Б.В.Г

Глава тридцать четвертая. Поток

Ночь на время превращала мир в белую пустошь. Никто не знал, зачем Дару взбрело в голову идти ночью. Тем не менее, перечить ему никто не стал. Шли легко и быстро — как на крыльях летели. Чувства, обостренные и свежие, рвались в даль, туда, где рядом с большим портовым городом Океан Вероники баюкал на волнах уцелевшие корабли…

…К началу вечера, когда они еще только покинули город, белая пустошь почему-то заставила подумать о Зиме, холодном и жестоком времени Вечной Ночи… Хотя, почему… Дар, вообразивший над миром пепельный купол, Зимы не видел. Он родился во время света, под открытым голубым небом, в самом начале времени, которое Века спустя назовут Ранней Весной. Мих — видел, но не помнил. Только полтора самых первых года жизни в его небе был Купол…

Рая и Нефью… вот они, радиксы, не могли не помнить. Им судьба отмерила Ночью родиться и вырасти. Насмотрелись и крови, и смертельных драк…

Скирр… вот он уже чистое дитя света, Весеннего солнца и ледяного моря…

Маленький человечек смотрел на мир во все глаза, и впервые мир показался ему могучим потоком, где все движется, меняется и увлекает за собой.

Он еще не успел забыть боли и страха, и чудесного спасения, но эти воспоминания притупились и не причиняли больше боли. В этом морячок был похож на ребенка — те могут выплакаться и чуть ли не через секунду смеяться снова. Их не надо тянуть из трясины печали, как взрослых…

Скирр силился понять, что это за удивительные строения, торчащие по всей пустоши, припорошенные снегом и потрепанные временем. Сам он тоже строил — крепости из морских камушков, — но чтоб такое! Это только древний и мудрый народ мог сделать. Такие большие люди, как эти. Да не эти двое, чей род дай бог идет от начала Сна Мира, а двое мальчишек, за плечами которых стоят миллионы собратьев, живших до них на Земле…

И все это наполняло маленькое сердце таким уважением, таким трепетом… нет, никуда он не вернется… не сможет радостно играть в волнах и беззаботно строить маленькие каменные башенки… пока не пойдет с этими двоими на край света.

А потом… потом можно вернуться. И рассказать, где был и что видел. И как выглядит мир вдали от дома. Это же великое знание, которое он, маленький Скирр может принести…

Он чувствовал себя новым. Будто горело где-то под сердцем маленькое солнце… Он и не знал, что там, точно пушистый котенок, дремлет, свернувшись в клубочек, настоящий бог… самый Старший теперь на эту Вселенную. А с Небес потому и некому пока за всем наблюдать.

— Он очень спокойно идет, — заметил Нефью. — Обычно эти морские люди очень подвижны и непоседливы, как дети.

— Зачем ты идешь с нами, Скирр? — спросил его Дар.

Малыш поднял взгляд на своего кумира и улыбнулся… А потом подошел и взял его за руку — обхватив ладошкой его большой палец.

— Рядом с тобой я чувствую себя очень древним, — сказал отчего-то Дар…

— Это так и есть, — спокойно согласился с ним Нефью.

— Почему? — спросил его Мих, раньше не задававший вопросов «не своему» учителю.

— Вашей расе миллионы лет, — сказал Нефью. — Это миллиарды жизней, и каждая оставила о себе память. Отпечаток души в огромном архиве. Все мысли, все чувства каждого… Представь себе, каким стал этот архив за миллионы лет… И ты, Дар, — его часть… И ты, Мих… Думаешь, почему ты можешь вспомнить то, чего никогда не слышал и не видел раньше?.. А потому, что это видел и слышал кто-то другой.

— А почему я могу смотреть чужими глазами? — Мих, видимо, решил выспросить все и сразу…

— Потому что поток информации можно ловить, как ты ловишь радиоволну, — неожиданно ответила за Нефью Рая. — Можно видеть то, что видит другой, и чувствовать — то же, что и он.

— А мысли читать? — спросил Мих жадно.

«Можно и мысли…» — ясно и четко услышал Мих, будто слова постучались в самое сердце… ему стало жутко…

…Восхитительный рассвет окрасил небо розовым, а под сводами полуразвалившегося дома затрепетал робкий костерок.

