Золото. Назад в СССР 3

Глава 19

Мне было холодно и неуютно. Я раскрыл глаза и увидел, что дрова в печи погасли. А на дворе уже рассвело.

Черт, что за хрень? Я посмотрел на нары Латкина. Его там не было. Он наверно пошел «до ветра» и опрометчиво не прикрыл дверь.

Я попытался привстать, чтобы посмотреть сколько времени на часах, которые вчера оставил на столе. Боль снова стрелой пронзила ногу, которая казалось бы успокоилась и перестала болеть.

Часов на столе не оказалось. Едрен-батон. В этой утренней картине, что-то было не так. Я все таки сумел присесть и стал внимательно осматривать внутреннее помещение балка…

Это уже интересно. На полу были раскиданы некоторые мои вещи. Так вот к чему снился этот странный сон, сквозь который я слышал, как Латкин роется в моих вещах.

Ночью у меня был жар и мое сознание пыталось меня взбодрить и разбудить.

Я спустил на пол ноги с топчана и попробовал наступить на больную ногу. Поначалу ступню пронзила боль, но застыв в подобном положении я немного подождал, пока не привык.

Наступать я мог, но сильно хромал. Я осморел масштабы бедствия.

Неужели он взял вещи и ушел? Придурок. Куда он пойдет, искать своей смерти? Как в фильме «Смерть среди айсбергов», только с местной спецификой? Смерть среди сопок?

Кажется, что этот неблагодарный дурень забрал все мои запасы еды. Моего рюкзака нигде не было видно. Гнев охватил меня, как он мог так поступить?

Судя по всему он пытался натянуть мои ботинки, но они на него не налезли.

Латкин был худее, но выше меня и его стопы были больше.

Он забрал мой нож, бинокль, компас, карты. Часть одежды, посуду.

Боялся, что если придут оленеводы, и мы вернемся в поселок, то ему придется сдать мешок с золотом?

Похоже на то. Но разве оно стоили того риска, на который он пошел. Вовсе нет, это было глупо.

А вообще он поступил по свински. Забрать себе всю еду необходимое для выживания, означало одно — его не заботила моя жизнь. Оставил на произвол судьбы.

Вероятно он рассчитывал на то, что меня найдут оленеводы. Но ведь ни он ни я не знали наверняка когда они придут.

Он прекрасно осозновал, что кроме меня в помощи нуждаются люди в геологическом лагере.

У меня было два выхода: оставаться ждать оленеводов или начать преследование.

Выходит он жил по тюремному принципу человек человеку волк. Все знают эту древнеримскую поговорку. Homo homini lupus est. Римские рабы господам, рабы рабам, господа рабам — все волки.

Выходит народ сильно ошибался, когда со школьной скамьи заучивал максиму о том, что человек — это звучит гордо? Ведь теперь такой принцип должен был стать основой нашей советской морали, в отличие от господствующего с рабовладельческих времен принципа «человек человеку волк».

Как-то мой институтский приятель, тот самый Ваня Гранин, который стал матерым картежником убеждал меня, что выражение «человек человеку волк» у древних римлян несло положительный смысл.

Ведь в своих исторических летописях Плиния рассказали легенду, как некая волчица выкормила своим молоком на Капитолийском холме двух младенцев близнецов — Ромула и Рема.

Они были потомками Энея, их желали убить, но они выжили благодаря волчьей заботе и основали город

Так возник могучий Рим. И, если бы римляне вели себя, не как волки, а как стая грызущихся псов, то вряд ли Римская Империя достигла таких вершин.

Волк очень нравился Гранину. Это хищник удивителен. По его словам волк был символом свободы. Он необычайно терпелив и вынослив. Он моногамен, как и лебедь. Весь волчий клан, вся стая нежно заботится о потомстве.

Если в стае погибает кормящая мать-волчица, то другие суки своим молоком спасают волчат. А самцы охраняют всех от опасности.

