Глава 5

Мойра Сэнтир, или, точнее, существо, которое я называл Мойрой, долго смотрела на меня, позволяя своим словам дойти до меня. Я моргнул несколько раз, пока случившееся со мной самим за последний год события сдвигались у меня в голове, реорганизуясь в свете того, что она мне только что поведала. Несколько вещей с щелчком встали на место, когда я оглянулся назад, и моё воспоминание о голосе ветра и ощущении, которое у меня было… ощущении потери своего «я»… ясно выделилось у меня в сознании.

Всего лишь несколько дней назад я почти ушёл в небеса… лишь для того, чтобы отследить человека на несколько миль дальше, чем позволяли мои обычные чувства. А что, если бы я не вернулся? Что случилось бы, не привлеки Ариадна моё внимание? Я стал бы зефиром? Частью ветра… навеки потерянным среди облаков, не помня свою прежнюю жизнь? Следствия из всего этого были потрясающими.

— Это может случиться с ветром? — внезапно спросил я.

— Архимаг может стать чем угодно, — ответила она. — Это одновременно благо и проклятие… сила и слабость.

— Мне кажется, позавчера это со мной почти произошло, — добавил я.

— Я не удивлена, — сказала она.

— Почему?

— Ты особенно чувствителен, в моё время тебя бы тщательно охраняли ма́йллти, — сказала она. Слово «майллти» было мне уже знакомо, на лайсианском оно означало «сторож».

— А что делали эти «майллти»? — спросил я.

— Их задачей была забота о том, чтобы архимаг не заходил слишком далеко. В большинстве своём они были магами с ограниченными способностями. Если тот, кого они сторожили, терялся, то они говорили с ним напрямую, разум к разуму, чтобы попытаться притянуть его обратно в мир людей, — объяснила она.

— У тебя были сторожа? И если так… то почему они не вернули тебя? — спросил я, но даже до того, как я закончил это произносить, я задумался, не был ли этот вопрос слишком щепетильным, но я всё равно должен был его задать.

— Были, но некоторые вещи нельзя повернуть вспять. Я знала цену, и сделала свой выбор, и именно поэтому я попыталась сохранить свои знания для будущего, пока не потеряла себя, — без изысков ответила она, и если этот вопрос её беспокоил, то она этого не показала.

— Ты говоришь, что я «чувствителен», при чём тут это?

— При всём… чувствительность — это то, как мы искали возможные таланты к этому. Вообще, когда молодой маг впервые показывал свою силу, его помещали под тщательный надзор. По прошествии года мы тестировали его чувствительность, в основном путём проверки дальности его магического взора, — сказала Мойра.

— Дальность или чувствительность как-то указывают на силу мага?

— На самом деле нет. Многие могущественные волшебники были слишком нечувствительны, чтобы стать архимагами… вообще-то, это относится к большинству из них. И наоборот — некоторые архимаги были весьма посредственными с точки зрения чистого волшебства. Я сама считалась «умеренной», когда протестировали мою личную силу, но моя чувствительность была очень высока. За мной внимательно наблюдали с того дня, когда впервые проявилась моя сила, и до того момента, когда я решила отдать свою жизнь в попытке остановить Балинтора, — произнесла она с некоторой гордостью.

Нет нужды говорить, что разговор принял для меня завораживающий оборот. Я читал о таких вещах, как «испускание» и «ёмкость», которые использовались для того, чтобы характеризовать различия между направляющими, стоиками и пророками… но то, о чём говорила Мойра, было особо специфично для моей ситуации.

— Как вы измеряли чувствительность? — напрямую спросил я.

— Наиболее распространённый тест заключался в том, чтобы посмотреть, насколько далеко маг был способен ощущать определённый предмет или определённого человека. Если больше пяти сотен ярдов, то считался «очень чувствительным». Индивидуумы, которые обладали такой дальностью, помещались под тщательный надзор, чтобы не позволить им повредить себе, пока они не научились контролировать свои способности. Те, кого определяли как чрезвычайно чувствительного, находились под наблюдением всю жизнь… ради их собственной безопасности.

— Правда ради их собственной безопасности — или для безопасности остальных? — подчёркнуто спросил я. Это было для меня немного больным местом — когда тебе не доверяли, основываясь исключительно на твоих магических способностях.

