Адвокат Демонов

Глава 20

Что-то щёлкает. Прямо внутри. Не в ухе, а во всей голове сразу. Как будто молния зажглась у меня в затылке и разлилась жгучим, колючим теплом по всему телу. Я аж подпрыгиваю, а затем падаю в свою люльку и мгновенно засыпаю крепким, как шотландское виски, сном.

— Я же тебя предупреждал, Милослав, — негодующий голос призрака — это последнее, что я слышу.

Просыпаюсь я уже на чем-то теплом и приятно пахнущем лавандой — это руки няньки. Из меня вырывается что-то несусветное: это даже не крик, а странный, захлёбывающийся звук.

— Ой, Мирославушка, испугался? — она озабоченно прижимает меня к плечу, качает. — Ничего, ничего, сейчас пройдет.

Испугался⁈ Чего я мог испугаться⁈ Я ничего не боюсь.

Но в следующий миг я вижу огромным шприц, который выходит из моего плеча. И мне реально становится не по себе!

Демоны! Мало того, что они пичкали меня каким-то отправленным молоком, теперь ещё и засандалить укол решили непонятный.

Я поднимаю строгий взгляд, наполненный детскими слезками на Дуняшу. Нянечка вся бледная, лицо покрыто испариной. Видно, что она искренне переживает за меня.

Она думает, это я от укола кричу. А это не от укола. Это — после. Укол я даже не почувствовал, он был как укус комара, или пытка крошечной булавкой.

А вот то, что приходит следом… Это как если бы все винтики и колёсики в моей голове, которые годами скрипели и отказывались крутиться, вдруг разом смазали и вставили на место. С таким грохотом и треском, что начинает звенеть в ушах.

И вместе с этим металлическим грохотом в голову приходят картины. Не сны, нет. Они твёрдые, настоящие, пахнущие.

Я вспоминаю тёплые руки, не нянькины, а чьи-то другие…. и добрый голос, который пел мне колыбельную. Я вспоминаю вкус чего-то сладкого, медового, из маленькой деревянной ложки. И я вспоминаю тот туман. Он подкрался к конюшне, а затем я вспоминаю скачку на коне… и эти руки отдали меня, оттолкнули… чтобы спасти.

Имя. Ее имя Софья. Оно обжигает меня изнутри. Да, ту женщину звали красивым именем София. И она была моей матушкой. Где она сейчас?

Нянька укладывает меня в кроватку, суёт в рот соску. Я лежу и не могу пошевелиться. Во мне бушует ураган. Я закрываю глаза, но мир снаружи не исчезает. Я чувствую, как по стене ползёт муха. Слышу, как на императорской кухне повариха режет овощи, и могу сосчитать, сколько раз стукнул нож о разделочную доску. Это оглушительно. Я хочу, чтобы это прекратилось. Немедленно.

«Хватит!» — мыслю я, сжимая кулачки, и весь этот шумный, давящий мир вдруг… отступает. Становится тише, приглушённее, будто я нырнул под воду.

Я открываю глаза. Моя детская комната на месте. За окном все также шелестят листья. Но я не чувствую прикосновения простыни. Я поднимаю руку перед лицом и не вижу её. Что происходит⁈ Я стал призраком, как Мстислав⁈ Воспоминания приходят с новой силой. Наша первая встреча с Мстиславом, этим вредным призраком. И последняя встреча, когда он дал мне это пюре…. Вот отчего я начал вдруг все вспоминать. Но я съел пюре слишком много и вот теперь сам стал невидимым….

Секунда. Две. И… моя плоть возвращается ко мне с лёгким покалыванием, как от онемевшей ноги. Я снова вижу свои миниатюрные пальцы, а с ними миниатюрные в меру пухлые ручки.

Страх сменяется диким, животным восторгом. Я делаю это снова. Замираю, хочу стать пустым местом, и… получается. Ненадолго. Сердце начинает колотиться чаще, в висках стучит…. И я вновь обретаю плоть. Но я могу становиться невидимым! Это ощущение окрыляет! А я даже не пил энергетиков.

В этот момент в комнату бесшумно вплывает Берендей. Большой, пушистый, цвета ночного неба кот. Его зелёные, с узкими щелями зрачков, глаза сразу находят меня. Он не мяукает, не подходит к миске, которая отчего-то стоит в моей детской комнате. Он просто садится у кроватки и смотрит. Пристально. Как будто ждёт чего-то.

В этот момент в моей голове, поверх гула от новой головокружительной способности, возникает не звук, а… мысль. Чужая. Острая, колючая, как кошачий ус.