Это не медведь, который смылся в свою персональную берлогу — и пусть медведица выносит всё на своих плечах. Медведям медвежата не интересны, так же как и семьи.

Гранин был убежден, что когда римляне говорили, что человек человеку — волк, они не имели в виду звериный оскал.

Они подчеркивали солидарность волков, их слаженность в противостоянии жизненным невзгодам. Нам людям, по его мнению, не стыдно следовать волчьим заповедям.

Наоборот. Мы должны брать с него пример. С их морали. С волком трудно иметь дело, когда покушаешься на его территорию, жизнь, свободу.

Мда, но после вчерашних звуков чавкающих челюстей снаружи ну его в баню такую волчью мораль. Раз и навсегда. Человек человек волк, означет, что слабого сожрут.

Морально я был готов к такому повороту с самого первого дня нашего знакомства, но после вчерашней битвы не на жизнь, а на смерть с этими самыми тварями, волками — это было шокирующе несправедливо.

Из двух вариантов идти за ним или оставаться я выбрал первый.

Во-первых,мой инстинкт самосохранения подсказывал, что оленеводы могут прийти как завтра, так и в течении двух недель.

В таком случае я ослабну до такой степени без еды, что пускаться в погоню будет бессмысленно. Если идти за ним, то именно сейчас. Потому что оленеводы могут вообще не прийти.

Во-вторых, нельзя оставлять зло безнаказанным. Раз Латкин допускал для себя совершение такой подлости по отношению ко мне, то наверняка он мог также отнестись и к другим.

Черт бы тебя побрал Латкин. Я прошел до двери и выглянул с опаской наружу.

Но никого не не увидел. Волков будто и не бывало. Они ушли. Как не было и Латкина.

— Ан-дрю-ха—а-а-а! Л-а-а-а-т-к-и-и-и-н! — крикнул я в бело-серое безмолвие.

Но ответа не последовало. Может он и слышал меня, я не знал как давно он ушел, может мой бывший сосед по балку ушел недалеко и все еще находился где-то рядом, но он молчал.

Тогда я вернулся разжег печь и поставил греть воду. Потом попробовал натянуть на ногу ботинок, это оказалось невозможным.

Тогда я достал все запасные пары носков и нацепил на больную ногу все, какие сумел.

Я осторожно выбрался наружу держась за стенку балка. Он забрал в том числе мою винтовку. Обойдя балок вокруг я не поверил своим глазам.

Туш убитых волков не было видно. Совсем. Ни костей ни шерсти. Сородич их сожрали. Только следы запекшейся крови.

К моему счастью, я с первой попытки взобрался на крышу и стал разглядывать цепочку следов оставленных Латкиным.

Он шел в восточном направлении. Нетрудно догадаться, что он направился в сторону зимовья, расположенного в шестидесяти километрах отсюда и отмеченную на карте.

Рядом с зимовьем был ручей, и наверняка в нем нашлось бы многое для выживания.

При благоприятной погоде можно дойти дня за четыре.

Он спешил уйти, забрал ружье, но впопыхах оставил свою вчерашнюю пику и мою дубину.

Спустившись вниз и подобрав пику с дубнкой я вернулся в балок. Из еды у меня оставался кусок сахар и кипяток. Подумав я убрал сахар в карман и выпил кипятка представляя, что это чай.

«Позавтракав» я огляделся и поискал из чего можно сделать костыли

Я присел на корточки посреди широкого прохода между двумя сопками расположенными недалеко друг от друга и посмотрел на длинную вереницу следов, следующих вдаль.

Здесь он останавливался и перекусывал. Это был понятно по брошенной им обертке от плитки шоколада, которую я берег, как «н. з.» — неприкосновенный запас.

Может это и неразумно, но я помня об Алексее Петровиче Маресьеве, человеке — легенде, всегда брал с собой в экспедиции шоколад. На том самый всякий случай.

Я огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что мне ничего не угрожает. К досаде от того, что совершенно недостойный утырок пользовался моим шоколадом, добавился прессинг окружающего пейзажа.

