает! — возразила Нира.

— Ничего страшного, — беззаботно заявил Клот и забавно всплеснул руками. — Мы что-нибудь придумаем!

Лён подскочил как ошпаренный и, лихо спрыгнув с кузова, нагнал Клота и девочек.

— Ты правда знаешь, как сделать, чтобы он поплыл?! — схватил он Наблюдателя за рукав.

— Нет. Знает у нас все Дар. Я только помню, что когда-то ваш Черный Аполлон неплохо плавал…

Лён решительно ничего не понимал и уже начал подозревать, что попал в компанию радиксов. Про них рассказывали некоторые взрослые Приморцы. Так вот, эти шестеро — такие же странные — судя по тем рассказам… Все время говорят загадками, да о своем о чем-то… Тираду Дара Лён тоже слышал вчера краем уха, но ничего не понял… разве только то, что «чудища» все-таки оказались живыми мертвецами, как говорил Александр…

…С исчезновением сына Капитан Лён поднял на уши весь корабль. Захваченный тревогой, он вдруг остро ощутил, насколько дорог ему этот маленький несмышленый человечек…

Поиски результатов не дали, и всю ночь Лён-старший провел без сна, правда испереживавшегося Капитана сморило-таки утреннее солнце, и он беспокойно задремал, уронив голову на руки.

— Капитан! — зычно крикнул кто-то, стуча в круглое окошко. — Малыш вернулся!

Лён вскочил так, что стул, на котором он сидел, совершил полет в дальний угол комнаты… Секунду спустя Капитан уже ловко спускался вниз по висячему канату, не заметив веревочной лестницы рядом…

— …Вы спасли моего сына и еще троих Приморцев, — говорил Лён-старший, снова возвративший свою непоколебимую серьезность. — Отныне вы — гости Черного Аполлона. Можете оставаться здесь сколько пожелаете… А кстати, куда вы держали путь?

— Нам нужен корабль, — блаженно улыбаясь, произнес Клот. — Мы хотим переплыть море.

— Вы с ума сошли, ребята, — нервно засмеялся Капитан. — Никуда мы не поплывем. Аполлон, если и сдвинется с места, то заглохнет где-нибудь посередине морской пустоши, где мы все перемрем от голода…

…Дар молчал. Он все еще чувствовал себя виноватым, и это висело на душе тяжким грузом. Но он просто кожей ощущал, что все смотрят на него и ждут его действий, а Клот… он тянет время…

— Среди вас есть человек, который говорит, что Черный Аполлон в состоянии пересечь океан, правда ведь? — продолжал тихо и мирно вести свою речь Клот.

— Есть… — Капитан был нешуточно удивлен, но казалось бы туманный взгляд Наблюдателя не позволил ему отвлечься на эту мысль. — Есть… только ведь Александр — выживший из ума старик. Он живет воспоминаниями о том, что было до Войны… Да, тогда Аполлон плавал, но сейчас… столько времени прошло…

Дар! Дар! Сделай что-нибудь! Этот молчаливый призыв, это напряжение… но Дар даже не поднял глаз…

— И, к тому же, ребята, кто из Приморцев решится на такую авантюру? — развел руками Капитан. — Я же не самодержец какой. Если мои люди против, я их не заставлю. Поэтому: всё, оставьте этот бред. Наш дом уже давно берег. А Черный Аполлон уже давно не в том возрасте, когда приветствуют перемены. Все, ребята, ауф! Идите отдохните и поешьте, поспите в теплых каютах — что может быть приятней с дороги… А у меня еще куча дел сегодня.

С этими словами Лён-старший просто развернулся и направился к ближайшей лестнице, возле которой, переминаясь с ноги на ногу, стояла необыкновенная четверка.

…Дар ни с кем не разговаривал весь день и вообще не выходил из каюты. Спутники его чувствовали кто разочарование, кто замешательство… только Скирр был таким, как всегда. Корабль ему понравился. К тому же, на нем обреталось несколько пушистиков, которые принесли Приморцам рыбу. Скирр так соскучился по соплеменникам, что болтал без умолку и, казалось, светился от радости…

Мих и Рая отправились исследовать корабль. Вдвоем. Время, когда Мих и Дар были неразлучными друзьями, казалось каким-то древним мифом. Сейчас их разделяла невидимая пропасть, все расширяющаяся по краям. Зато Мих и Рая становились все ближе… и… Мих, казалось, все больше походил на радикса, чем на обычного человека.

…Ив и Нефью отчего-то вдруг нашли общий язык и вместе отправились в бар. А Рон осталась наедине с Каялой. Когда эти двое оказывались рядом, казалось, в воздухе пробегала морозная искра. Было, наверно, отчего…

— …Твоему сыну сейчас очень тяжело, — сказала Каяла и, облокотившись на перила, стала смотреть, как колышется море…

— Я знаю, — ответила Рон. — Жаль, что ничем не могу помочь… Я почти не понимаю его. Его мысли за гранью моего понимания. Мне до них далеко…

— Не только тебе… — отозвалась Каяла. — Знаешь, он движется к самоуничтожению. Горит, как свечка. Вопрос только в том, насколько его хватит…

— Мы должны что-то сделать! — Рон сжала кулаки.

