Адвокат Демонов

Глава 25

Я сижу в кресле, которое пахнет старой кожей и пылью веков, а напротив меня пустота обрела форму.

Это не было телом в человеческом понимании. Это была тень, вырезанная из самой реальности, негатив пространства, и в нем горели два угля, где должны были быть глаза. Демон. Или то, что я в отчаянии согласился так называть.

Мое прошлое «я», тот адвокат, что продал душу за призрачный идеал, говорило сейчас моим голосом, моими мыслями.

И я, это прошлое «я», отвечал. Не шевеля губами.

Мое желание… оно проносилось не словами, а сутью, вырвавшимся из самой глубины души стоном.

Это не было жаждой богатства, нет. Я уже представлял, как скучны все эти яхты и виллы.

Это не была и власть в ее чистом виде — политические интриги казались мне игрой в песочнице для взрослых.

Нет.

Моим топливом была жажда силы. Но не грубой мощи, что ломает кости. Мне был нужен инструмент. Инструмент непобедимости в зале суда, том храме лицемерия, где я проводил свои дни.

Я хотел знать. Знать каждую грязную тайну, припрятанную в сейфах противника.

Видеть каждую ложь, проступающую на их лицах невидимым для других шрифтом.

Находить самое слабое, самое больное место в любой, даже самой совершенной защите, и наносить удар с хирургической точностью.

Я хотел стать абсолютным оружием в системе права. Чтобы мое слово, моя защита, мои речи были железобетонны, неопровержимы, идеальны. Чтобы я мог заставить судебную систему работать так, как должно было быть задумано мной. Спасать своих клиентов. Оправдывать невиновных и добиваться наказания ублюдкам, выступая адвокатом потерпевшей стороны.

Я хотел перевернуть саму природу судопроизводства, стать его незримым богом, вершащим истинное правосудие из-за кулис.

Стать адвокатом, который не проигрывает ни одно судебное дело — вот, что я хотел.

Воздух сгустился, и послышался смех. Смех Тени. Этот звук не раскатывался эхом, он был похож на скрежет разрываемого металла, на треск ломающихся костей. Он входил прямо в душу и оставлял в ней царапины.

«Инструмент? — прошипела Тень. — Хочешь стать игроком, а не пешкой? Желаешь не просто побеждать, а переписывать правила по ходу действия? О, это забавно. До слез. Такого огромного тщеславия я ещё не встречал…. Ладно, адвокат. Будь по твоему. Дарю. Получай свой 'инструмент».

Ощущение было сродни тому, как если бы мне в грудь вогнали раскаленный лом. Я не закричал, но мир на мгновение поплыл, залитый багровым светом. Боль была не физической — она была болью трансформации. Когда зрение прояснилось, я почувствовал… инородное тело. Не физическое, а встроенное в саму мою сущность, в мое восприятие.

Перо Асмодея. Оно позволяло мне видеть. Видеть грехи, слабости, самые потаенные, гнилые страхи любого человека, на которого я направлял свое внимание. Оно делало меня богом в зале суда.

«Но помни, — голос демона прозвучал уже как отдаленное эхо, — за все на этом свете и за его пределами нужно платить. Это не я придумал. Это — фундаментальный закон».

Цену мне назвали не сразу. Вернее, назвали, но умолчали о нюансах. Я стал непобедимым адвокатом, у которого не было отбоя от клиентов. Вот только все мои клиенты были виновными… Все мои клиенты были настоящими демонами в телах людей.

А Перо…. Оно оказалось не статичным артефактом, а живым, ненасытным существом внутри меня. Оно требовало подпитки. И питалось оно… последствиями. Чем масштапнее, чудовищнее было преступление клиента, которого я оправдывал, тем острее, яснее становилось мое видение. Это была прямая зависимость, наркотик.

Оправдывая коррумпированного политика, сующего руки в бюджет целого города, я вдруг начинал видеть все финансовые потоки, все махинации, словно передо мной раскрывалась гигантская бухгалтерская книга.

Спасая от правосудия убийцу-рецидивиста, я начинал буквально чувствовать ложь на расстоянии, как собака чует страх. Запах обмана становился для меня осязаем.

