Адвокат Демонов

Глава 15

Семён Семеныч потирает руки. С моей точки зрения — с детского коврика в комнате для тренировок — он кажется невероятно огромным. Как дядя Стёпа из книжки:

«Шёл с работы дядя Стёпа — видно было за версту».

Пока строчки стишка крутятся в моей голове, дознаватель — а именно так я его про себя называю — стоит перед нами, собранной им группой карапузов, словно древнегреческий воин в доспехах. Вот только без доспехов. Он пристально оглядывает каждого, словно ищет у кого-нибудь третьего глаза или, может, хвост. Интересно, что он там ищет?

Осматриваюсь. Здесь собрались дети самого разного возраста. Кто-то сидит, кто-то валяется на ковриках. Я, к примеру, только сегодня освоил сидение, а остальные уже профи. Я — самый младший тут, как крошка-картошка среди огромных картофелин. Кто-то из ребят улыбается во весь рот, кто-то зевает, демонстрируя огромную розовую зияющую пасть, кто-то икает, а один даже пукает — тихонько, но достаточно слышно, чтобы все повернулись в его сторону.

Среди этого детского зоопарка я замечаю своего единственного знакомого — Бугая Егора. Заметив мой взгляд, он проводит ребром ладони по шее, делая серьезный вид, а затем подходит ко мне и наклоняется, шепча на ухо:

— Тебе пиздец!

Последние дни общения с Егором напоминают качели — то вверх, то вниз. То он плачет в углу, уткнувшись лицом в свои кулачки и скучая по маме, то вдруг становится мрачнее тучи, то вообще начинает на всех кидаться. Я никогда не знаю, чего от него ожидать — истерики со слезами или со смехом.

Семён Семеныч хлопает в ладоши, привлекая внимание. Дети тут же смотрят на него с таким восторгом, словно он — фокусник, который сейчас достанет из шляпы живого слона или, как минимум, глупого кролика.

— Ребята! — громко объявляет Семён Семеныч. Голос у него такой, что даже мухи замирают на лету, — Я собрал здесь самых сильных из вас! Самых-самых! По зачаткам магии и физических способностей! Сегодгя мы будем делать что-то очень весёлое!

Дети начинают хлопать в ладоши от радости. Половина из них, уверен, даже не поняла, что он сказал, но хлопают с энтузиазмом. Наверное, просто нравится хлопать.

— Сейчас у нас начнется активная игра. И я уверен, что вы все справитесь! — продолжает Семён Семеныч, — Потому что все, кто не справится… умрут.

Мама! Дорогая мама! Он это серьёзно⁈ Я, кажется, сейчас тоже начну икать…

Поместье графа Дамирова

В покоях старшей жены графа Дамирова, обстановка которых сияет роскошью, но давит гнетущей атмосферой, царит тревога, густая, как вечерний туман над болотом.

София неподвижно стоит у окна, взирая на бескрайние просторы сада, где тюльпаны, словно языки пламени, алеют под ласковыми лучами солнца. Листва деревьев играет золотыми бликами, но в душе Софии царит пасмурная непогода. Она тоскует по своему сыну, Мирославу, тоска эта жгла её сердце, подобно раскалённому углю и песне «Проститься» группы УмаТурман.

— Мирославушка, как он там? — проговаривает София тихо. Тревога в ее голосе звучит, аки трель одинокой птицы в безлюдной роще.

Софья оборачивается к матери, Ангелине Петровне, которая восседает на резном диване с неизменно прямой осанкой.

— Мама, я не могу больше бездействовать. Я должна забрать сына из того магического ясли-терната. Я чувствую, ему там плохо, — говорит София с напором.

Взгляд Ангелины Петровны, пожилой дамы за сорок с изысканными чертами лица и осанкой, хранившей ещё остатки былой красоты, резко мрачнеет.

— Его сиятельство князь, твой супруг, разыскивает тебя повсюду, — произносит она тихим, но твёрдым голосом. — Он объявил на тебя настоящую охоту, хуже, чем его прошлогодняя охота на лис. Помнишь? Ни одна лиса его княжества не уцелела. Я не позволю…

— А отец? Он может понять, — взволнованно перебивает София мать.

Она помнила все выходки отца, графа Дамирова, но все же отчего-то надеялась на его поддержку, как родного человека.

— Забыла? Это он выбрал тебе в мужья князя, — отвечает мать с горечью. А её голос звучит с осознанием неизбежного. — Тебе стоило ещё тогда бежать с графом Толстопаловым, когда у тебя была такая возможность. Он был без ума от тебя. Возможно, до сих пор…

— Маменька, он чудовище, — возражает София, её голос звучит с непривычной ей силой.