Теперь, когда из оружия у меня была пика за спиной и дубинка на поясе, а из еды кусок сахара, бескрайняя пустыня подавляла его своей несокрушимой силой, угнетала своим страшным спокойствием.

Мне показалось что я задрожал, словно в лихорадке, но я знал, что это просто гнев который нужно было погасить. А может страх?

Я уже испытывал подобное в той прошлой жизни, когда видел летящий в мою дверь немецкий внедорожник. Это заставило меня опомниться.

Пересилив свою злость, я собрался с духом и, опершись на костыли встал в полный рост.

Потом передвинул котомку за спиной ближе к левому плечу, чтобы тяжесть меньше давила на больную
 ногу, и медленно и осторожно заковылял дальше, морщась
 от боли.

Я шел не останавливаясь. Совершенно не обращая внимания на
 боль, в ноге.

Ковыляя с отчаянной решимостью, я то торопливо взбирался
 на вершины небольших холмов на тропе, то спускался вниз видя перед собой гребни за которыми, где-то впереди скрылся Латкин.

Когда становилось особенно тяжело я начинал петь.

«Адиос мучачос компаньерос де ми вита. Адиос мучачос компаньерос де ми вита, Дэ волисарме ми буэно мучачада… Со терминаро пара ми тодас ла фарра, Ме куэпро энфермо норасистэ маааас». Мое любимое аргентинское танго.

Говорят, аргентинцы и аргентинки больше не танцуют под эту песню. Считают, что она проклята. Я снова вспомнил, что ее автор разбился на самолете.

Может и мое время пришло? Я слишком часто в последнее время бесплатно пользовался услугами госпожи фортуны.

Ни хрена, меня не для этого сюда перенесло! Хоть я казался себе немного неуклюжим, потому что хромал, я прекрасно помнил, что 
наш великий князь Ярослав Мудрый, талантливый разведчик Рихард Зорге, Джузеппе Гарибальди все они были хромыми и это не мешало им добиваться своих целей в жизни

Эти мысли укрепляли меня и мою решимость. Поднимаясь на холм который был выше предыдущих, я почему-то был уверен, что увижу уходящего Латкина.

Но с гребня он увидел,
 что в неглубокой долине никого нет! Я видел лишь только его следы.

Я примерно помнил по памяти карту и сравнивал с ней местность по которой шел.

Надо было отдать должное Латкину. Оставшись один, он не сбился с пути и пока двигался к зимовью. Я уже прошел километров семь.

Судя по тому, что я помнил, скоро, километра через два — и я подойду к полосе лесотундры. К тому месту, где сухие пихты и ели, низенькие и чахлые, окружают маленькое
 озерце.

А в озеро впадает ручей, и вода в нем не мутная. По берегам ручья растет камыш, я был на этом месте три года назад. И хорошо помнил, что больших деревьев там нет.

Латкин пойдет вверх по ручью почти до самого истока. Где-то там начинается другой ручей, текущий на запад. Уже по нему, точнее по его берегу можно будет идти в сторону зимовья.

Я шел и шел, точно зная, что нельзя останавливаться. И чтобы мне было легче, я вспоминал те образцы золота, те три килограмма самородков, которые я передал в Геологическое управление после летней экспедиции.

Когда мне это надоело, то стал вспоминать те припасы еды, которые у меня были и которые украл Латкин. У меня заурчал желудок, обманутый двумя кружками кипятка, и я почувствовал знакомый легкий холодок.

Мне захотелось есть от тех мыслей. Голод дал о себе знать в первые в это утро Я сознательно это делал, хотя кто-то скажет не стоит думать о еде.

Я должен был так думать, мне нужно было убедить свой мозг не останавливаться.
 Иначе не имело никакого смысла бороться дальше, ведь уже я отгонял от себя мысль о том, что можно лечь на землю запеть, а потом вернуться обратно в балок.

