Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история

Глава 48

Толпа девчонок с редкими вкраплениями парней заполонила коридор Института, радостно пища или же наоборот – разочарованно вскрикивая. Ну и как мне сквозь все это девичье богатство протиснуться? Мне, между прочим, тоже интересно – поступил я или нет? Сразу полезли в голову мысли о том, что вон ту задачку надо было, наверное, как-то иначе решить, слишком уж он легкая для вступительного экзамена, опять вспомнился треклятый мухорол – а вдруг это не толуол вовсе? Вдруг я неправильно понял сигналы Каза или тот специально соврал… да нет. При все своей шебутности и чрезмерной энергичности, Каз не выглядел такой паскудой. Вот там, где его шутка не повлекла бы серьезных последствий – он бы не преминул юморнуть. Типаж человека, который знает, что за шутку его могут и побить – но не пошутить не может, натура не позволяет…

Мне в спину уткнулся твердый предмет и холодный голос произнес:

– Ваша карта бита. Мы вас разоблачили. Сдавайтесь.

Я тяжело вздохнул и, опустив голову, завел руки за спину:

– Ваша взяла. Нужно достойно признавать проигрыш. Надеюсь, мое чистосердечное признание мне зачтется? Пистолет я спрятал под кривой березой, шифровки для связи с Центром – в дуплистой иве, ампула с ядом, чтобы отравиться в случае провала – в каблуке левого заднего ботинка…

Каз не выдержал и заржал.

– Чего ты тут выжидаешь, риоранский шпи ён? – спросил он, подбросив и спрятав в карман плоский металлический пенал.

– Жду, пока рассосется вот это сборище.

– Ну, так ты можешь до морковкина заговенья[308] ждать… Айда на штурм!

Каз рванул вперед, я, секунду подумав за ним. Этот проныра уж точно прорвется к стенду, на котором вывешены результаты вступительных экзаменов, а с ним – и я.

Где проскальзывая угрем, где прошмыгивая ужом, где чуть отодвигая в сторону взвизгивающих девчонок, но Каз добрался до стенда чуть ли не быстрее, чем если бы шел по пустому коридору. Повел пальцем сверху вниз…

– Гричкин… Делентьев… Добалов… Ершанова… Ершанов… О, Ёрш, вот и ты.

Отлично… Так, стоп, с какого перепугу я – Ёрш? Ладно, эту сову мы потом разъясним[309]… Так, я точно в списке? Значит – поступил?

Поступил?!

«Ершанов Ершан. Математика – 5, химия – 5, русский язык – 4/4».

За что четыре-то?! Да и пофиг – я поступил!

Поступил!!!

ПОСТУПИЛ!!!

Я так не радовался своему предыдущему поступлению, в нашем еще мире. Там-то что – не поступил, да и фиг с ним, вернусь домой, в следующем году попробую еще раз. Это тем, кто армию не прошел, еще можно понервничать – не поступишь, в армию призовут, все такое… А мне можно было вообще не переживать.

А здесь – нееет. Мне возвращаться – некуда. И я уже как-то привык спать на чистых простынях в кровати, а не под мостом, в вагоне или еще в каких малоприспособленных для нормального сна местах. Так что сейчас с моей души упал камень, величиной с Джомолунгму[310]. Ведь теперь моя жизнь определена и расписана на пять… да нет, даже не на пять лет вперед, на всю, извините за тавтологию, жизнь.

Пять лет – это только время учебы, в течение которого у меня будет жилье, стипендия и легализация (например, тот же студенческий билет, который, в отличие от паспорта, будет настоящим). Но ведь после учебы меня не выкинут за ворота Института пинком под зад, типа, лети птичка, ты свободна. Нет, после окончания института меня ждет распределение, то есть, я гарантированно получу работу и жилье, пусть хоть комнату в общежитии – плевать, для человека, которому в буквальном смысле слова некуда голову преклонить – это царский подарок! Для кого-то другого распределение, возможно, «кандалы», «каторга», «насилие над свободной личностью»… Вас бы на мое место – посмотрел бы, как вы бы тогда запищали.

Итак, значит, ближайшие восемь лет я, если, конечно, не буду дурить – а я не буду – я обеспечен жильем и занятостью. А потом…

– Да отойди ты! – невежливо пихнули меня в бок.

Да, не стоит задумывать о будущем, стоя перед списками поступивших. Они не только тебе интересны.

– Судя по улыбке до ушей, ты поступил?