— Для их собственной безопасности… большинство архимагов, зашедших слишком далеко, не представляли ни для кого опасности, они просто теряли себя.

— Каково это?

Стихийное существо уставилось на меня своим пронзительным взглядом:

— Я была создана до того, как женщина, чьё имя я ношу, полностью соединилась с землёй, поэтому я не знаю — но у меня есть её воспоминания о почти случившихся «промахах», бывших в её жизни до того дня. Стать чем-то вроде земли или ветра — слишком далеко от человеческого существования, чтобы это можно было осмыслить. Всё, что ты знаешь, всё, что ты есть — всё это будет стёрто, заменено обширной, ни о чём не заботящейся реальностью. Никакой «памяти» об этом не останется — сама память перестаёт иметь смысл, когда речь идёт о чём-то вроде «земли» или «ветра».

— Судя по описанию, эта способность практически бесполезна, — прокомментировал я.

— Это потому, что мы обсудили лишь опасности. Есть много преимуществ, которые ты пока не обнаружил, — проинформировала она меня.

— И каковы же они?

— Прежде, чем мы зайдём так далеко… тебе нужно будет поделиться со мной информацией. Насколько далеко ты можешь ощущать определённого человека? — спросила она, и я почувствовал, как она сфокусировала на мене свои прекрасные, подобные самоцветам глаза, сверля меня взглядом мои собственные. Ответ на этот вопрос её, похоже, особо интересовал.

— А насколько далеко чувствовать человека могла ты? — парировал я.

— Почти на тысячу ярдов, — мгновенно ответила она. — Не уходи от ответа. Мне нужно знать, чтобы оценить, чему ты способен научиться.

— Ладно, — ответил я. — Я могу ощущать конкретного человека на расстоянии в чуть больше полумили, наверное — боле восьми или девяти сотен ярдов, — солгал я. На самом деле я мог ощущать кого-то на вдвое большем расстоянии, теперь, когда узы были разорваны. Я не был уверен, что это могло означать касательно моих способностей, но я не собирался разбрасываться информацией, не будучи уверенным, какие мотивы были у интересующегося мною человека.

— Я так и думала. Даже в мои дни это было исключительным, особенно для кого-то из Иллэниэлов, — заметила она.

Это пахло оскорблением.

— А это ещё что значит? — потребовал я.

Она засмеялась:

— Несмотря на то, что они имели историческую честь быть первым «великим» родом волшебников, Иллэниэлы не производили на свет много архимагов. Род Иллэниэл славился могущественными волшебниками, но немногие из них были исключительными с точки зрения чувствительности.

Наш разговор начал наполнять меня фрустрированной энергией. Чтобы частично избавиться от неё, я встал, и начал прохаживаться, надеясь расслабить своё тело. Я с облегчением наконец-то получил какие-то ответы, но я не был уверен, что мне нравилось, к чему они меня подводили. Наконец я снова заговорил:

— Я всё ещё не совсем понимаю, почему «чувствительность» важна для архимагов.

Она пошла рядом со мной, отвечая:

— Она не важна, Мордэкай. Она — это всё. Архимаг слушает, а слушая — понимает. Через понимание он становится. «Уши», которыми ты слушаешь — побочный продукт твоего дара волшебника. То же самое чувство, которое позволяет тебе воспринимать магию, также позволяет тебе слушать сам мир… становиться самим миром. Так яснее?

— Да, но по такому описанию эта сила получается слишком опасной, чтобы её использовать.

— Это потому, что я рассказывала тебе о наиболее опасных её применениях. Архимаг может слушать многие менее опасные вещи — вещи, которые ближе к его собственной, человеческой природе. Он может также слушать более ограниченным образом. Можно получить могущество, не переступая черты. Ты уже несколько раз заставлял землю сотрясаться, не так ли? Но ты вернул себе свою человечность, — объяснила она, остановилась, и протянула руку вниз, в землю под нашими ногами, а когда она снова выпрямилась, она держала в руке плотный, стеклянистый камень.

— Вот, возьми это, — сказала она, передав его мне.

— А это для чего? — удивлённо спросил я.

