Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история

Глава 3

– Тяф! – сказал хозяин и вылез из-под крыльца. Небольшой черно-рыжий песик, из тех, что называют "четырехглазыми" – над каждым глазом красуется круглое желтое пятнышко.

– Старших позови.

– Тяф. Тяф, – коротко пролаяла собачка и убежала. Я огляделся.

Небольшой такой квадратный дворик. Слева – сарай, возле которого лежит дровяная куча и гуляют важные куры, справа – собственно дом, с высоким крыльцом, прямо – спускается по склону небольшой огородик и торчит пара деревьев, по виду – вишен.

– Здравствуйте.

А вот и хозяйка. Пожилая женщина, скорее даже – старушка. Вернее, правильно будет сказать – старуха. Ничего обидного, просто "старушка" – значит, невысокая, худенькая, сгорбленная. А вышедшая ко мне навстречу женщина – высокая и прямая, как палка. Худое, костистое лицо, покрытое морщинами, выцветшие серые глаза, сжатые в нитку губы. На вид ей лет семьдесят, а то и поболе. На голове – темный платок, одета в серую вязаную кофту, длинную юбку, обута в опорки.[9]И взгляд… такой… впечатляющий…

– Добрый день.

– Ну и что в нем доброго?

Косяк. И непонятно – то ли день лично для нее недобрый, то ли такое выражение здесь не используется.

– Вы правы. Ничего в нем доброго нет. По крайней мере, для меня.

– Что надо? – недружелюбно перебила меня старуха.

– Понимаете, в чем дело… не знаю как к вам обращаться…

– Маграна Карадьевна я.

– А меня Ершан зовут.

Так уж получилось, что все здешние имена, которые мне попадались – имена каких-то известных личностей. А известные личности обожают подбирать себе хитрозаковыристые имена, которые у нормальных людей и не встречаются. "Ершана" же я услышал на рынке, так обращались к вполне обычному человеку среднестатистической внешности (то есть, с большой долей вероятности, Ершан – это аналог нашего Сергея или Алексея. А не Ахмеда или Вольдемара).

– Что тебе надо, Ершан? – дружелюбия в голосе не прибавилось ни на градус.

– Дело в том, Маграна Карадьевна, что я – человек нездешний, приехал из другого города к вам в Раниманск. Просто так, погулять, посмотреть. Да вот беда, кошелек потерял, вместе со всеми деньгами…

Почему "потерял"? Во-первых, образ растяпы выглядит безобиднее и дает +5 к желанию помочь. Во-вторых – если бы я сказал "украли", мог появиться вопрос "Обращался ли я в милицию, и если нет, то почему?". На вопросы – даже еще незаданные – нужно отвечать так, чтобы не возникало следующих вопросов.

– И что, я тебе деньгами должна помочь?

– Нет-нет! Я думал на попутках уехать, только сегодняшний день уже заканчивается, а ночью попутки лови – не лови… Ищу где переночевать, чтобы с утра пораньше попытать счастья.

Уф. Главная цель озвучена. Ждем реакцию.

– На вокзал без билета не пускают… – в суровом голосе явственно прозвучала нотка ехидства.

Это хорошо, что я на вокзал не пошел. А ведь была такая мысль.

– Билеты без денег не продают, – улыбаясь, подхватил я.

Если на вокзал и вправду не пускают без билета – улыбка показывает, что потеря денег меня не расстроила. Если же слова старухи – всего лишь толстый намек проваливать и переночевать на вокзале – будет выглядеть так, как будто я поддерживаю шутку.

– Так и у меня не ночлежка.

– Так и я ж не за просто так хотел напроситься. Шел по улице, увидел у вас дрова неколотые, думаю: дай-ка я людям свою помощь предложу, авось не откажутся пустить на ночлег, если я помогу с расколкой. Мне ж много не надо, сам на лавку, хвостик под лавку…[10]

Ну, еще бы неплохо было бы перекусить что-нибудь, а то в желудке – только вода из горбатой уличной колонки. Хорошо бы еще и денежек чуток. Но просить этого нельзя. Слишком наглые попрошайки сочувствия не вызывают. А вызывают желание прогнать взашей. Про то, что я голодный – должна сама понять, да и работников принято кормить, про отсутствие денег я уже два раза намекнул, дальше – все зависит от доброты бабушки.