Скоро будут камыши и озеро, там наверняка есть рябина, а еще вполне могут оставаться ягоды брусники. Ими нельзя насытиться, но можно идти и жевать, обманывая желудок и разум.

Я как-то пробовал рябину. Она совсем невкусная, как то в экспедиции мне не хватало витаминов и рука сама потянулась и сорвала несколько гроздей.

Я клал их в рот. Ягоды были твердыми и мерзлыми, я отогревал их во рту, а потом раскусывал, жевал и проглатывал. Оставалось только горькое жесткое семя, которое приходилось выплевывать.

Когда с высоты холма показалось озерцо, то я остановился и решил осмотреть мою больную ногу.

Я надел на нее с десяток носков, а потом обмотал полосой из шерстяного одеяла, напоминающей то ли портянки, то ли хинкалину обмотанную веревкой над лодыжкой

На одеяле образовались две большие дыры, я и не заметил, когда это произошло.

Наверно где-то посередине между брошенной оберткой и озерком.

Это хорошо. Это значит, что в таком «башмаке» я могу прошагать семь плюс один километр. Ели грунт останется прежним — снежно-каменистым, то одного одеяла мне хватит на то чтобы преодолеть весь путь до зимовья.

Такие подсчеты жизненно необходимы, что приободрить себя и не дать себе раскиснуть и расслабиться.

Признаться у меня было желание не только вернуться в балок, но и просто лечь на землю петь и никуда не двигаться.

Хотелось расслабона. А вот хрен вам всем на всю морду, господин Расслабон. У меня практически ничего не болит, ни сердце, ни душа, ни нога. Извольте отвалить чертям в задницу, сударь.

Я мысленно обращался к конкретному персонажу. На месте Расслабона, я почему то представил того самого директора по безопасности из моего профильного НИИ, который пытался продать координаты моих золотоносных месторождений.

Не дойдя до озера двадцати метров, я пошатнулся, споткнулся и упал от слабости и утомления. Я больно долбанулся коленями. Довольно
 долго он лежал на боку не шевелясь

Потом высвободился из ремней, скинул свою походную котомку, неловко приподнялся и сел. Еще не стемнело, и в сумеречном свете я стал шарить среди камней,
 собирая клочки сухого мха.

Набрав целую охапку, встал и я развел костер — тлеющий, дымный костер между двух плоских огней, на которые можно поставить небольшую эмалированную кастрюлю.

Неподалеку от меня находился стланик, который я успешно использовал, как топливо.

Озеро было покрыто коркой льда. Я еще раз ощутил насколько не замечает своего счастья человек, имеющий руки ноги в целости и сохранности.

Добравшись до кромки льда, я сначала сел, потом лег, а затем пополз с пикой к озеру.

Я сильно попотел пока сумел пробить лед и набрать воды. Теперь я понял, что нести обратно на костылях не расплескав большую ее часть я не сумею.

Пришлось ползти к костру боком. Я поставил кастрюлю с водой на камни и отвалился.

В целом мое положение было не таким уж и безнадежным. Мой друг Гибарян, побывав во многих передрягах всегда говорил: если у любого человека в тундре есть спички и нож, то он всегда выживет.

Поэтому я распаковал свой тюк и прежде всего сосчитал, сколько
 у меня было спичек. Их было шестьдесят девять.

Потом встав на костыли, я отправился подбирать свою пику. Не дойдя до кромки берега пары шагов, я почувствовал чье-то присутствие.

В целом мое положение было не таким уж и безнадежным. Мой друг Гибарян, так же, как и я, побывав во многих передрягах, всегда говорил: если у любого человека в тундре есть спички и нож, то он всегда выживет.

Поэтому я распаковал свой тюк и прежде всего сосчитал, сколько
 у меня было спичек. Их было ровно шестьдесят девять.

Потом встав на костыли, я отправился подбирать свою пику. Не дойдя до кромки берега пары шагов, я почувствовал чье-то присутствие.