— Для урока, — ответила она. — Делай точно так, как я говорю, и тогда ты, возможно, поймёшь лучше. Раздроби этот камень своей рукой, — приказала она. Я странно посмотрел на неё, но решил сделать, как она сказала. Произнеся одно слово, я заключил лежавший у меня в руке камень в щит невидимой силы, а потом начал сокращать его объём, сжимая у себя на руке. Она положила ладонь мне на предплечье до того, как я смог завершить её просьбу. — Остановись, — сказала она мне.

— Что?

— Используй свою руку, а не щит.

— Моя рука недостаточно сильна, — сказал я.

— Направь энергию в свои мышцы и кости, — объяснила она.

Я бросил на неё суровый взгляд. Я уже видел, какой эффект может оказывать на тело физическая сила, в основном — наблюдая за тем, что она делала с Пенелопой, пока та была моей Анас'Меридум. Как-то раз она голой рукой остановила размашистый удар палицы. Будучи снисходительным, должен сказать, что она этим спасла мне жизнь, но заработала множественные переломы костей у неё в руке.

— Нет, — сказал я, сжав челюсти.

Мойра посмотрела на меня с удивлением на лице:

— Почему нет?

— Я уничтожу свою руку в процессе, — сказал я, твёрдо посмотрев в её направлении.

— Очень жаль — этот урок состоял из двух частей, первая — ускоренный курс самоисцеления. Очевидно, ты провёл много времени, применяя свои силы в различных ситуациях. В моё время маг твоего возраста обычно был гораздо менее опытен в таких делах.

— Обстоятельства заставили, — сказал я ей.

Она улыбнулась:

— Это не обязательно что-то плохое. Ладно же, тогда перейдём к более практичному применению. Прислушайся к камню… и тщательно обрати на него внимание.

Несмотря на то, что я уже пережил с голосами ветра и земли, мне на самом деле не приходило в голову, что нечто настолько маленькое и безобидное, как камень, может иметь свой собственный голос. Некоторые из книг, найденных мной в библиотеке моего отца, обсуждали вопросы разумности и бытия… приходя к выводу, что сама природа «бытия» включала в себя некое количество сознания. Неодушевлённые предметы были в каком-то смысле живыми, почему земля и обладала голосом, хотя её сознание было совершенно чуждым для человеческого разума.

О чём я действительно не думал, так это всех следствиях этого факта… это значило, что даже маленькие предметы, вроде этого камня, имели своё собственное сознание… хотя оно могло быть очень минимальным. Я несколько мгновений пялился на камень, прежде чем спросить:

— А это возможно — услышать нечто настолько маленькое?

Её голубые глаза отразили свет послеполуденного солнца, на миг придав ей жутковатый вид.

— Да, возможно. Но ты должен быть аккуратен в том, как ты это делаешь — слушай, и сделай камень частью себя, вроде дополнительной кисти или руки. Не позволяй себе стать камнем. Ты должен сделать его своей частью, но не всем своим существом.

Я засмеялся от этой мысли:

— Но я же ведь не смог бы стать чем-то таким.

На её лице веселья не было:

— Мог бы.

— А трудно вернуться из такого состояния? — спросил я. Её серьёзность меня отрезвила.

— Как думаешь, каковая вероятность того, что этот камень у тебя в руке внезапно решит стать человеком? — ответила она.

— О.

— Перестань думать об этом, и слушай. Очисти свой разум, и сосредоточься на камне. Не тревожься, если это займёт какое-то время, просто слушай, — повторила она.

Я сделал то, что она сказала. Надежда была на то, что никто не скажет об этом Пенни — она могла воспринять это как подающий надежду знак. Наиболее трудная часть была в «очищении» своего разума. В прошлом, когда я слушал землю, или даже ветер, это было не очень трудно. Обе этих сущности были большими и по-своему очень громкими… найти голос маленького камня среди фонового шума всего вокруг… это было совсем другое дело. Я так и не сумел очистить свой разум, по крайней мере — полностью, но это было и не нужно. Вскоре после того, как я начал сосредотачиваться и очищать свой разум от обычно заполнявшего его шума, я начал слышать голос камня у меня в руке. Он не был особо чётким, но как только я стал прислушиваться к нему, найти его стало довольно легко.

— Я его слышу, — объявил я.

— Ты уверен? — спросила моя странная спутница.

— Да, я не стал бы об этом говорить, если бы это было не так, — раздражённо ответил я.