Мих смотрел, как Рая хлопочет над котелком с горячим супом, и вдруг осознал, что… любуется… и сам удивился этой мысли. И странному, доброму порыву — желанию подойти, обнять, погладить по волосам — и только… и не надо ничего больше… И этого чувства Мих испугался. Побоялся дать ему волю — захлопнул клетку, и оно забилось в груди, как птичка… оборачиваясь обидой, как по волшебству превращающейся в желание — обладать!.. сказать «Моя!»… и это желание, второе, было намного страшней…

Оглянувшись и не увидев рядом ни Нефью, ни Дара — только Скирр сидел прямо на плитах, скрестив ножки, — Мих осторожно спросил:

— Рая… а Хранителям… любовь полагается?.. Мы можем любить?..

— Все могут, — сказала Рая… и посмотрела ему в глаза (взгляд ее стал вдруг таким живым, таким теплым, что на Миха ощутимо повеяло этим теплом) и улыбнулась. — Только тот, кто любит — настоящий человек.

Мих тогда не понял, что на самом деле эти слова значат. Но они стукнули в сердце, как что-то невероятно важное и… трогательное…

— Я люблю тебя, — сказал Мих отчаянно… Распахнулась клетка — и птичка выпорхнула и полетела, пока не поймали снова…

Рая оставила котелок и подошла… Она была на полголовы выше мальчишки, и на девять лет старше. Зато он был древнее, чем все радиксы вместе взятые… но разве это важно?..

Она провела рукой по горячей щеке Миха и обняла его… Это был жест такой живой, такой человеческий — совсем не похожий на холодных и спокойных радиксов…

А Миху уже не хотелось говорить «Ты моя!» — хотелось упасть перед ней в талый снег и прошептать «Это я твой…»

…Обнявшиеся радикс и человек отражались в карих лемурьих глазах…

…Из-под снега выступали обломки мраморных плит и торчал покореженный фонарь. Дар прошел мимо. На проржавевшую машину посмотрел. С водительского места пустыми глазницами глянул полуистлевший скелет… чтоб истлеть до конца, надо сначала оттаять… а этот был наполовину льдом.

Дар заглянул в кузов, под разорванный пулями и растрепанный ветром тент… Один на другом там лежали замерзшие детские трупики. У некоторых были даже лица…

Мальчишка смотрел долго, неподвижный, словно каменное изваяние — и вдруг сорвался и побежал…

Нефью понял, что ему просто стало страшно. Все боятся призраков войны. Вот таких, неупокоенных, замерзших… Дар просто испугался. Хранитель — все-таки такой же человек, как и все. Это радикс бы посмотрел спокойно, рассудив, что поздно их спасать, а человек этого не мог: как легко поднять ужас из глубин его души!..

Нефью побежал догонять Дара… и скоро уже ему, сидящему на коленях в сыром ноздреватом снегу, положил руку на плечо… тогда он ясно почувствовал, как мальчишка усилием воли поборол ужас, как прояснился его разум, как сердце стало биться ровнее, и отступили удушливые слезы.

— Что с ними случилось? — спросил Дар отрешенно, в общем-то, ответа и не требуя. — Человек вез детей. А кто-то расстрелял машину… А он детей хотел спасти… Может, это был герой. А я его имени не знаю и не вспомню никогда. Не вспомню, каким он был, что чувствовал, кого спасал. Не вспомню, кто его убил, и что вообще случилось… Мих вспомнит, а я нет. Почему мне это не дано?

— Мих — Наблюдатель. А ты, Дар — Творец, — спокойно объяснил Нефью. — Мих может вспомнить то, что помнили другие. И может видеть и чувствовать все, что происходит сейчас… Но ты несравненно выше, Дар. Тебе не нужно вспоминать. Ты можешь просто знать все, что хочешь. Ты можешь знать Истину, тогда как Мих может вспомнить миллионы суждений о ней, которые были за всю историю вашей расы. Знание придет, если ты того захочешь… Вот я спрошу тебя: что такое красота, Дар?..

Дар скептически усмехнулся.

— Я читал довоенную философию, — сказал он. — Это вопрос задавали друг другу все трепачи подряд… Никто не знает, что это такое. Что красиво для одного, некрасиво для другого…

Нефью молчал, выжидая. Дар продолжал болтать… казалось, поток слов становился все бессмысленней…

— …да вообще, все на свете красиво… — сболтнул Дар и осекся… Нефью расплылся в улыбке.

— А что тогда безобразно? — спросил он.