Я стал величайшим адвокатом. Ко мне выстраивались в очередь самые отпетые негодяи, и я брался их защищать. Я говорил себе, что это — временная мера. Что вот-вот, еще одно дело, еще одна порция «силы», и я накоплю достаточно мощи, чтобы одним махом перевернуть систему. Чтобы начать, наконец, вершить то самое истинное правосудие, ради которого все и затевалось.

Я жил в состоянии перманентного, изматывающего компромисса с собственной совестью, каждый раз оправдывая себя высшей целью. Я уже не просто пересекал грань — я давно размазал ее в грязи своими дорогими ботинками.

А потом пришло «дело реставратора». Мне поручили защиту человека, которого я знал наверняка, благодаря своему дару, был виновен. Виновен в чудовищном преступлении — ритуальном убийстве нескольких бездомных. Но это было не просто убийство. Это был акт темной магии, где жертвы были… потреблены. Пожирание было не метафорой. Это был грех обжорства, возведенный в абсолют, способ подпитки могущества заказчика. А заказчиком был уважаемый реставратор, восстанавливавший старые храмы. Под сводами, которые он якобы освящал, он на самом деле занимался чернокнижием.

И вот, стоя в зале суда, с Пером, которое жгло меня изнутри жаждой «последствий» этого дела, я увидел всю картину целиком.

Я увидел не просто вину своего подзащитного. Я увидел всю сеть. Увидел, что мой клиент — лишь пешка, марионетка. И что за этим всем стоит… Оно. Тот самый демон, с которым я заключил сделку. Демон использовал реставратора как проводника, чтобы проливать кровь на освященной земле, оскверняя ее и открывая себе путь для большего влияния в нашем мире. Грех обжорства был не случайностью — это был способ подпитки, символ ненасытности самого демона.

И я, величайший адвокат, обладатель дара, призванного вершить правосудие, встал… и проиграл дело.

Я не смог сделать то, у чему сам стремился — не захотел оправдать монстра.

Я сделал проигрыш виртуозным, холодно, без единой ошибки, я оставаясь адвокатом, внушил присяжным, что мой клиент не заслуживает снисхождения.

Перо внутри меня жаждало этой «подпитки», выло от голода. Но я смог сдержаться. После процесса я был сломлен изнутри, силы буквально покинули меня все разом. Я с трудом «дополз» до своих шикарных апартаментов.

В ту же ночь демон явился ко мне в кабинет. Он не входил в дверь. Он просто материализовался из мрака в углу, и воздух застыл, словно в склепе.

«Ты нарушил сделку, адвокат», — прозвучал в моей голове его ледяной, безжизненный голос. В нем не было гнева. Лишь констатация факта. — «Ты должен был оставаться адвокатом демонов, не смотря ни на что. Быть непобедимым адвокатом. Но твоя совесть нарушила наш уговор».

Я попытался возразить, найти оправдание, но мои мысли натыкались на непроницаемую стену его презрения.

«Нарушение не в том, что ты проиграл дело, — продолжил он. — Нарушение в том, что ты перестал хотеть защищать нас, демонов. Я дал тебе перо, чтобы ты нас защищал, а ты предал. Ты обманул меня изначально. Ты хотел добиться справедливости, а не победы любой ценой. Ты разрушил грех тщеславия».

И демон забрал мою жизнь. Это не было наказанием в привычном смысле. Это было… взысканием долга. Как банк забирает имущество за просроченную ипотеку. Без злобы, без эмоций. Чистая бухгалтерия.

Но на этом все не закончилось. Я ощущал свое сознание, словно подвешенное в вакууме.

«Твое желание изменить мир было так сильно, — его голос снова прорезал небытие. — Так чисто, так наивно в своем первоисточнике. Что ж. Я исполню его. До конца. Ты получишь свой второй шанс».

Я почувствовал, как меня куда-то понесло, закрутило в водовороте чужих красок и звуков.

«Ты отправишься в мир, где правят грубая сила и магия. Мир, предельно далекий от твоего жалкого понятия о праве и справедливости. Но сам ты будешь лишен дара. Полностью. Безнадежно. „Сухой“. Ты будешь пустым сосудом среди океана власти. Ты будешь бороться? Посмотрим, как долго. А когда ты сломаешься окончательно… когда ты, отчаявшись, добровольно, от всей души, отречешься от этого жалкого существования… твоя душа будет моей. Это и есть окончательная цена. Не просто смерть. Твое полное, осознанное, добровольное отречение. Наслаждение от твоего поражения, от твоего слома, будет для меня слаще, чем если бы я просто забрал тебя сейчас. Это — изысканность. Это — высшая форма мести, которая подается холодной… Месть — это мое самое любимое блюдо».