«Наконец-то. А то я уж думал, ты так и останешься этим сопящим комком в подгузнике»…

Я замираю. Это что? Кот? Я

— Конечно, я. Кто же ещё? — мысль обретает ленивую, насмешливую интонацию. — Четыре месяца терплю твоё неосознанное мурлыканье. Скучно. А теперь от тебя пахнет грозой. Интересно.

Я пытаюсь ответить. Не ртом, а всем своим существом. Выталкиваю из себя образ: серый туман, боль, потерю.

Отравление, — мгновенно приходит ответ от кота Берендея. — Я знал. Чуял яд в твоём молоке. Но сказать было некому. Не стал бы меня слушать этот ушастый люд. А Мстислав куда-то испарился, хотя, что взять с призрака⁈

Берендей встаёт, потягивается, подходит к кроватке и запрыгивает на бортик. Его мохнатый бок упирается в мою щёку. В голове возникает чувство, похожее на мурлыканье, — тёплое, успокаивающее.

— Теперь играй, — наставляет Берендей. — Притворяйся тем несмышлёнышем, каким ты был. Когтей не показывай. Пока не вырастешь и не окрепнешь. Или пока не научишься управлять магией невидимки.

— Ты и про это знаешь? — удивлённо спрашиваю я.

— Я знаю все, мур-мур, я же кот!

— Тогда ты знаешь, и откуда у меня появилась эта способность? — спрашиваю я, затаив дыхание.

— Мур, конечно! Они глушили твои магические способности, а Мстислав дал тебе противоречия. Так что жди — способности могут обрушится на твою голову, как грибной дождь среди ясного солнца. То есть неожиданно. Но ты не должен это показывать… Иначе полетят клочки по закоулочкам, — заключил кот и полностью переключился на свою лапу, которую принялся тщательно облизывать. — Тоже мне, дворец, а пыль протереть нормально не могут, все лапы грязные.

Он прав. Острее любого человека он чувствует возможную опасность. Те демоны, что гнались за мной в родильном доме и те, кто убивают аристократов, могут вернуться…

И если кто-то узнает, что яд не сработал… а я успел выпить противоядие…. Мне точно не жить.

С этого дня начинается великая игра. Днём я — Мирославушка. Я агукаю, раскидываю кашу, беззастенчиво улыбаюсь няньке. э и плачу, когда мокро в подгузнике — это знаете ли и правда неприятно. Я позволяю Дуняше одевать меня в эти глупые кружевные кофточки, которые подобает носить сыну императора, и целыми днями ворковать надо мной. Я стал мастером притворства. Моё тело делает то, что от него ждут, а ум в это время практикуется.

Лежу в коляске, будто сплю, а сам пытаюсь продлить невидимость. Сначала на пять секунд, потом на десять. Учусь не просто исчезать, а становиться тишиной, чтобы даже воздух не шевелился вокруг. Это сложно. Требует огромной концентрации, после которой я валюсь спать как подкошенный, и нянька тревожно щупает мой лоб, думая, что я заболел.

Но лучшие тренировки у меня с Берендеем. Он мой единственный собеседник, мой наставник, мой гуру, прошу не путать с инфо-цыганством. Мы общаемся без слов. Я показываю ему картинки из своей «прошлой» жизни, которые всплывают обрывками. Он комментирует их своими колкими замечаниями.

— А, так ты из рода Рублевких. Сильные князья. Глупые, но сильные.

Или:

— Тот серый дым… пахнет болотными духами. Склизкие твари. Эти демоны. Не любил я их никогда.

Иногда он позволяет себе роскошь — запрыгивает ко мне в кроватку и сворачивается калачиком. В такие моменты наша связь крепчает. Я не только слышу его мысли, но и чувствую то, что чувствует он: шелест мышиных лапок за стеной, вкус солнечного тепла на подоконнике, безразличие ко всей этой человеческой суете. Это удивительное чувство — быть котом и младенцем одновременно.

Однажды, когда я особенно усердно пытался стать невидимкой надолго, у меня закружилась голова, и я грохнулся на мягкий матрас. Берендей, дремавший рядом, вскочил.

— Не спеши, двуногий котёнок. Сила — она как мышца. Качай постепенно, а то порвёшь.

Я злюсь. Мне хочется всего и сразу. Хочется понять, кто я и почему меня травили ядом. Хочу найти свою мать, разобраться с отцом-князем и поставить всех врагов в коленно-локтевую. Но кот, как всегда, прав. Я должен быть терпеливым. Я должен быть тенью.

Сегодня вечером нянька купала меня. Я, как образцовый младенец, плескался в тёплой воде и ловил плавающую уточку. А сам в это время тренировался — пытался прочесть поверхностные мысли няньки.