— Слушай внимательно, и включи его голос в свой собственный. Сделай его частью твоего собственного «я». Когда ты сможешь с ним сблизиться, я хочу, чтобы ты его изменил, — сказала она.

— Как изменил?

— Как тебе угодно, — пояснила она.

«Типично», — подумал я.

— Благодарю за чёткие инструкции, — сухо сказал я, и принялся за дело. Сосредоточившись, я слушал, пока камень действительно не стал ощущаться как продолжение моего собственного существа. Это было любопытное ощущение, но чувствовалось оно совершенно естественным. Лишь позже, когда я вернулся в себя, оно показалось мне странным.

Как только я сделал камень частью себя, я попытался подумать о какой-нибудь интересной перемене для него. Наиболее очевидным было заставить его расслабиться… в результате чего он бы рассыпался как песок. Я думаю, именно этого и ожидала моя новая «наставница». Учитывая мою своенравную природу, я решил попробовать её удивить. Вспоминая прошлое, я подумал о том первом разе, когда я испытал свой дар мага — тот день, когда я спас Стар из реки. Я уговорил камень изменить свою форму согласно моей прихоти, превратив его в прекрасную лошадь, похожую на ту, что я вспомнил. Форма была гораздо более тонкой, чем та, которую можно было ожидать от камня, особенно в таком масштабе.

Я часто делал похожие вещи с металлом, используя свою силу, чтобы помочь металлу менять форму у меня в руках, но тут всё было иначе. Мне всё равно требовалось использовать своё воображение, но я не ощущал, что прилагаю усилие. Я сам не заставил изменения произойти, я попросил… нет, я показал камню своё видение, и он сделал мне одолжение, приняв такую форму. Закончив, я поднял взгляд, чтобы посмотреть на реакцию Мойры:

— Как тебе это?

Её лицо оставалось невозмутимым:

— Очень хорошо — лучше, чем у большинства впервые пытающихся это сделать, — ответила она. Хотя она почти не показывала это внешне, я ощутил её потрясение. Она не ожидала того, что я сделал. Что важнее — она пыталась не дать мне понять, что я её удивил.

— Насколько хорошо? — подчёркнуто спросил я.

— Слишком хорошо, — признала она. — Ты представляешь опасность для самого себя.

— Это я уже слышал, — сказал я, посмеиваясь. — Мне не нравилось это раньше, не нравится и сейчас.

— Не над чем тут смеяться. Тебе нужен майллти, даже несколько, чтобы они могли отдыхать. В моё время у кого-то вроде тебя было бы по меньшей мере три, — объявила она.

— Почему три? Я не вижу преимущества в том, чтобы иметь больше одного.

— Его и нету — для тебя. Это даёт им возможность отдыхать. Троих хватит на то, чтобы в любое время за состоянием твоего разума наблюдал один из них, даже пока ты спишь, — объяснила она.

— Это кажется излишним — что я сделаю, пока сплю?

— Вероятно — ничего, но возможно — что угодно.

— И сколько у тебя было этих «майллти»? — спросил я.

— Два… меня сочли недостаточно чувствительной, чтобы мне требовался сторож, пока я спала. Последним архимагом, которому нужно было трое, был мой друг, Гарэс Гэйлин, — сразу сказала она.

Это показалось мне странным. Гарэс Гэйлин предположительно был побеждён в битве с Балинтором, в то время как Мойра позже одержала над тёмным богом победу, но при этом ему требовалось больше сторожей? «Бессмыслица какая-то», — подумал я.

— Если он был сильнее, то почему он потерпел поражение… в то время как ты победила? — спросил я. Сказав это, я мгновенно осознал, что это невежливо, но иногда мой рот одерживает надо мной верх.

— Сила… тебе нужно перестать думать в таком ключе! Архимаг не обладает силой! Он становится силой. Из-за этого ни один архимаг в сущности не сильнее другого — разница заключается в лёгкости, с которой они могут адаптироваться. Талант Гарэса делал его выдающимся сменщиком формы, чего большинство архимагов избегают. Это также позволило ему легко попытаться совершить то, что устрашило бы более осторожного мага, лучше осознающего свои собственные ограничения! — гневно выплюнула она.

