Я уничтожил Америку

Глава 8

В отделении милиции пришлось немного задержаться. Пока давал показания, пока рассказывал, как проявил бдительность и социальную активность…

В общем, покинул прокуренный следовательский кабинет далеко за полночь. Конечно, прежде имел удовольствие сравнить кабинеты прошлого и будущего. А также познакомился с Митрошиным Степаном Валерьевичем, следователем…

Маленький обшарпанный кабинет был сродни тем, в которых я бывал в своём времени. Те же решетки на окнах, та же лампа, те же замызганные стулья, вытертые тысячами задниц, и бездушные шкафы с делами. Как будто взяли и утвердили, что вот такой вот кабинет должен быть из века в век и такой он будет!

Следователь был под стать своему кабинету — хронически уставший, с красными глазами, весь какой-то пыльный, пожухлый. Оно и понятно, работы у охранников правопорядка всегда было много. Хоть в то время, хоть в будущем.

Единственно, что вместо ручки и пишущей машинки появились компьютеры, да лампы стали эргономичными, но… Та же карта за спиной, только районов больше появилось, да домов добавилось в разы.

— Так, товарищ Пётр Жигулёв, — следователь Митрошин покосился на мой исписанный листок. — Значит, вы утверждаете, что проявили гражданскую сознательность и решили помочь нашей доблестной милиции?

— Именно так, товарищ Митрошин, — кивнул я в ответ.

— Мне вот только интересно, как же вы так поняли, что вас будут обманывать? Ведь вы позвонили загодя. Как будто знали обо всём…

Следователь вперил в меня немигающий взгляд. Он явно старался на моём лице разглядеть нужную мимику, но… Я был уверен и непоколебим, ведь я честный советский гражданин и мне нечего скрывать!

— Историю недавно слышал про подобного человека, который подсел в метро к одному пассажиру и тоже с предложением купить мотоцикл. Тогда-то я заподозрил, что ко мне обратился не просто человек, которому требовалась помощь, а тот самый, из преступной группировки! — ответил я, не моргнув и глазом.

— История историями, — хмыкнул Митрошин, покачав головой, — а доказательства у вас имеются? Факты нужны, товарищ Жигулёв, факты! Почему вы заподозрили задержанного настолько, что решили позвонить в милицию?

— Факты? Конечно имеются, товарищ Митрошин! — бодро отчеканил я. — Тот молодой человек, который представился мне Гиви Чхеридзе, предложил приобрести мотоцикл марки «Восход». Предложил сразу подозрительно дёшево — всего двести рублей, хотя даже ребёнок знал, что новый такой аппарат минимум четыерста стоит! А потом этот Гиви начал нервничать, оглядываться вокруг, потирать руки…

— М-да… Ладно, будем считать, что ваши показания зафиксированы, — задумчиво пробормотал следователь, водя пальцем по клавиатуре пишущей машинки. — Но дело-то всё равно сложное выходит…

— Почему? Что тут сложного, товарищ Митрошин? На заводе всегда говорили нам, гражданам, помогать милиции! Я и помогаю, честно говорю вам всё как есть!

— Да мы-то рады вашей помощи, конечно, — вздохнул Митрошин, устало потерев глаза ладонью. — Только вот теперь надо доказать вашу правоту. Может статься, это обычный мотолюбитель решил быстро сбыть товар, для получения денег… Может, ему в самом деле нужны были деньги?

Во как! Похоже, что сейчас на меня покатил бочку сам следователь. И вроде бы состава преступления как такового не было — не разули же меня в самом деле. А что до карт, так их и подменить можно…

Неужели хотят замять дело?

— Ну почему же случайно⁈ Это ж мошенники чистой воды, товарищ Митрошин! Я же, как сознательный гражданин, понимаю, что такое нельзя оставлять без последствий! Я даже специально мотоцикл испортил, чтобы преступники не могли убежать… Да меня там бутылкой хотели ударить по голове!

— Верно говорите, товарищ Жигулёв, верно… — последовала долгая пауза, во время которой следователь лишь молча смотрел куда-то вдаль, размышляя над сказанным. Наконец поднял голову и тихо произнёс: — Пойду-ка я проверю вашего Гиви, узнаю всю правду о нём… Спасибо вам за содействие — хороший поступок сделали.