— Хуже князя Рублевого, который готов убить собственного сына, — не соглашается с дочерью Ангелина Петровна. — Большего чудовища и вообразить невозможно.

Тишина повисает в воздухе, тяжёлая и густая, как дым после пожара. София ясно осознает всю безысходность своего положения. Здесь, в отцовском графстве, некогда ставшем её прибежищем, она чувствовала себя в настоящем заточении.

— Ты не права. Андрей не чудовище, — говорит, наконец, София. — Он — исчадье ада. Мамочка… Я очень боюсь, вдруг теневик найдёт моего сыночка…

— Магический ясли-тернат хорошо охраняется. А на днях охрану ещё усилили.

— Усилили? — восклицает София, испуг мгновенно отражается в её глазах, — Почему? Зачем? Там явно что-то произошло…

Ангелина Петровна опускает взгляд, понимая, что неосторожно проговорилась. Она не хочет, чтобы дочь узнала о недавнем убийстве в магическом ясле-тернате. Если бы София узнала, то немедля понеслась бы спасать сына, не задумываясь о последствиях, не понимая, что это может стоить ей жизни.

— Ничего не произошло, дорогая, — медленно произносит Ангелина Петровна, нервно перебирая складки своего домашнего сарафана. — Совсем ничего…

Дзззззззззз.

В этот момент золотые часы на её тонком запястье, наручные часы с фамильным гербом Дамировых, издают звонкий переливчатый звук, словно серебряный колокольчик.

— Пора на полдник, — говорит Ангелина Петровна, впервые за долгое время радуясь строгому расписанию приёма пищи, установленному в их доме. Это — очень удобный предлог для того, чтобы отвлечься от тягостного разговора, — Заодно принесу тебе чего-нибудь перекусить.

Графиня Ангелина выходит из покоев, оставляя Софию один на один со своими сомнениями и страхами.

Бзззз….

Граф Дамиров слышит тонкий, едва уловимый звон колокольчика на своих Дамирвотч — изысканных карманных часах с фамильным гербом, они были наследством от отца, погибшем на поле боевых действий, в одной из межграфских войн.

Это сигнал к началу полдника. Живот урчит, напоминая о себе настойчивым голодом, но ум графа Дамирова холоден, словно мраморная статуя в его зимнем саду. В руке он сжимает свой аристократофон, ожидая сообщения, которое должно вот-вот поступить.

Пуля, извлечённая из тела графа Орлова, была отправлена на экспертизу в секретную лабораторию, и сегодня должен прийти результат. Если пуля окажется не из ружья Луки, его верного оруженосца, то это будет означать только одно…

Александр Сергеевич небрежно наливает в хрустальный бокал коньяк, аромат которого напоминает смесь специй и цветов, — напиток, который стоит, как половина его усадьбы. Он наблюдает за танцующими языками пламени в камине, отбрасывающими пляшущие тени на стены кабинета. Мрачная роскошь обстановки лишь усиливает гнетущее предчувствие.

«Мда…» — думает граф, медленно вращая бокал в руке. — Он бы предпочел, чтобы убийцей оказался Лука.

Второй вариант предполагает слишком много потерь, слишком много… перемен. Разрушение тщательно выстроенного мира, который он возводил годами, и в основе которого лежала хрупкая ложь. Ложь, на которой держалась вся его жизнь, как дом на хрупком фундаменте.

Бззззз….

Второй звонок часов — настойчивый, не терпящий отлагательств, — напоминает о необходимости пообедать. Граф залпом осушает бокал.

Резкий, горький вкус коньяка обжигает горло, но не приносит облегчения. Громко поставив пустой бокал на стол из красного дерева, он встаёт из своего кожаного кресла. Его фигура выпрямляется. С решительным движением граф Дамиров выходит из кабинета, оставляя за собой тишину и тяжёлую атмосферу неопределённости.

Столовая комната графа Дамирова, обшитая тёмным дубом, пополнилась новым трофеем с последней охоты. Разлапистые рога огромного оленя, словно ветви могучего дерева, угрожающе нависали над столом, прямо над креслом графа Дамирова, стоящего со главе стола уставленным полдничными яствами. Явств на столе было в изобилии — настоящее пиршество для взыскательного вкуса.