Это получается плохо, её мысли — как густой гороховый суп: обрывки забот, списки покупок, усталость. Но я уловил чёткую, яркую картинку: завтра ко мне придёт некий «барин с визитом». И нянька этого боится. Надеюсь, это не мой паренька⁈ Нет, император бы его не впустил, он готовит меня стать его сыном. Тогда кто этот барин?

Я встревожился и, как только меня уложили в кроватку, поделился этим с Берендеем. Кот, вылизывавший лапу на подоконнике, замер.

— Барин? Хм. Может быть граф Толстопалов. Тот, кто привёз тебя во дворец. А может и кто-то другой… Возможно это некий друг императрицы — придёт проведать, как действуют яды.

В его «голосе» звучит настороженность.

— Завтра будь особенно глупым и милым. Ни намёка на понимание. Смотри на него как на погремушку.

Я киваю мысленно. Сердце колотится от азарта. Барин. Тот, кто распоряжается моей жизнью. Он хотел не дать мне вырасти или его интересуют только возможность заглушить мои магические способности? Или противоядие было нужно ему для чего-то другого?

Берендей спрыгивает с подоконника и ложится рядом, прижимаясь тёплым боком. Его мурлыканье убаюкивает не только тело, но и ум.

— Спи, — говорит он мысленно. — Завтра тебе понадобятся все твои силы, чтобы быть слабым.

Я закрываю глаза и пытаюсь послушаться совета кота. Внутри меня бушует не детская, а взрослая ярость и решимость. Они заставили забыть мое прошлое. Они хотели украсть моё будущее. Но у них ничегошеньки не вышло. Я здесь. Я помню. И к тому же я умею становиться невидимкой.

Пока на этом всё. Но уже не плохо для четверых месячного младенца.

Наступает завтра. Я лежу в новом, до этого незнакомом мне зале дворца, в золоченой колыбели, подвешенной к резным дубовым балкам, и смотрю на него. На царевича Дмитрия. Вокруг него столпились мамки и няньки, они все говорят, что он — будущее. Законный наследник, царевич, кровь и плоть императора. А я — просто запас. «Второй сын». Мирославушка, которого целуют в макушку и оставляют на попечение нянек в дальную детскую комнату дворца, пока весь двор толпится у дверей покоев царевича Дмитрия.

Его люлька стоит напротив моей, всего в десяти шагах. Но эти десять шагов — целая пропасть. Её застлали шелками, охраняют двое стражников с каменными лицами, а воздух вокруг густеет и колышется, будто от зноя. Только зноя нет. В покоях царит привычная прохлада, пахнет молоком, воском и сушеными травами, что разложены в углах от дурного глаза.

А у него — свой глаз. Дурной.

Он плачет. Все младенцы плачут, это я уже усвоил. Но его плач — иной. Это не требовательный крик голода, не хныканье от мокрых пеленок. Это тонкий, пронзительный звук, который впивается в виски, будто раскаленная игла. И когда он плачет, та странная аура вокруг его колыбели оживает. Она темнеет, сгущается, и в её мерцающих бликах мне чудится что-то старое. Очень старое и холодное. Будто смотрит на меня не ребенок, а глубокая, темная вода из колодца.

Во мне якобы нет магии. Все шепчутся об этом, думая, что я не понимаю. «Бедный Мирослав, ни единой искры, совсем сухой». «Зачем только добрый император пригрел его у себя на груди⁈»

Отец-император смотрит на меня пронзительным взглядом, он тоже слышит эти женские шепотки возле второй колыбельки. А затем его взгляд устремляется к Дмитрию — с надеждой, с жаждой. Он хочет, чтобы в его наследнике проснулась сила, способная укрепить трон. Но я вижу, как его надежда каждый раз натыкается на этот плач и на эту невидимую пелену, и во взгляде отца проскальзывает что-то большее, чем разочарование. Что-то вроде… опаски.

Сегодня няньки сменились. Вместо моей любимой Дуняши пришла другая, ещё моложе, с румянцем во всю щеку. Она первым делом подошла к царевичу Дмитрию, заговорила с ним сюсюскающим голосом. И вдруг он замолк. Резко, будто ножом обрезал. Его большие, слишком ясные для младенца глаза уставились на нее. И я увидел, как женщина замерла. Румянец сбежал с ее лица, оставив его землисто-серым. Она стояла, не двигаясь, с остекленевшим взглядом, а он просто смотрел. Без звука. А та, зловещая аура, потянулась к ней тонкими, дымчатыми щупальцами.

Холодок пробежал по телу. Я зашевелился и тихо хныкнул, пытаясь привлечь внимание. Но мир за пределами моей колыбели будто перестал существовать. Вдруг сквозь стену просунулась голова. Прозрачная, как дымка, но с четкими чертами — острый нос, насмешливый разрез глаз, темные как сажа Мстислав.

