Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история

Глава 29

– Кристабраков, «Несчастие ума», – вежливо улыбнулся я библиотекарше за деревянной стойкой.

– Карточку заполните, – не менее вежливо улыбнулась та, хотя в ее глазах мелькнуло некоторое сомнение в том, что этот странный тип в тюбетейке умеет не только читать, но еще и писать.

Опять карточку… Одну на меня уже заполняли внизу: чтобы пройти в читальный зал городской библиотеки номер 16 нужно предъявить паспорт, там на тебя заполнят регистрационную карточку по форме номер 8, выдадут тебе читательский билет в виде сложенной пополам картонки – на которой над надписью «Читательский билет» красуется грозное предупреждение «Без предъявления билета вход в читальный зал запрещен» – и только тогда по скрипучей лестнице, ступени которой выкрашены темно-коричневой краской, ты доберешься до того самого читального зала. Где опять нужно заполнить карточку…

Я взял коричневую ручку и, осторожно макая ее в стеклянный кубик чернильницы, принялся тщательно выводить на карточке кривоватые буквы. Подтверждая опасения библиотекарши по поводу моих способностей к письму.

Уф. Я протянул заполненную карточку… и обнаружил прямо у себя под носом на стойке стопку точно таких же карточек и объявление «Заполняйте карточку для получения книги». Похоже и с чтением у меня явные проблемы…

Через некоторое время мне, в обмен на читательский билет, принесли синюю тонкую книжку в твердом переплете, с портретом совершенно незнакомого мне гражданина на обложке. Гражданин Кристабраков ни на одного известного мне писателя не походил, а походил, разве что, на Бильбо Бэггинса, тоже такой же веселый лысеющий толстячок. Название было написано с очень маленьким пробелом и поэтому белые буквы сливались в «Несчастиеума».

Ну-с, посмотрим, угадал я или нет… И чего это я со словоерсами[177] заговорил, пусть и мысленно?

Я открыл первую страницу…

«Каненька (вдруг просыпается, встает с кресла, оглядывается» Светает!.. Ах, как скоро ночь минула! Вчера просилась спать – отказ»[178].

Есть!

Гражданин Кристабраков – здешний аналог Грибоедова, а передо мной – аналог «Горя от ума», который, если я не ошибаюсь, должен отличаться от нашего варианта разве что именами и датами. А весь остальной текст и фабула – совпадут.

Я положил перед собой тетрадь, купленную за 17 копеек, достал карандаш – видели бы вы, как я его точил своим блистающим кинжалом – и принялся составлять для себя памятку, кого здесь как зовут.

Софья – Данла, Молчалин – Сайялин…

Зачем мне это и зачем я вообще ударился в изучение классиков литературы?

Хочу напомнить, что я здесь, вообще-то, для собственной легализации. Для которой мне нужно хотя бы попытаться поступить в Институт. А для этого нужно сдать вступительные экзамены, в которые входят химия, математика и сочинение. И, если химия и математика в этом мире от нашего не отличаются – по крайней мере, не должны – то писать сочинение, не зная, кто тут Пушкин, а кто – Кукушкин, мягко говоря, не получится. А классиков я и в нашем-то мире помню разве что Булгакова, Маяковского и Грибоедова. Первые два отпадают, Булгаков в пятидесятые не был популярен[179], Маяковского я помню больше по его дореволюционным футуристским опытам, которые здесь, наверное, тоже не пройдут – навряд ли тут можно будет упомянуть, кому именно собирался подавать ананасовую воду Владимир Владимирович[180] в стихотворении «Вам!»[181] – остается Грибоедов. Классик, популярный, так что из тем сочинения хоть одна, да будет связана с ним. Если же нет… Ну, остается только писать по принципу «Гайдар 19 века»[182].

Продолжаем изучение известно-неизвестной книги…

На выходе из библиотеки я завернул в ближайший продуктовый, где купил батон и бутылку молока – чем уменьшил свои капиталы ровно вдвое – и все это на лавочке и захомячил, прямо чувствуя, как молоко впитывается в стенки моего желудка.

Нет, надо решать вопрос с финансами. Как можно быстрее.

Есть, конечно, вариант: пойти на железнодорожный вокзал и там разгружать вагоны, благо опыт у меня уже есть. Только этот же самый опыт подсказывает, что в моем нынешнем состоянии, после почти двух недель вовсе не целебного голодания, у меня просто не хватит сил. А зачем грузчикам задохлик в бригаде? Другие варианты, менее требовательные к физической силе, на ум тоже не приходят. Донором, что ли, пойти? Чтобы и рухнуть на выходе, ага.

Ладно, жилье у меня есть – а через три дня, с понедельника, начинаются вступительные экзамены и я с полным правом смогу заселиться в общежитие Института, а не обитать в кладовке на птичьих правах – ребята-студенты не дадут пропасть с голоду, если уж совсем-совсем обезденежею. Попробуем заняться тем, что пришло мне в голову ночью.

Кладоискательством. Назовем это так.

Мой дебют в роли барахольщика начался с вилки. Отличной, надо сказать, вилки, которую я обнаружил на подоконнике кухни в первой же квартире первого же подъезда первого же расселенного дома, в который забрел. К сожалению, вилка была не золотая, не серебряная и кисти Фаберже явно не принадлежала. Обычная алюминиевая вилка, каких в базарный день – пятачок на пучок.

Но мне, у которого из столовых приборов только нож, и вилка пригодится.

Я пошарил по квартире еще немного, но нашел только табурет на кухня, еще прочный, но старый и какой-то просаленный, как будто его жарили вместе с картошкой. Да еще в кладовке в углу стояла одинокая, видимо, забытая при переезде, стеклянная баночка с маринованными огурцами. Живот при виде этой баночки уркнул и наотрез отказался их пробовать. Во-первых, какой-то мутноватый маринад не внушал доверия, во-вторых, горловина банки была закрыта не полиэтиленовой – до таких крышек явно в здешнем мире еще далеко – но даже не жестяной[183] или там стеклянной крышкой[184]. Хотя жестяные крышки здесь точно есть, я в магазине видел. Но эти огурцы явно были домашнего производства, и горловина банки была обмотана коричневой плотной бумагой и перевязана веревочным шпагатом[185]. Стерильность этого поделия вызывала большое сомнение. Нет, если бы меня угостили хозяева – съел бы и не задумался, но так… Сколько она тут стоит и кто в ней завелся, кроме огурцов? Не-не-не, спасибо.

Я с сомнением нюхнул бумагу. Она пахла маринованными огурцами и почему-то водкой[186].

Нет, все же нет.

Спасибо этому дому – я крутанул в пальцах вилку – пойдем…

Так, это еще кто?

За дверью явственно слышались голоса.

Детские.

Кто это тут на моих коронных землях?[187] Вернее сказать, в доме, который я уже считал своей безраздельной собственностью и источником всевозможного лута[188].