— Знать бы, что… — все тем же ровным радиксовским голосом продолжила Каяла. — Мы и так делаем все, что можем. Ты молодец, что не стала тащить его домой… Хотя все равно у тебя ничего бы не получилось…

Рон грустно усмехнулась.

— А ты на него здорово влияешь… — заметила Каяла. — Пока еще — да. Видишь, как его подкосил тот случай… Иначе плыли бы уже к другому континенту полным ходом…

…Дар лицезрел пустоту. Никогда еще он не чувствовал себя таким пустым. Когда ничего не хочется и ничего нет. У него раньше была мечта… теперь нет. У него раньше был лучший друг Мих… теперь он так далеко, точно по ту сторону Неба. А еще раньше был Университет с его волшебством довоенных знаний. Почему жизнь забирает такие важные вещи и ничего не дает взамен? Дар хотел бы… тут он задумался, чего бы ему в этой жизни хотелось… и решил: чтобы его любил кто-нибудь… Решил так просто и неожиданно, что удивился сам… И еще вдруг некстати вспомнил, что завтра ему исполняется четырнадцать…

…Родители и дети любят друг друга, размышлял Дар, и братья и сестры… но разве это чудо?.. А вот когда чужому человеку становится не все равно, когда ты для него дороже тех, с кем его связывает родство крови — ведь, с точки зрения логики, это нонсенс… тогда это чудо. Потому только люди способны на такую любовь… нет, не так… только те, кто умеет любить, — люди… Каково это — любить и быть любимым? Каково это — быть настоящим человеком?..

На душе стало светло, точно солнце взошло за горами и позолотило острые снежные пики. Дар улыбнулся сам себе. Ему думалось сейчас о чем-то сказочном, вроде того, что сочиняли довоенные фантасты, населяя миры магическими существами. И каким-то внутренним зрением он видел мерцающий в туманной дымке Эмеральд, где кто-то размышлял о том же, о чем и сам Дар…

Есть закон, противоположный закону гравитации: когда ты счастлив, или влюблен, или мечтаешь, ты перестаешь ощущать свой вес и будто паришь над землей. Тогда, шагая по земле, ты чувствуешь, что касаешься ее лишь кончиками пальцев… и тебе кажется, что еще чуть-чуть — и ты взлетишь и будешь лететь так, как может только настоящий человек: просто раскинув руки и устремив взор к горизонту, без всяких крыльев и механизмов…

Дар сейчас чувствовал себя так. И это чувство делало нескладного подростка необыкновенно красивым, совершенно ничего не меняя в его внешности… Нефью неспроста задавал ему вопрос о том, что в мире красиво, а что уродливо… радиксы вообще ничего не говорят просто так…

Лён младший весь день просидел у двери каюты Дара, и, хотя небеса давно уже зачернил вечер, продолжал упрямо ждать. Стоило двери скрипнуть, он подскочил, как отпущенная пружина.

— Клот сказал, что ты знаешь, что сделать, чтобы Аполлон поплыл! — сходу выпалил будущий Капитан.

Дар пожал плечами и шкодливо улыбнулся. Что и говорить, он сейчас чувствовал себя не только невесомым, но и всемогущим…

— Пойдем, покажешь мне, как все управляется, — сказал он Лёну.

Сердце Корабля давно стало своеобразным храмом, куда Приморцы иной раз заглядывали, чтобы взглянуть на молчащие приборы и восхититься тем, что ушло… Капитаны же из поколения в поколение изучали их. Искусство управлять кораблем передавалось от отца к сыну. Правда, Аполлон уже давно не отзывался на попытки завести двигатель.

Лён закрыл дверь и поставил на специальную подставку масляный светильник.

— Показывай, — сказал Дар. И потом долго наблюдал за тем, как терпеливо и не торопясь, Лён разъяснял ему все, чему научился от отца.

Мальчишка не нажимал кнопок не трогал рычагов, лишь бережно касаясь их. И каков же был его ужас, когда Дар, с присущей ему сегодня беспечностью сказал: «Я все понял. Надо сдвинуть вот это… нажать вот это… — передвигая рычаги и преспокойно тыкая священные кнопки… А потом добавил: — И полный вперед!»

Черный Аполлон вздрогнул и зарычал, как разбуженный зверь. И скоро, вздымая полосу пены и разрывая последние беспомощные веревочные лестницы, связывающие его с берегом, точно паутина, отчалил…

— Правь! — сказал Дар, похлопав Лёна по плечу… — А то я не запомнил дальше…

…Дрожащие мальчишеские руки легли на штурвал… Наследник стал Капитаном…