— Я не хотел оскорбить тебя, — поспешно извинился я. В то же время я мысленно прокручивал в голове то, что она сказала. В тех немногих книгах, которые я до сих пор имел возможность изучить, я не читал ничего о смене формы. Сам термин меня интриговал, одновременно пугая своими последствиями. Я помолчал немного, прежде чем снова заговорить: — Если ты не против мне рассказать… что он сделал?

Какое-то время она смотрела на меня, будто обдумывая мои слова.

— Нас выдавливали прочь из Королевства Гарулон. Тогда мы впервые встретили шиггрэс, и они были для нас своего рода неожиданностью. До того дня Балинтор скрывал их от нас, и они прорвали защиту столицы. Поскольку раньше мы не сталкивались с такими существами, мы понятия не имели, что они могут делать… или как с ними сражаться. Мы потеряли город, и армия обратилась в бегство. За несколько часов погибли тысячи, а те из нас, кто ещё мог сохранять порядок, отступили, пытаясь вырваться из этого хаоса. Страх и безысходность заставили Гарэса попытаться сделать что-то радикальное. Он был в отчаянии, иначе никогда бы этого не сделал, — сказала она, замолчала, и отвернулась от меня, будто скрывая своё лицо. Несмотря на её чужеродное тело, вела она себя совсем по-человечески, и человеческими были эмоции, которые я в ней ощущал.

Я ждал.

— Он стал драконом, — наконец сказала она.

Судя по всему, я истратил весь свой запас «мудрости», потому что удивлённо перебил её:

— Я думал, драконы бывают только в сказках.

— Действительно, только там и бывают или, точнее, были… до того дня. Истории всегда завораживали Гарэса. В отчаянный момент он возжелал создать зверей, о которых мечтал, из историй своего детства. Я не уверена, исказили ли его воображение страх и гнев, или это с самого начала было чистой глупостью, но дракон, которым он стал, был существом ярости и разрушения. Он ворвался в ряды противника, разбрасывая их как кукол, испепеляя тех, кого не мог достать своими когтями. Очень немногие вышедшие против нас шиггрэс выжили, и даже аватар Балинтора отступил с поля боя, предпочтя не вступать в схватку с драконом напрямую.

— Историческая книга, которую я нашёл, не упоминала ни о чём из этого, — сказал я.

— Я сомневаюсь, что кто-то из учёных написал бы об этом. Этот позор запятнал память о нём. До того дня Гарэс был высоко уважаемым и любимым всеми, кто знал его, — ответила она.

— Но если судить по твоим словам, то у него всё получилось. Что пошло не так? — задал я вопрос. У меня уже появилось некоторое представление о том, что она могла мне поведать, но я хотел услышать это её собственными словами.

— После того, как он убил столько врагов, сколько мог найти, он повернулся против того, что осталось от защитников Гарулона. Он убивал своих и чужих. Выжили немногие, не считая тех, кого я смогла спрятать.

Я ожидал чего-то трагического. Как бы то ни было, это помогло мне иначе взглянуть на мой собственный опыт, в частности — на окончание недавней войны с Гододдином. «Я, по крайней мере, не убивал своих же», — подумал я.

— Что случилось потом? — наконец спросил я.

— Мы прятались несколько дней, ожидая, пока дракон уйдёт, но тварь была хитрой. Он ждал, как кот, ловя тех, кто обнаруживал себя. Наконец, когда я ощутила, как он ушёл, я вышла из своего убежища в земле, и собрала тех немногих, кто сумел спастись. Дракон, бывший Гарэсом, исчез. Живёт он до сих пор, или давно умер — я понятия не имею.

После этого мы ещё немного поговорили, но наш разговор приобрёл тёмный характер, и я потерял энтузиазм к общению с ней. Наконец я решил вернуться в замок. С меня было достаточно тёмных рассказов и трагических концов. В конце концов, моя собственная жизнь почти стала одним из них.

— Мне нужно возвращаться — ты не против, если мы продолжим в другое время? — спросил я.

— Не нужно вежливости, Мордэкай. Я — лишь отголосок; переведи своё внимание прочь — и я практически перестаю существовать. Позови меня, когда захочешь снова поговорить, — ответила она. Криво улыбнувшись, она погрузилась в землю так же быстро, как появилась, и снова исчезла.

Отряхнув листья со штанов, я пошёл обратно к донжону — меня уже наверное начали искать.

Загрузка...