Я уже почти ничего не чувствовал, но его последние слова врезались в меня, как кинжалы.

«А заодно… твое тело в том мире станет для меня новым сосудом, новой дверью. Когда ты падешь духом, я захвачу твое тело и завершу начатое здесь — открою портал в этот мир, используя твою пустую оболочку. Реставраторы были лишь разминкой. Здесь, в этом мире магии, мой пир только начнется».

Свиток с историей моего проклятия выпал у меня из рук и с глухим стуком покатился по каменному полу библиотеки.

Во рту стоит привкус меди, праха и горькой, неумолимой правды. Я сижу, вцепившись пальцами в холодный пол, не в силах пошевелиться.

Так вот оно что.

Вот она цена моего немыслимого успеха в прошлой жизни. Ничего не дается просто так.

Я — финальный акт долгой, выдержанной, как дорогое вино, мести. Демон поместил меня в самый адский мир для моего бывшего «я». В мир, где нет права, есть только сила. Где моя жажда справедливости априори бесполезна, смешна и наивна. Где меня презирают за отсутствие дара. Где на меня, как на дичь, охотятся все, кому не лень.

И он ждет. Спокойно и терпеливо, как паук в центре паутины. Ждет, когда страх, боль, унижения, осознание собственной абсолютной беспомощности заставят меня сложить оружие и пожелать себе небытия. Прошептать в ночи: «Агу. Хватит. Мамочки, я больше не могу. Заберите меня».

И тогда он придет. И заберет мою душу как главный трофей своей коллекции. А мое пустое, безвольное тело станет дверью для его вторжения в этот мир.

Тот безумный сатанист-Реставратор… это был всего лишь скромный первый шаг, проба пера. Демон был голоден. По-настоящему. И он хотел устроить пир здесь, в этом мире, ломящемся от магической силы. А что если… недавние убийства в этом мире, о которых каждый день трубят по радио, тоже связаны с ним — моим «другом» демоном. Я этому совсем не удивлюсь…

Мой взгляд падает на валявшийся рядом со мной игрушечный деревянный меч. Потом на угасшую, едва теплящуюся искру Мстислава. Призрак потратил много сил, чтобы раскрыть мне правду, и сейчас видимо пытается вернуть свою призрачный облик.

Затем я смотрю на свои маленькие, худые, беспомощные ручки.

Я не просто какой-то там ноу-name малыш. Я — поле битвы за мою собственную душу и, по сути, за весь этот, пока незнакомый мне, мир.

И мой главный враг — это даже не кровожадный отец-князь, не безразличный император, не задира Дмитрий. Главный антагонист — отчаяние, что тихо жжет меня в сердце, как семя, посаженное демоном. Оно — его главное орудие. Оно — ключ от двери, в которую он хочет войти.

Он хочет, чтобы я сдался.

Значит, я не сдамся. Ни за что. Ни при каких обстоятельствах. Мне нужно было что-то сделать. Хоть что-то.

Я медленно, по-пластунски, подползаю к тому месту, где затаился, почти угаснув, Мстислав. Его невидимое тельце появилось целиком, но призрака обуял крепкий сон. Оказывается даже призракам нужно восстанавливать свои силы.

Я не могу его обнять, не могу даже толком дотронуться. Но я подношу ладошку к его холодному, угасающему свечению, пытаясь вобрать в себя крупицы его стойкости.

— Спасибо, друг, — шепчу я мысленно. В моем голосе появилась сталь. — Теперь я все знаю. Теперь я вижу не только карту этого дурацкого поля боя, но и истинную цель главного врага. Он хочет не просто мою душу. Он хочет этот мир. И использует меня, как отмычку. Как слабое звено.

И, от ползаю назад и беру в ручку деревянный меч — как символ силы. И

даю новый обет. Не демону из прошлого. Себе. Тому адвокату демонов, которым я был.