Фарфоровые тарелки, тонкие, словно лепестки розы, были уставлены закусками. Здесь и тонкие ломтики копчёной осетрины, сверкающие на свету, как рыбья чешуя; и паштет из перепёлочьих яиц с трюфелями, аромат которого пьянил, как лучшее шампанское; и хрустящие хлебцы с маслом, намазанным тонким слоем; и кольца осьминога в чесночном соусе — всё представлено в изящной сервировке.

На хрустальных подносах стоят вазы с фруктами: спелыми вишнями, рубиновыми гранатами, золотистыми персиками, и румяными яблоками, будто сошедшие с полотен лучших художников империи.

В серебряных кувшинчиках искрятся соки — клюквенный, яблочный, вишнёвый — всё, чтобы утолить жажду и оживить вкус. В центре стола красуется хрустальная вазочка с изысканными пирожными, которые выглядят слишком хорошо, чтобы их есть.

За столом уже сидит Ангелина Петровна, мать Софии, которая сейчас бедняжка голодает, прячась в покоях в то время, как стол ломится от явств.

Ангелина с благородным терпением наблюдает за мужем, который, уткнувшись в свой аристократический телефон, полностью поглощён ожиданием известий.

Выбрав момент, когда внимание Александра Сергеевича оказывается полностью приковано к устройству, Ангелина Петровна, с ловкостью опытной воровки, незаметно утаскивает со стола сочное красное яблоко и спелый персик. Действия её плавные, но в то же время профессиональные, как будто у настоящей воровки.

Быстрым, незаметным движением она прячет фрукты в карман своего домашнего платья, сшитого из тончайшего шёлка. Затем она невозмутимо продолжает пить свой чай, будто ничего и не случилось, её лицо сохраняет полное спокойствие и самообладание.

— Ничего не хочешь мне рассказать⁈ — слышит Ангелина Петровна за своей спиной низкий, угрожающий голос молодой жены графа.

Старая жена вздрагивает, словно её ужалила оса. В голове тут же вспыхивает тревожная мысль: пребывание Софии в графстве обнаружено. Теперь Настасья, охваченная ревностью и желанием угодить мужу, заставит графа Дамирова выслать дочь в княжество к её тирану-супругу. И тот… накажет её плетью, а то и вовсе убьёт. Страх, холодный и липкий, сковывает Ангелину Петровну.

Она медленно, с усилием, поднимает голову, ожидая увидеть гневные глаза Настасьи. Но с облегчением отмечает, что взгляд молодой жены устремлён на их общего «рогатого» супруга — именно так она про себя называла Александра Сергеевича, который настолько четко сидит под рогами, будто является с ними единым целым.

У Ангелины Петровны даже проносится внезапная мысль: «А вдруг он реально рогатый? Не может ли Настенька изменять нашему дражайщему супругу⁈»

— Ты что себе позволяешь, женщина⁈ — рычит граф Дамиров в ответ Настасье. Его глаза горят яростью, лицо багровеет, словно спелый помидор.

Ангелина Петровна прекрасно знает эту реакцию — она возникает у него, когда Александр Сергеевич был неправ или пытался что-то скрыть, в чём его уличают. Эта ярость была у него, когда он в упор отказывался признавать свой роман с Настасьей, начавшийся ещё до смерти младенца Мирослава. Тогда он всё преподнёс так, будто решение стать двоеженцем пришло к нему исключительно из желания нарожать больше детей от здоровой жены, способной выкормить ребёнка. Но Ангелина Петровна знала правду, она чувствует её, как пульс в собственной виске.

Она была уверена, что это не так. Что эта новая семья, эта молодая жена появилась гораздо раньше. И была вызвана не его желанием смириться с потерей, а просто желание… животной похотью…

— Не смей повышать на меня голос! — взвизгнула Настасья в адрес мужа, но тут же осела на стул, сама испугавшись собственной дерзости.

Её лицо, минуту назад пылавшее гневом, становится разом бледным, губы поджимаются.

За перекрикивание мужа полагалось наказание — от ста ударов плетью до ссылки в далёкую Тмутаракань. И Настасья, будучи женой влиятельного прокурора империи, прекрасно об этом знала.

Не смотря на то, что Тмутаракань славилась прекрасными полусладкими винами, молодая жена всё же не хотела покидать своё уютное имение, не хотела променять роскошь на ссылку. Поэтому она мгновенно меняет тактику. На её глаза мгновенно навернулись слёзы, крупные и блестящие, как драгоценные камни.

— Где мой брат? — шепчет она, голос её дрожит, словно тростинка на ветру. Она громко шмыгает миниатюрным носиком, изображая глубокое горе. — Ты говорил, что он с охоты поехал на какое-то важное дело? Скажи мне, на какое?