А, вот чьи кулаки тут летают и мне под ребра прилетают. Ланита-Нитка-Свинка со всей своей дружелюбием.

– Ага! – радостно спародировал я одного из Двоих из ларца.

Нитка тяжело вздохнула – в этом вздохе явственно слышалось «С кем мне придется учиться, господи боже мой, ну за что мне такое наказание, чем я перед тобой провинилась…» – и двинулась ледоколом к стенду.

Я штопором вывинтился наружу и мне тут же закрыли глаза сзади.

– Угадай кто? – хихикнул знакомый голос.

– Ммм… Какая сложная задачка… Королева?

– Нет!

– Тогда, может… знаменитая актриса, которая шла мимо, случайно увидела мея и влюбилась с первого взгляда?

– Нет!

– Тогда… Моя любимая сестренка?

Я резко развернулся и, подхватив Маду, свою самозваную и самоназванную сестренку, под тонкие ребра, чуть подбросил ее в воздух. Она радостно запищала, обняла меня, я чуть взъерошил ей волосы…

– Совсем не стесняются, – тихо прошипел за спиной незнакомый девчачий голос.

– Дура, это брат с сестрой.

Да, как-то так получилось, что все почему-то начали считать нас не двоюродными, а родными… хм… сиблингами[311]. Но мы с Мадой, посовещавшись, решили легенду не менять: пусть думают, что хотят, а если кто-то просит впрямую – мы двоюродные.

– Я поступила! – счастливо вздохнула девчонка. Забавно но я и в самом деле начал воспринимать ее как младшую сестренку, которой у меня не было. Я вообще единственный ребенок в семье.

– Молодчина! Я знаю, видел твою – нашу – фамилию в списке.

– Ершанчик, а когда мы в Талган поедем?

Умеешь ты, сестренка, до инфаркта доводить… Хорошо еще, поймал себя за язык и не спросил, начерта вообще туда ехать, не ближний, между прочим, свет. Мада определенно уверена, что мне туда – надо. Значит, вопрос «Зачем?» будет глупым. И подозрительным.

– С превеликим бы удовольствием никуда не поехал… – деланно вздохнул я.

– Я тоже, – «сестренка» наморщила носик, – Но ведь в общежитии нужно будет прописаться. А дома – выписаться…[312]

Блин… Нет, не так – БЛИН!!! Нет, все равно не так, но я человек приличный и не буду произносить слово, наиболее точно описывающее мое состояние в данный момент.

Прописка! Проклятое изобретение советского периода[313]!

Как я мог забыть? И ЧТО мне теперь делать? Я не могу припереться в родное ершаново село и на голубом глазу попросить поставить мне штампик о выписке. А где мне его взять?! И в общежитии без штампа о выписке я не могу прописаться.

Что делать?

Вся жизнь, только что расписанная чуть ли не до кладбища, на котором меня похоронят после того, как меня в девяносто лет застрелит ревнивый муж двадцатилетней красотки – причем за дело – только что пошла под откос.

– Ершан, ты чего? Ты как-то побледнел… – Мада осторожно взяла меня за руку и посмотрела в глаза, – Что случилось?

– Знаешь, сестренка… Я не поеду…

Что ты несешь?!

– Вернее, поеду, но не сейчас. Потом. Попозже. У меня тут в Афосине живет дядя, мне нужно ему кое с чем помочь…

– Жаль… Я думала… Этта… Мы вместе поедем…

– Сестренка, прости, но не сейчас. В другой раз. На каникулах. Обещаю.

А там – или эмир или ишак…[314]

– Жаль… Могли бы заехать ко мне… С родителями… этта… познакомила бы… Я им уже про тебя написала…

Сестренка, за что? Что я сделал тебе такого, что ты хочешь моей смерти?!

– А что ты им про меня написала? – надеюсь, мой голос звучит естественно. В смысле «имеет естественное звучание», а не «естественно, он звучит как голос человека, которого приговорили к смерти милым девичьим голоском».

– А что?

– Ну, ты же не написала, что встретила своего давно потерянного родного брата? – даже смог улыбнуться, мол, шучу. И даже не слишком криво.

Мада рассмеялась:

– Чуть-чуть не написала. Я уже привыкла, что у меня теперь есть любимый братик!

Она обняла меня еще раз. Мне уже как-то даже неловко становится…

– Но потом… этта… опамятовалась. Я просто написала, что встретила земляка. Даже фамилию твою как-то не написала. Что она с моей совпадает.

Я оглянулся и тихонько завел Маду в уголок за огромные листья монстеры[315].