«Ты хотел смысл? — мысленно обращаюсь я к своему прошлому. — Ты хотел бороться за справедливость, даже в самом безнадежном мире? Ты хотел инструмент, чтобы менять систему? Что ж, поздравляю. Твое желание исполнено самым извращенным образом, на какую только хватило фантазии у вашего брата. Этот мир — твоя новая система. А мое тело, мой дух, моя воля — теперь тот самый „инструмент“. Посмотрим, как понравится нашему „другу“ демону-работодателю, когда его добыча не сломается, а оскалится в ответ. И давай его кусь-кусь своим беззубым ротиком. Когда „пустой сосуд“ наполнится не отчаянием, а холодной, безжалостной решимостью воина, который знает цену поражения и не намерен ее платить».

Да, я в теле младенца. Да, у меня в этот раз нет магии. Но я буду бороться. Не за трон. Не за право быть наследником. Я буду бороться за саму возможность своего существования. За каждую секунду. За каждый вздох. И за этот проклятый, странный, но все же прекрасный мир, который гребанный демон хочет поглотить.

Завтрашнее испытание? Для демона — оно должно стать кульминация его коварного плана, момент моего краха. Для императора — бездушная игра в селекцию. Для совета — очередное зрелище под теплый хлебушек.

А для меня? Для меня это — первая битва в войне, которую я только что осознал. И я пойду на нее, зная, что любая моя крупица отчаяния — это кирпич в стене, которую он возводит между мирами. Это гвоздь в крышку моего гроба и ворота для его легионов.

Значит, я не моргу своими глазенками. Я буду драться. Как умею. Даже если это будет выглядеть для кого-то смешно. Даже если это значит укусить Дмитрия за его холеную пятку или запустить царской погремушкой в наглую рожу членов совета.

Война есть война. А на войне все средства хороши. Особенно когда речь идет о спасении мира и собственной, внезапно ставшей такой ценной, шкурки.

И я уже придумал, как пустить им всем кровь из носа. Ну, или как громко заплакать, если что-то пойдет не так…

Имение графа Дамирова

Вернувшись в покои матери, Софья застает Ангелину Петровну в необычайном возбуждении. Та порхает по комнате, а глаза её горят огнем похожим на огонь безумия.

— Ты была права, дочка! — восклицает она, хватая Софью за холодные руки. — Я подкупила одну из служанок Настасьи… Та призналась, что видела, как та прячет в потайной ящик своего будуара какие-то склянки и травы! Говорит, от них пахнет серой и полынью!

Сердце Софьи ёкает. Колдовство. Всё было ещё хуже, чем она предполагала.

— Мама, это опасно. Если она заподозрит…

— Она ничего не заподозрит, — с хитрой, почти девичьей улыбкой говорит Ангелина Петровна. — У меня есть план. Но тебе, Софьюшка, нужен союзник не только во мне. Тебе нужен человек со связями при дворе, тот, кто сможет защитить Мирослава, если… если твой отец посмеет….

Мать боится закончить фразу, но Софья понимает её без слов и грустно улыбается.

— Я знаю, о ком ты говоришь. Но он… он, наверное, давно забыл меня.

— Граф Толстопалов? — уточняет мать. — О, милая, мужчины такого склада не забывают таких женщин, как ты. Он был в тебя влюблён до беспамятства. До твоего замужества он осыпал тебя письмами и подарками. Помнишь?

Софья помнит. Пётр Васильевич Толстопалов — блестящий офицер, глава тайной службы, человек с безупречной репутацией и холодным сердцем, которое растаяло лишь для неё. Тогда, юной и легкомысленной, она выбрала блеск и титул князя Андрея. Теперь же она слишком поздно, но поняла, что совершила роковую ошибку.

— Он ненавидит адвокатов и всех, кто связан с судебными тяжбами, — качает головой Софья. — А я — дочь прокурора и жена князя. Он не захочет иметь со мной никаких дел.

— Ты — Софья Дамирова, — мягко, но настойчиво говорит мать. — Ты не виновата в выборе, который за тебя сделал отец. И сейчас речь идёт о жизни твоего сына. Рискни. Позвони ему.

Сомнения терзают Софью, но образ Мирослава, беспомощного и такого далёкого, ее милого любимого сыночка, придаёт ей решимости. Она подходит к стационарному аристократофону, стоящему на инкрустированном столике. Её пальцы дрожат, когда она набирает номер, который когда-то знала наизусть.