Никакого энтузиазма в голосе. Похоже, что в самом деле хотя

Улыбнувшись и слегка наклонившись вперёд, я спросил:

— Можно ещё кое-чем помочь вам, товарищ Митрошин? А то этот молодой человек кричал, что он племянник товарища Кантарии. Надо же, посмел позорить имя великого героя, поднявшего знамя над Рейхстагом! Да я за такое в нашей заводской газете знаете, как его пропесочу? А может быть в газету «Правда» написать? Обязательно там вашу фамилию упомяну, знаете ли…

Тусклые глаза следователя вспыхнули, как будто к его проводам подключили зарядную станцию. Ага, пробрало товарища следователя! Вот не хочет заниматься этим делом, оно и понятно — Кантария птица высокого полёта. В этом году по Красной площади флаг Победы пронёс! С его роднёй связываться — последнее дело, которое может пожелать себе следователь.

Да вот только я не из тех, кто спустит это всё на тормозах. Мне и в моём времени хватило пустоголовых мальчиков-мажоров, которые на родительские бабки могли себе позволить то, о чём обычные люди даже не мечтали. Которые борзели от безнаказанности и считали себя богами!

Могли запросто сбивать дорогими машинами людей, совершали изнасилования, могли убить… а потом за них либо сидели подставные лица, полностью взявшие вину на себя. Либо откупали родители. Вообще берегов не видели, мажористые уродцы… Творили, что хотели, а родители закрывали пачками денег глаза хранителей порядка.

И вот сейчас снова я как будто оказался в своём времени. Меня так это разозлило, что я едва не взорвался! Да сколько же можно? Строится социализм, а всё также прикрывают преступления своих да наших…

Неужели люди никогда не меняются? И за убитого простолюдина всё также платили сорок гривен, как в древней Руси?

— Товарищ Жигулёв, поймите правильно мою позицию, — заговорил наконец Митрошин, стараясь сохранить официальный тон. — Дело серьёзное, нешуточное. Этот молодой человек действительно заявил о родственнике, именем которого многие гордятся. Нужно действовать осторожно, взвешивая каждое слово и каждый факт. Чтобы не бросать тень на такое имя!

— Ах, вы осторожничаете, товарищ Митрошин! — воскликнул я. — Эх, будь моя воля, давно бы взяли этого парня тепленьким и поставили бы на место раз и навсегда! Народ возмутится таким поступком, страна будет жаждать справедливости, понимаете? Нельзя такие вещи спускать на тормозах! Нельзя! Иначе вся система начнёт гнить изнутри, развратится нравственность молодого поколения!

Сказал и сам почувствовал, что говорю, как на партсобрании. Но как ещё сказать? Что, мол, товарищ милиционер, закрывайте эту гниду? Пусть он и родственник героя, но имя родственника не должно быть щитом и отмазом?

Да, понимаю, что не хочется браться за такое. Что если не угодишь кому-нибудь из верхушки, то запросто лишишься должности и вообще можешь пойти регулировщиком, но…

Митрошин тяжело вздохнул, почесывая затылок.

— Хорошо, товарищ Жигулёв, ваше рвение замечено и принято нами к сведению. Дадим делу ход, разберёмся, что там произошло. Пока обещайте мне одно — воздержитесь от публикации материалов в газетах, дайте возможность сначала провести полноценное расследование. Если окажется, что ваш… кхм… Гиви действительно причастен к преступлениям, тогда уж объявим на всю страну о результатах следствия.

— Обещаю, товарищ Митрошин, обязательно буду держать паузу, — важно согласился я. — Однако предупреждаю заранее: если следствие затянется надолго, народ сам потребует ответа! Люди ждут действий властей, хотят видеть, что закон работает одинаково для всех, независимо от происхождения или фамилии!

Во как завернул! А что? Меня едва там не убили — имею полное право немного повыпендриваться. Только надо тоже границу знать, а то могут решить, что я слишком уж громкая птица и посадят в клетку.

— Вот и хорошо. Данные мы ваши записали, если что — вызовем, — пробурчал следователь, пододвигая ко мне подписанный пропуск на выход. — Спасибо вам за проявленную внимательность и гражданскую позицию.

