Адвокат Демонов

Глава 23

Огромные факелы, вделанные в стены из черного базальта, выбрасывают вверх длинные, пляшущие языки пламени. Их отблески скользят по доспехам стражников, превращая каждого в статую из бронзы и стали. Один из стражников начинает идти ко мне «очищать кровь»

Огромный, раскаленный добела шар, подвешенный под самым куполом, давит на меня невыносимой тяжестью, выжимая из костей все силы. Это «Испытание Пробуждения». Оно должно выявить магический дар наследника.

Но у меня ничего нет. Только пустота. Отчаяние.

И вдруг… откуда-то из самых глубин моего существа, из того уголка сознания, куда не добралась память об этой жизни, возникает невероятно сильное чувство. Это не страх, не паника, нет. Это правильный гнев!

Я не хочу умирать! Снова.

Мысль проносится вихрем, ясная и четкая. Я хочу жить! Пусть даже в этом крошечном, беспомощном теле, которое только начало набирать силенки. Хочу видеть и ловить солнечных зайчиков на стене своей опочивальни, слышать счастливый, беззаботный смех нянек, залихватские истории Мстислава о мести и сладкое, сонное мяуканье кошака, Берендея, греющегося в моей люльке.

Мой взгляд, затуманенный ю злостью, падает на единственное, что было мне близко, что было по-настоящему моим. На маленького, потертого плюшевого медвежонка с одним стеклянным глазом, которого мне тайком от стражников сунула в колыбельку моя добрая нянька. Эх, няньки здесь, конечно, что надо! Их император выбирать умеет, в отличие от наследников трона…

Но вернемся к игрушке… Громкий, мерный стук тяжелых сапог по мрамору вырывает меня из мыслей. Ко мне идет стражник. Его тень накрывает меня целиком, холодная и безжалостная. Он здесь, чтобы увести «несостоявшегося» принца в последний путь. А мишка лежит в двух шагах от меня, на холодном, отполированном до зеркального блеска мраморе, такой маленький и беззащитный.

Два шага — как это ничтожно мало для взрослого мужчины. И как непреодолимо много для меня, малыша, чьи ноги еще не окрепли.

Но я уже не думаю о расстоянии. Я просто хочу, чтобы он был со мной. Чтобы в этой комнате, полной чужих, оценивающих, злых глаз, было что-то мое, теплое, родное. Я уставился на медвежонка, вложив в этот взгляд всю свою жажду жизни, весь свой гнев, всю накопившуюся за две жизни жажду получать от жизни все. Я мысленно кричу ему, вцепляюсь в него невидимыми когтями: «Двигайся! Иди ко мне!»

И он дрогнул под моим взглядом.

Сначала мне кажется, что это просто игра света, мерцание факелов. Но нет. Медвежонок лежит в глубокой тени, куда отблески не достают. И он… шевелит своей тряпичной лапкой. Потом отрывается от пола. На сантиметр. На два. Он парит! Мать моя добрая женщина! Неуклюже, колеблясь, как пушинка на ветру, но он висит в воздухе, медленно поворачиваясь ко мне своей глупой тряпичной мордой.

В зале воцаряется гробовая тишина. Такой тишины я еще не слышал. Кажется, это видение разделяю не я один. Даже факелы будто перестают трещать.

Давление светящегося шара мигом исчезает, словно его и не было. Я слышу только тяжелое, свистящее дыхание старейшин и собственный бешеный стук сердца в ушах. Все, от седобородых советников до последнего оруженосца, смотрят на парящую игрушку. На их старых, осунувшихся лицах застывает полное, абсолютное недоумение. Милейшее зрелище. Никто, даже я, не ожидал этого.

Это была не магия в их понимании. Не огонь, не молния, не контроль над стихиями. Это было… тихое чудо. Проявление силы воли, телекинез, то, во что никто из этих воинственных магов никогда по-настоящему не верил.

И тут раздается рев.

Его издает Дмитрий, но это не плач младенца. Это низкий, гортанный звук, полный такой первобытной ярости и обиды, что по спине бегут мурашки. Все в зале, будто куклы на ниточках, оборачиваются к нему.

Его круглое, обычно бесстрастное личико искажает гримаса чистой, неприкрытой злобы. Он не смотрит на меня. Его взгляд, тяжелый и темный, прикован к медвежонку. К этому проявлению «ничтожной», по его мнению, силы. Он ненавидит медвежонка. Ненавидит за то, что он посмел отвлечь на себя внимание.

Он с силой дергает своей маленькой, пухлой ножкой, словно отшвыривая невидимую помеху.

И мраморный пол — там, куда указывала эта пухлая ножка, — трескается.

Треск оглушительный, сухой и резкий, будто ломается вековой дуб или человеческие кости. По белому, отполированному до зеркального блеска мрамору, считавшемуся нерушимым, побежала черная, зияющая щель. Она тянется через весь зал, к самому подножию трона императора, и останавливается в сантиметре от его ног, словно из уважения к его величию. Из темной глубины трещины начинает тянуть сыростью могилы и холодом подземного мира.

Мой медвежонок с тихим, жалобным шлепком падает на пол. Его короткий полет окончен. Но это уже никого не интересует.

В зале стоит абсолютная, давящая тишина. Старейшины смотрят на трещину в священном полу с такими лицами, будто видят наступивший конец света.

Человек-ястреб, мой «любимчик», отшатнулся, его хищное спокойствие наконец-то сменяется животным, первобытным страхом.

И только император медленно и спокойно поднимает свою голову. Он смотрит не на Дмитрия, сотворившего это разрушение. Он смотрит прямо на меня. На «бездарного» Мирослава. В его глазах, холодных, как зимнее небо, нет разочарования. Там горит огонь. Огонь дикого, ненасытного интереса и пересчитанных возможностей.

— Три дара, — его голос звучит тихо, но ясно, разрезая оцепенение, как лезвие. — Один — тонкий, разумный. Другой… дикий, как сама земля. Сила Воли и Сила Плоти.

Его взгляд скользнул от меня к Дмитрию, и в нем читается холодный расчет селекционера, разглядывающего двух перспективных строптивых жеребцов.

— И третий дар…. — взгляд останавливается на Егорке, который уже вырубился от перенапряжения и испытанного ужаса. — Дар-капкан. Сила страха. Любопытно.

Ставки, как сказал бы Мстислав, только что взлетели до небес. И я, и мой брат-чудовище, вмиг из безобидных щенков превратились в опасных зверьков. Игра становится смертельной.

— Испытание окончено, — объявляет император, и его голос гремит под сводами. — Но принесло оно больше вопросов, чем ответов. Завтра, с восходом солнца, мы повторим его. — Он делает паузу, и в этой паузе висит обещание крови. — На этот раз игра будет на выбывание. Наследник должен остаться только один. Один из трех.