Сердце с силой ударилось о ребра изнутри, раз и другой, как будто попыталось сбежать менее банальным путем, чем через пятки.
Ноги ослабли, став натурально ватными. Можно сколько угодно мысленно готовиться к тому, что за тобой придут, но когда придут на самом деле – ты нифига не будешь готов.
Взгляд заметался, как любовник по пустой спальне.
Бумага? Вся сгорела, пепел перемешать!
Обрезки резины в кульке? Не улика, не улика!
Самодельный штамп на подоконнике? О, вот это улика из улик, при наличии его – можно пепел и не мешать, на него все равно никто не взглянет.
Стоп.
С чего я вообще решил, что это за мной… в смысле, что это из милиции, из КГБ, из органов, в общем? Я, кажется, нигде не светился, не палился, чтобы связать меня с украденным на другом конце страны паспортом или с попяченными на пляже штанами – это надо быть ясновидящим Шерлоком Холмсом.
Может, это просто кто-то соль ищет? Ага, почти в полночь. Хотя… В студенческих общежитиях жизнь не останавливается никогда, ко мне, в прошлом мире, один раз постучались в три ночи спросить, нет ли у меня сырых куриных яиц.
Стук повторился. Аккуратный, вежливый, совсем не похожий на грохот сотрудников внутренних органов – которые, надо сказать, грохочут не из желания напугать, а чисто по практической надобности, потому как вежливый стук можно и не расслышать.
– Кто там? – спросил я с замиранием сердца, подойдя к двери.
– Ершан… – почти прошептали из-за нее.
Ершан! Ты… ты… нет, ты не олух царя небесного, ты из тех личностей, которым не придумали приличных названий.
Я же забыл! Забыл про то, что обещал прийти к Нитке!
– Подожди секунду, я штаны натяну!
– А, ты уже спать лег… – судя по помрачневшим интонациям, Ланита собралась уходить.
– Нет! Стой!
Я в несколько быстрых движений завернул штамп в бумажный листок – его бы еще скотчем для верности обмотать, эх, где тот скотч…[338] – вместе с кульком с резиновым мусором швырнул его в вещмешок, и прыгнул к двери, грохоча ключом.
Не ушла.
– Ты говорил… Что придешь…
Нита комкала в руках белый платок. Она ждала моего прихода, а я, я все забыл…
Меня загрызла совесть. Девчонке и так тяжело, а тут еще единственный человек, на которого она могла бы опереться, продинамил.
– Прости, пожалуйста, Нита. Я тут занялся одной вещью… И потерял счет времени.
Почти не соврал, кстати.
– А это тебе.
Ланита недоуменно посмотрела на протянутую ей зеленоватую бутылку лимонада. С маленькой полукруглой этикеткой у горлышка, на которой было написано «Ситро». Посмотрела – и засмеялась.
– Я решил, что дарить цветы – как-то глупо, – пожал я плечами.
– И пошло, – кивнула она, – И… и глупо. Моей соседке один кавалер… твой сосед, кстати…
Арман, значит, уже пошел окучивать абитуриенток.
– …принес цветы. Она потом их в вазочку поставила, понюхала и сказала: «Лучше бы он кусок сала принес. Цветы постоят и завянут, а я есть хочу».
Надо будет намекнуть нашему казанове на беспроигрышный вариант ухаживания за студентками.
– Я подумал, что покушать у тебя есть, от алкоголя ты отказалась, а угостить тебя чем-то я хотел. Ну и… вот.
Я протянул ей лимонад и достал из-за спины газетный кулек с вишнями.
Вишни, на мой избалованный супермаркетами вкус, были мелкими и кисловатыми. На вкус Ланиты, впрочем, тоже. Она рассказала, что у нее на родине, в некой неизвестной мне Талани, вишни гораздо крупнее. Примерно с… Ну, в то, что вишни в этой самой Талани величиной с кулак, я, конечно, не поверил. Даже с кулак Ланиты. А в то, что они при этом слаще меда – я не поверил тем более.
Мы сидели в ее комнате на кровати, ели вишни, плевали косточками, пили лимонад и болтали о всякой ерунде. Я, например, подкалывал ее хвастливыми техасскими анекдотами. Ну, знаете, из тех, где говорится, что в Техасе соловьи поют басом, а комары такие здоровенные, что их ловят мышеловками. Естественно, не упоминая Техас, а говоря о том, что это все творится в ее Талани.
– Комаров – мышеловками? На такую мелочь у нас и внимания не обращают – мы капканы ставим.
– А вишен, десятка на дюжину хватает?
– Бери больше: три штуки – уже десяток!
Мы засмеялись. Кровать под нами тихонько заскрипела, но ни Нита, ни я не обращали на это внимания. Как и на то, что мы сидим бок о бок на одной кровати, прижавшись друг к другу.
– У нас на Талани все самое лучшее! – гордо заявила Ланита, в глазах которой плясали то ли искорки, то ли чертики – Самый вкусный борщ, самое жаркое солнце…
– Эй, у нас в Талгане солнце тоже не морозит!
– У вас оно горячее, а у нас – жаркое! Самая плодородная земля, такая, что весной спички рассыплешь – осенью поленья собираешь! Самые быстрые кони, самые смелые воины, самые красивые девушки…
Ланита осеклась, явно считая, что к ней это не относится. Чертик на моем плече вместе с ангелом дружно заорали: «Давай!».
– Я вижу, – сказал я, наклонился и поцеловал ее.
Нет, не в губы, это был легкий, почти дружеский поцелуй в щечку.
Ланита замерла.
И второй поцелуй тоже был дружеским. А третий – уже не совсем. А четвертый – совсем не.
От Ланиты пахло вишнями, солнцем, всей ее замечательной Таланью сразу. Мои губы спустились на шею и пошли ниже.
– Не надо… – прошептала она, тихо, еле слышно, – Пожалуйста…
Мои пальцы зажили своей жизнью и расстегивали пуговички на платье.
Пуговицы на моей рубашке уже были расстегнуты.