— Ну что, Миро, опять твоего братца заклинило? — прошелестел его голос у меня в голове. Он не говорил ртом, его слова возникали прямо в сознании, холодные и колючие, как иней.

— Привет, Мирослав, — отозвался я мысленно. — Рад видеть. А что значит «опять заклинило», с ним уже такое бывало?

— О, это долгая история… Как белый коридор по которому я вынужден идти каждый день, но все никак не достигну света.

— Она сейчас упадет, — думаю я, глядя на окаменевшую няню.

Мстислав проплывает сквозь стену и оказывается рядом с женщиной. Он проводит своей невесомой рукой перед ее лицом.

— Её тут нет. Душа ушла пятками в пол, а сама витает где-то над потолком. Обычный ступор. Смотри.

Призрак резко дунул ей в лицо. Никакого ветра, конечно, не было, но женщина вдруг судорожно вздохнула, затрясла головой и, не издав ни звука, быстрыми шагами выбежала из покоев, потирая руки, будто от холода.

Дмитрий снова принимается плакать. Его крик становится более пронзительным и недовольным.

— Что это было? — спросил я у Мстислава, не отрывая глаз от своего «брата».

Призрак делает круг по комнате, пройдя сквозь люльку наследника, и я вижу, как тот поморщился, наморщив свой маленький носик.

— Пакость, — отчеканил он мысленно. — Старая, как мир. Это не магия, Миро. Вернее, не та магия, которую ищет твой отец. Та — светлая, огненная, от жизни. А это… это изнанка. Это голод. Он не просто смотрел на нее. Он… подпитывался. Её страхом, её растерянностью. Её жизненной силой.

Лед «пополз» по моей спине. Я уставился на Дмитрия, принимаюсь разглядывать на это розовое, казалось бы, беззащитное существо.

Но он же младенец!

— Младенцы бывают разными, — холодно замечает Мстислав. — Одни рождаются из любви и надежды. А другие… другие могут быть сосудом. Или дверью. Император инстинктивно чувствует угрозу. Он хочет заменить его тобой не потому, что ты сильнее. А потому что ты… светлый. В тебе нет этой червоточины. В нем — есть.

— Ха, это я-то светлый⁈ — иронично хмыкаю я. — Адвокат демонов? Если я светлый, тогда кто он⁈ Сам демон⁈

— Не исключено, — подтверждает мою догадку призрак.

Я перевожу заинтересованный взгляд на охрану. Может они что-то зафиксировали? Но стражи у дверей даже не шелохнулись, когда все происходило. Они ничего не видели и не слышали. Для них маленький царевич просто кричал, а нянька не справилась и убежала. Обыденная картина.

— Тогда нужно сообщить об этом в службу отлова демонов. Здесь же есть такая? Я хоть всю прошлую жизнь пробыл их адвокатом, но этого младенца явно лучше изолировать от общества, не нравится он мне.

— Нужны доказательства, — прошелестел Мстислав, его призрачный силуэт замер рядом со мной. — Никто не поверит показаниям призрака и впечатлениям младенца. Нам нужны факты. А факты, скорее всего, там.

Он кивком указывает на потайную дверь за ковром, ведущую в личные апартаменты императора и его архивы. Туда, куда мне, ползающему ребенку, хода нет.

— Я пойду, — решительно говорит Мстислав. — Стены для меня — не преграда. Секреты тоже. Если что-то скрывают, я это найду. А ты… смотри. Запоминай. Кто подходит к нему, что они чувствуют, что происходит с его аурой. Твоя наблюдательность — наш главный козырь. Они все думают, что ты ничего не понимаешь. Пусть так и думают.

Он растаял в воздухе, словно его и не было. А я остаюсь один. С моим, так сказать, «братом». С его безостановочным плачем и с холодом, который исходил не от мраморных стен, как могли подумать многие, а из самой глубины той маленькой, укутанной в шелк колыбельки, где лежало будущее нашей империи. Или ее конец.

Я сжимаю кулачки и прикусываю губу своим беззубым ртом. Неприятное чувство все еще сидит где-то глубоко внутри, холодным комком. Но его начинает вытеснять новая яркая эмоция — решимость. Я никакой не «запас» и не второй номер. И оказался я здесь явно не просто так. Я все расследую и узнаю, что за тварь лежит в колыбели, предназначенной для сына империи.

— Барин приехал! А с ним уважаемая комиссия… — слышу я запыхавшийся голос Остапа. Он вбегает в тронный зал и останавливается, пытаясь отдышаться.

— Готовьте моих сыновей к показу, а также пухляка — приказывает грозно император. — Да прибудет с ними сила, ведь в конце останется лишь один из них.