— Он мне этого не докладывал, — сухо отвечает граф Дамиров, стараясь сохранять невозмутимость. Его взгляд холодный, как зимняя вишня прожигает молодую жену.

— Ты просто не хочешь мне говорить… — всхлипывает Настасья.

Слёзы начинают литься по её щекам ручьями, оставляя блестящие дорожки на фарфорово-белой коже. И Дамирову на миг стало её жаль.

Она имеет право знать, что её брат лежит в холодной земле и больше никогда не поцелует руку сестры… Или не имеет?

«Нет-нет, чур меня женщинам нельзя давать права», — осекает себя Дамиров. «Иначе они ещё чего доброго начнут считать себя людьми», — решает про себя граф, отгоняя внезапно нахлынувшее чувство сочувствия.

«К тому же неясно, что она сделает, если я расскажу, что собственноручно похоронил его? Эта импульсивная женщина может натворить делов и похоронить мою карьеру».

— Я уверен, граф Орлов скоро даст о себе знать, — твердо произносит Александр Сергеевич, стараясь звучать уверенно, несмотря на тревогу, гнетущую его изнутри. — А сейчас утри слёзы и попробуй, какие вкусные кальмары приготовил наш повар. Он, кстати, приготовил их по старинному рецепту. Исключительно для тебя.

Магический ясли-маркет.

— Наша тренировка сегодня называется Игра Кальмара, — сообщает Семён Семеныч.

Ого! Не так уж и плохо. В кальмара я как раз поиграть готов! Представляю, как подбрасываю их мысленно, а ловлю ртом и запиваю пенным… ммм… вкуснотища!

От этой мысли я даже вскакиваю на секунду на ноги, совершенно забыв, что ещё толком ходить не умею. Удивительно, но я смог простоять пару секунд на своих неуклюжих ножках, пока не вспоминаю, что ползание — это мой сегодняшний максимум. С этой мыслью я довольно резко падаю обратно на пол, плюхнувшись попой.

Боже, храни подгузники! Благодаря им я не испытал абсолютно никакой боли. Просто немного приглушённый удар.

— Первое испытание — Грин Лайт и Ред Лайт, — объявляет Семён Семеныч, голос у него такой серьёзный, что аж мурашки по коже бегут. — Когда я говорю «Грин Лайт» — вы бежите или ползаете ко мне — кто на что горазд. Когда говорю «Ред Лайт» — останавливаетесь. Кто пошевелится на красный свет или остановится на зелёный… будет убит.

Дознаватель криво усмехается, а я замечаю, что один из его зубов — золотой. В моём мире такие зубы носили спецагенты — если агента уничтожить полностью, всю информацию, собранную во время секретного задания, можно было бы расшифровать по этому зубу, как по чёрному ящику разбившегося самолёта. Что-то мне подсказывает, что этот «воспитатель» тоже находится сейчас на секретном задании. Уж явно не любовь к детками привела его к нам.

— Ну что, готовы, ребятишки⁈ — спрашивает он, и его улыбка кажется мне жутковатой.

— Дя! — выкрикивает повеселевший Егорка.

Ой ё-моё! Да он вообще понимает, во что нас втягивают?

Что если это не шутки и нас реально могут убить, если мы проиграем? А Егорка, похоже, уже акцептировал публичную оферту своим громким «дя». Ну что ж, удачи нам! Ни пуха, ни пера! Ни крыла ни чиха! Погнали!

— Грин Лайт! — с энтузиазмом кричит Семён Семеныч.

Какой ещё Грин Лайт⁈ Мы в Российской Империи, говори по-русски! — мысленно ворчу я, пока дознаватель не кидает на меня свой сверлящий взгляд, читающий мысли.

А что я могу сделать? Я пока ни гу-гу. Приходится ползти. Я слишком молод и красив, чтобы умирать.

— Ред! — резко выкрикивает дознаватель.

Все останавливаются.

— Грин! — Ред! — Грин!

Игра продолжается. Ползу — стою — ползу.

— Ред!

Все замирают.

— Ред! — Все замирают. Все, кроме Бугая Егора.

Семён Семеныч хмыкает.

— Наконец-то! А то мне уже начало это все надоедать. Иди сюда, мой хороший!

— Идю-идю! — радостно восклицает Егорка и бежит к дознавателю.

— Как тебя зовут, малыш?

— Егорка, — отвечает Бугай.

— Умри, Егорка! — дознаватель резко достаёт револьвер и направляет его прямо между широко распахнутых от ужаса глаз малыша-переростка.