– Помочь, говоришь? Пошли.

Из бочки с водой старуха извлекла и вручила мне колун. Старый, много поработавший инструмент: потемневшее отполированное руками топорище, сам колун чуть подернулся ржавчиной, вместо клина вбиты несколько гвоздей.

Эх, поработаем! Вспомним молодость!

Я скинул футболку – она у меня одна и пачкать ее не стоит – выкатил чурку побольше вместо колоды и принялся за дело.

Чем хороша ольха: если она спилена не так давно – а эта спилена недавно – то колется она легко. Чурки звонко разлетались, превращаясь в аккуратные поленья, резко пахнущие свежей древесиной. Отлетали острые щепки, пугая кур. В теньке под сараем чесался Бугай – тот самый песик со слишком большой для него кличкой. Один раз зашла еще какая-то старушка, видимо, соседка или подруга Маграны Карадьевны. Поздоровалась без особого удивления, я поздоровался в ответ, этим наше общение и ограничилось.

Под ольхой пряталось несколько приличных березовых чурок, плотных, суковатых, вот с ними я повозился. Прежде чем взяться, с тайной надеждой поинтересовался у бабушки, нужно ли их колоть: вдруг они для каких хозяйственных надобностей припасены? Увы, увы. Ничего, справился.

Уже наступил вечер, когда я смывал пот и пыль из висящего на заборе рукомойника, с удовольствием оглядывая ровную пирамиду наколотых дров. Ай да я, ай да молодец!

– Держи, Ерик, – из-за спины появилась рука с вафельным полотенцем, сероватым и жестким как наждачка. Таким, наверное, и вправду бриться можно. Вместе с кожей. Я вытерся докрасна и надел футболку:

– Спасибо, Маграна Карадьевна.

– Да ладно, называй уж как все: бабушка Мара[11].

Я чуть не подавился.

– Пойдем уж, покормлю, беспризорник.

Мы вошли в дом. Короткий коридор, упиравшийся в массивный деревянный шкаф. Справа – проем в комнату, закрытый занавеской, слева, тоже за занавеской – кухня.

– Присаживайся.

Я опустился на скрипнувший табурет и огляделся по сторонам. Высоко под потолком – черная тарелка динамика радиосети, прикреплена кнопками пожелтевшая фотография. Солдат, в гимнастерке с "разговорами"[12] и буденовке, и рядом с ним – женщина, в которой явственно угадывается бабушка Мара в молодости. В кожаной куртке, с револьвером и не пропавшей с годами суровостью во взгляде. Вот это я влип. Хорошо, если она просто воевала, а если служила в местном аналоге ЧК?

Щелкнул выключатель, загорелась лампочка, болтавшаяся на проводе под потолком (кстати, тут же оказалось, что солдат с фото – не в буденовке, а в шлеме, похожем на пикельхельм[13], только с огромной звездой). На стол приземлилась засаленная и местами обугленная доска, а на нее – сковорода с жареной картошкой, из которой торчала алюминиевая вилка.

– Ешь, – рядом брякнулась миска с солеными огурцами и здоровенная глиняная кружка с цветочками на боку. Размерами кружка была разве что чуть поменьше пивной. И почему в наше время все кружки делают таких размеров, как будто боятся, что потребитель в них утонет? Невозможно напиться с первого раза!

– Откуда приехал-то?

– Аж из самой столицы, – улыбнулся я и набил рот картошкой, чтобы хотя бы временно избежать новых вопросов. Хорошо, хоть со "столицей" быстро сориентировался: ни одного местного названия я не знаю, а столица здесь по любому должна быть.

– Далеко…

– Люблю путешествовать.

– Все вы, мужики, бродить любите…

А дальше пошел разговор, который касался не столько меня, сколько бабушки Мары. Осторожными наводящими вопросами я узнал, что в здешнем мире были свои аналоги и Октябрьской революции и Гражданской и Великой Отечественной, и войн помельче, вроде финской[14] или боев у озера Хасан[15]. Слава всем богам, что старуха ушла в воспоминания и не требовала особой реакции. И слава тем же богам, что мне хватило ума не встревать с вопросами типа "А где это?" или "А что там было?". Кто его знает, вдруг "сражение у перевала Чантар" здесь так же известно, как у нас – Курская битва?