— Боль, страх, ненависть, зависть… — начал перебирать его ученик… вывел: — Разрушение всего красивого безобразно… — и вдруг сорвался: — Какой человек в здравом уме стал бы расстреливать детей?! Да вообще машину с красным крестом на тенте?! Он что, не осознавал, что делает?! Не думал?! Да если бы подумал, если б осознал и на кровь на руках посмотрел… ему бы стало жутко, он бы больше убивать не смог…

Слепой взгляд Нефью стал осмысленным, глаза встретились с глазами Дара. И говорил этот взгляд: «Ты в шаге от Истины, в одном только шаге…» Но слов он, как Мих, не слышал. Просто чувствовал, что все это значит…

— Остановиться… подумать… осознать, что делаешь… И все… — прошептал Дар. — И ты не захочешь причинить никому зла… Да вообще… нет добра и зла… есть понимание и бессознательная жестокость… красота и уродство…

Нефью ничего не сказал на это… И к стоянке своей они с учеником шли молча. Их ждал горячий суп и теплые одеяла…

…Дар вскинул брови, глянув на Миха и Раю. От его внимания не ускользнуло то, что Мих обнимает ее за талию и не сводит с нее глаз… Сказал, однако, он совсем не то, что думал:

— Не кормите Скирра горячим. Они в море холодное привыкли есть… так недолго и погубить мальца.

Мих и Рая кивнули. Синхронно.

В итоге Скирр с аппетитом грыз холодные консервы и вяленое мясо и беззаботно заедал все это снегом под тремя любопытными взглядами…

Клот вел себя, как человек, вызволенный из плена, — радовался жизни. Взгляд стал живым и осмысленным; на Ива посыпались бесконечные вопросы. В основном о том, как управлять снегоходом, и о летних землях… Словом, будто подменили парня; ни за что не заподозришь в нем недавнего дурачка, смиренно мывшего посуду и убиравшего дом.

— Дядя Ив! Расскажи про Войну! Какой мир был до Зимы?!. дядя Ив…

— Сядь, пострел, помолчи, — больше для порядка сказал Ив. — Потом расскажу, как будет настроение…

Клот и вправду спокойно развалился на своем сидении и стал смотреть в окошко на идущий рядом двуместный «Ланцет», где сидели Рон и Каяла…

— Войны я не помню, парень, — сказал Ив. — И уж тем более того, что до нее было. Я родился после. Когда была бесконечная Ночь. И кланы были. Грызлись все время между собой. Тогда такой щегол, как ты, считался взрослым мужиком и уже кормил свою семью и детей. Я женился в пятнадцать — и то говорили, что поздно. Раньше редко кто жил дольше двадцати пяти.

— Мне рассказывал дядя Светозар, — кивнул Клот. — И про кланы, и про Ночь. Я и сам ее застал немного. Только маленький был еще совсем…

— Про Войну мне рассказывал друг, — совсем разоткровенничался Ив. — Он был мальчишкой, когда она шла. Тогда по всему миру гремели огромные взрывы. Если такую бомбу бросали в море, то она поднимала волну сто метров высотой. И волна была сплошной кипяток. Если бросали на землю, то из песок плавился и получались стеклянные горы. А после взрыва в небо поднимался столб дыма, похожий на гриб… И еще… потом все живое вокруг гибло от невидимой смерти. Целые города.

Клот побелел, как полотно, и — Ив мог бы поклясться, — на миг в глазах мальчишки отразилась планета, расцветающая ядерными орхидеями… и захлопывающиеся створки неба…

— А до Войны, дядя Ив… — прошептал Клот.

— До Войны… мой друг мне рассказывал, как до нее было… Тепло было. Снег падал только три месяца в году. И зима была такая, как у нас сейчас лето. Солнце светило ярче. Море было теплым. В нем можно было плавать. Это сейчас города все мертвые, а тогда в каждом городе было полно народу. И яблони цвели.

Ив не понимал, зачем приплел яблони. Он помнил только почерневшие дерево, мертвое, со сломанными ветками и слова Влада: «Это не яблоня. Это тополь».

Клот улыбнулся и замер… Улыбка не сходила с его лица, а глаза мечтательно закрылись. Словно он вспоминал что-то прекрасное или, может быть, подставлял лицо жаркому довоенному солнцу…

Рон и Каяла ехали молча. Робкий невидимый огонек доверия между ними дрожал, словно на ветру, грозя погаснуть и задымить… Но ведь не гас же…