Раздаются длинные гудки. Каждый из них отдаётся в её висках тяжёлым стуком. Она уже собирается положить трубку, как вдруг на том конце провода слышится знакомый, спокойный и твёрдый голос.

— Граф Толстопалов слушает.

Софья закрывает глаза, собираясь с духом.

— Пётр Васильевич… — её голос предательски дрожит, и она делает усилие, чтобы выговорить следующую фразу. — Это Софья. Мне… мне очень нужна ваша помощь.

С той стороны провода на секунду воцаряется тишина, столь же оглушительная, как и выстрел.

— Софья? — произносит он наконец, и в его голосе столько изумления и чего-то ещё, чего она боится определить, что она чувствует, как по её щекам катятся предательские слёзы. — Где вы? Вы в безопасности?

Услышав в его голосе не осуждение, а тревогу, Софья облегчённо выдыхает и, прислонившись лбом к прохладной поверхности ореховой панели, начинает свой рассказ.

Она говорит о Мирославе, о его «сухости», о кознях Настасьи, о страшных догадках насчёт колдовства, о своём страхе за жизнь сына.

Он слушает, не перебивая. Лишь изредка раздаётся его ровное, спокойное дыхание.

— Где вы сейчас? — задаёт он единственный вопрос, когда она замолкает, исчерпав себя.

— В покоях моей матери. В западном флигеле моего папеньки, графа Дамирова.

— Не выходите. Я буду там через двадцать минут, — его голос не допускает возражений. В нём слышится уже не влюблённый юноша, а глава тайной службы, привыкший отдавать приказы. — И, Софья… — он делает едва заметную паузу. — Храни вас Бог. Всё будет хорошо.

Положив трубку, Софья медленно оборачивается к матери. Та стоит, прижав руки к груди, с вопрошением во взгляде.

— Он едет, — только и может выдохнуть Софья.

Ровно через восемнадцать минут в дверь покоев стучат — три отрывистых, чётких удара. Ангелина Петровна кидается открывать. На пороге стоит Пётр Васильевич. Он без мундира, в тёмном, строгом сюртуке, на котором сереют капли начинающегося дождя. Он кажется Софье выше и суровее, чем в её воспоминаниях. Его лицо, испещрённое сеточкой морщин у глаз, непроницаемо, но его взгляд, тёмный и пристальный, находит её в полумраке комнаты и на мгновение задерживается на её лице, выдавая всё внутреннее напряжение.

— Княгиня, — кивает он Ангелине Петровне, затем переводит взгляд на Софью. — Софья. Расскажите всё с самого начала. Не упускайте деталей.

Он слушает её второй раз, сидя в кресле, положив трость с набалдашником в виде серебряного волка на колени. Его лицо остаётся каменным, лишь пальцы правой руки слегка постукивают по головке волка. Когда Софья, голос её окончательно срываясь на шёпот, произносит «полное отсутствие магических способностей», его пальцы замирают.

— Этого я боялся больше всего, — тихо произносит он, вставая.

— Вы поможете мне вызволить его из магического ясли-терната, я заключила там кабальный договор, который….

— Полно… Он больше не в стенах ясли-терната, — чеканит Толстопалов.

— А где он тогда? Где сейчас мой мальчик? — спрашивает Софья побелевшими губами.

— В своих покоях, в детском крыле во дворце императора. С ним няньки…

— Во дворце императора⁈ — ахает Ангелина Петровна. — Поздравляю, дочка, твой сын сделал стремительную карьеру…. Значит он в безопасности?

— Я бы так не сказал. Няньки, подчиненные жене императора, которая хочет продвинуть своего сына, вместо чужого отпрыска, — резко заканчивает Толстопалов. — Он не в безопасности там ни секунды.

— Какой кошмар! Мне нужно его видеть. Вызволить его! — восклицает в ужасе Софья.

— К нему запретили приближаться кому бы то ни было! Караул имеет приказ убить любого, кто приблизится к малышу хотя бы на дюйм

— И что же мне делать? — всхлипывает в отчаянии Софья. Ангелина Петровна сама ни жива ни мертва, обнимает свою дочь.

— Я знаю, что. Одевайтесь. Тёмное, неброское. Мы идём сейчас. Немедля. Каждая секунда может стать последней в жизни вашего сына…