Муж бабушки Мары прошел чуть ли не все войны здешнего государства, и Крым и Рим, и умудрился умереть уже после окончания Великой Отечественной (да-да, она именно так и называлась!) буквально пять лет назад. Вот детям повезло меньше: один из сыновей таки погиб на войне, другой – уже после нее умер от ран. Остался третий, который отирается где-то в дальних далях будучи представителем экзотической профессии вулканолога.

Под неспешный разговор мы с бабушкой Марой умяли сковородку картошки.

– Ну что, Ерик, иди, ложись спать. Я тебе в пристройке постелила.

Чтобы попасть в упомянутую "пристройку", нужно было протиснуться в щель между печью и стеной, где по каким-то загадочным причинам пряталась дверь. За которой находилась моя сегодняшняя спальня.

Больше похожая на приткнутую к стене дома беседку: маленькая, только-только поставить кровать и пару стульев, с окнами аж в трех стенах, выходившими в сад.

– Нужник в огороде, – хмуро буркнула старуха и закрыла за собой дверь.

Я скинул одежку и нырнул под толстое ватное одеяло. Закрыл глаза. Перед ними веселой разноцветной каруселью пробежали события сегодняшнего дня, и я уснул.

Наутро бабушка Мара накормила меня яичницей, такой, знаете, бабушкиной яишней – на сале, из десятка яиц, прямо с горячей сковородки. Не чинясь, я приговорил завтрак к заключению в собственном желудке, и плевать на холестерин: есть подозрение, что в следующий раз так замечательно поесть мне удастся ой как нескоро…

А вот вчерашних намеков старуха не поняла. И денег не дала. А может, у нее не было лишних. Несмотря на это, я от всей души поблагодарил бабушку Мару (в конце концов, она не обязана снабжать деньгами каждого приблудного дровокола, особенности, если он денег и не просил. Как говорится: кто не просит – тот не хочет) и отправился дальше.

Улицы славного города Раниманска были не по-вчерашнему многолюдны. Хотя, видимо, все дело в том, что народ спешил на работу, ну или на учебу… тьфу ты. Июль на дворе – каникулы. Дети рассованы по пионерлагерям и бабушкам. Или просто пользуются моментом и отсыпаются. В любом случае, меня сейчас заботило не это.

Может быть, вы считаете, что я думал над тем, как я оказался среди здесь и что это за "среди здесь" такое и почему так сильно похоже на СССР пятидесятых? А вот и нет. Думать о том, как я здесь оказался – бессмысленно, что это за мир такой – нужно не думать, а узнавать, то есть, посещать библиотеки и читальные залы. В настоящий момент меня заботил один вполне серьезный вопрос…

То, что бабушка Мара меня накормила – это везение или результат моего точного расчета?

Ничего смешного – вопрос лично для меня очень серьезный. Дело в том, что в моей жизни везение и невезение следуют друг за другом с точностью поездов в немецком железнодорожном расписании. Если в чем-то повезло – жди невезухи. И наоборот. И нет, нельзя по примеру древнего тирана Поликрата откупиться, выбросив в море ценный перстень[16] У него не сработало и меня не срабатывает. Невезение должно быть таким же случайным и независящим от моей воли, как и предыдущее везение. Иначе ничего не получится. Выкинув перстень в море, я все равно получу порцию невезения. Еще и перстень потеряю.

Главное тут: понимать, что было везение – после которого нужно ждать невезения, а что было закономерным результатом – после которого с равной долей вероятности можно получить как удачу, так и неудачу.

Итак, история с бабушкой Марой – удача или нет?

С одной стороны – я целенаправленно и намеренно искал доброго человека, у которого можно попросить ночлег за посильную помощь по хозяйству. Так что то, что я такого человека нашел – никакая не удача. С другой стороны, положа руку на сердце – каковы шансы найти настолько доброго человека? Да еще с первой попытки? А если вернуться обратно на первую сторону: что, если люди здесь просто более добры и дружелюбны, чем в наше оскотинившееся время?

Итак: глупость или измена… тьфу.[17] Удача или расчет? И если удача: можно ли считать невезением то, что я не получил от бабушки денег и обнуляет ли эта возможная неудача предыдущую возможную удачу? Или нет?

Вот же ж головоломка…