Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история

Глава 50

– Ты кто? – озадаченно посмотрел на меня штатский, с которым я поздоровался.

– Ершан Ершанов, – не стал врать я.

– Аа… – озадачился опер, а может, и не опер вовсе, я как-то слабо представляю себе опера, которого можно выбить из колеи таким пустяком, – Ты ко мне?

– Нет, – снова не стал врать я, – Я в паспортный.

– Туда, – махнул незнакомец рукой вдоль коридора.

Думаете, я насчет паспортного соврал? Как бы не так – я действительно пошел в паспортный стол. Кстати, показывать мне, где он, было необязательно – я так знал его месторасположение. А также то, что у паспортного торчит длиннющая очередь, которую можно беспалева занять и торчать в ней, так, что никому и в голову не придет задать мне вопрос, какого ляда я здесь делаю.

Никому, кроме вас, конечно.

Итак: какого ляда я здесь делаю? Ответ: убиваю время. Берген ведь уверен, что пришел по вызову в какой-то кабинет? Вот, значит, я не могу выскочить из дверей милиции через пять минут. А просто так торчать в коридоре – не вариант, обязательно кто-нибудь заинтересуется. А так – вон, в очереди стою, в паспортный, что, нельзя?

Как вы уже, наверное, поняли – письмо со срочным вызовом я написал себе сам. Печатными буквами, потому что почерк у меня такой, как будто писала не курица лапой, а цельный тираннозавр. Ну не могу я привыкнуть к здешним стальным перышкам, вставочкам и чернильницам! Впрочем… У меня и с шариковой ручкой почерк был не ахти. Нет в наших школах чистописания[321].

Зачем написал? Чтобы неутомимый разоблачитель шпионов, более известный как Берген, его прочитал, кинулся за мной следить… и обнаружил, что я работаю не на уругвайскую разведку, а на милицию. Надеюсь, осознания этого факта для него будет достаточно, чтобы прекратить меня подозревать. А то поподозревает-поподозревает – да и поделится своими подозрениями с кем положено (государством) и с кем не надо (мне).

Авось прокатит.

– Ага, выписался, – прогудел мощный дяденька, вышедший из дверей паспортного, – Теперь…

Что «теперь» я уже не слушал, короткая случайная фраза напомнила мне о моей проблеме с выпиской, богатырский облик дяденьки – о нашем общажном неуемном шахматисте и, как говорил Боб… впрочем, нет, это неправильная цитата[322]… просто: в моей голове начала зарождаться идея…

Я вышел из дверей милиции, потянулся с наслаждением – как-то устал я торчать в очереди – чиркнул спичкой… потом второй… тре… да что ж такое-то! Нормально, не ломаясь, зажглась только четвертая, от которой я и прикурил.

Так… Бергена не видно. То ли разочаровался в своих контршпионских способностях, то ли спрятался понадежнее – это уже неважно. Главное – он видел меня входящим в здание милиции.

– Огоньку не найдется? – подошел милиционер в белой форме. На запястье правой руки висел на ремне черно-белый деревянный жезл. Гаишник…[323]

– Отчего ж не найти? – подлые спички зажглись с первого раза и гаишник, козырнув, отправился по своим делам. Ну а я докурил – и по своим.

Как назло, пошел дождик, отчего я порадовался, что натянул свой черный костюм и кепку. Костюм я надел для солидности, а также потому что человек в костюме вызывает меньше вопросов, чем человек в старой мятой куртке. А кепку – чтобы меньше бросаться в глаза со своей тюбетейкой.

Удачно заскочил в трамвай и сел на свободное место. Раскрыл книжку – взял с собой один из шпионских романов, чтобы было не скучно торчать в очереди, убивая время – и углубился в чтение.

– Отрастил бороду, стиляга! – неожиданно услышал я над своей головой.

Кто это еще?

Бабушка-тетушка, лет пятидесяти, так что не очень-то и понятно, как к ней обращаться. Судя по склочному голосу – она равно обидится на любой из вариантов. В белом, туго повязанном платке, в черной кофте, длинной, чуть ли не до пола юбке, срзу видно – из тех бабок, которых хлебом не корми, дай прицепиться к кому попало. Нет, я все понимаю, война… не всех дураков убила, но я-то почему должен терпеть этот визг?

– Сидит, зенками хлопает, когда старые люди стоять должны!

«Старые люди» могли бы занять любое свободное место, трамвай шел полупустой, но, как я уже сказал: главное для этой бабки – скандал.

– Ишшо и волосы отрастил, как гриву у коня!

В этот момент меня дернул за язык сам черт, не иначе.

– Служение Господу не позволяет нам стричь волосы, – торжественно произнес я.

Бабка замолкла, как выключенная. Посмотрела на мое скорбное лицо, на волосы, на бороду, на черный костюм…

– Батюшка, прости меня, дуру старую, обозналася!!!