Ну нет уж, дорогой товарищ. Не для того я ребят к вам поместил, чтобы от меня «спасибом» отделаться!

Я встал, чуть подумал о вечном и произнёс:

— Товарищ следователь, а можно… В качестве ответной услуги за моё молчание…

— Вас подвезти до дома? — поднял бровь Митрошин. — Сейчас организую. Если есть машина свободная, то…

— Спасибо вам за это, но я не совсем о том хотел просить. Товарищ следователь, меня там чуть не убили, а ещё я должен молчать о ходе следствия… Можно мне за молчание и за помощь почётную грамоту выписать?

Глаза следователя едва не вылезли наружу от такой наглости. Хотя, какая тут наглость? Я всего лишь делаю «баш на баш». Мне эта грамота в дальнейшем пригодится, а им что? Трудно выписать, что ли?

После полуминутного разглядывания охреневшего меня и поиска в моих лучезарных глазах отблеска совести, следователь вздохнул:

— Думаю, что это получится сделать. Но и про наш уговор не забывайте…

— Не забуду! Вернее, не вспомню то, что не нужно вспоминать. В любом случае, я всегда рад помочь нашей доблестной милиции! — с улыбкой протянул я руку.

Мою ладонь демонстративно проигнорировали, пододвинув ещё ближе пропуск на выход. Я взял листок с каракулями подписи и бодрой походкой двинулся на выход.

Всё-таки меня доставили на машине, так как метро уже закрыто, а трамваи ещё не ходили. Правда, на этот раз я ехал уже в салоне, а не в закрытом решеткой отсеке. Уже не как подозреваемый, а как свидетель и потерпевший.

Да, часть денег мне не отдали, присовокупив к уликам, но это была не та сумма, за которую можно скандалить. Тем более, что если бы такую сумму попросили за почётную грамоту, то отдал бы без раздумий.

Машина остановилась неподалёку от коммуналки. Я поблагодарил милиционеров и пожелал хорошего несения службы.

Я тихо прошел в свою комнату, стараясь не шуметь. В коммунальной квартире был покой и тишина. Правда, мне показалось, что в комнате Шлейцнера скрипнула половица, но это могло только показаться.

После пробуждения от пронзительной трели будильника, я соскочил с кровати и начал активно махать руками и ногами, чтобы побыстрее разогнать кровь по венам и согнать остатки дрёмы. Коммуналка просыпалась.

Уже был слышен бубнёж Матроны Никитичны, которой утренний дождик не угодил. Еле доносились вежливые ответы Семёна Абрамовича, утверждавшего, что у природы нет плохой погоды.

Весёлый голос Макарки донёсся от дверей. Он торопился в школу. Я было собрался пойти приготовить кофе, как остановился и потряс головой. А ведь если Макарке надо было в школу, то мне и подавно надо быть на заводе!

И если я не хочу параллельно с получением грамоты получить ещё замечание за опоздание, то следовало поторопиться!

После череды быстрых мыльно-рыльных процедур я выскочил из дверей и наткнулся на внимательный взгляд соседа Семёна Абрамовича.

— Доброе утро, товарищ Шлейцнер! — приветствовал я его. — Как спалось? Что снилось?

— Да так, Петя, более-менее… сон-то у меня стариковский. От малейшего скрипа просыпаюсь. Мышь чихнёт, а я уж на ногах. Видел, как к нам машина милицейская вечером заезжала. Уж было подумал, что ребят с гитарами хотели прогнать, но нет… — мягко улыбнулся сосед. — Похоже, что просто так заехали. В качестве проверки тишины и спокойствия.

Ага, явный намёк на то, что мой ночной проход от машины до подъезда не остался незамеченным.

— Ну да, служба у них такая. Проверяют, чтобы всё было спокойно, — улыбнулся я в ответ. — Чтобы честным товарищам снились только хорошие сны…

— Я думаю, что ваши слова единственно верные, Петенька, — кивнул сосед с мягкой улыбкой. — И честным товарищам действительно должны сниться хорошие сны. Например, о небе, об облаках. Пусть полёты во снах будут у тех, кто растёт. Вон, пусть Макар почаще видит, как он летает во сне… Быстрее вырастет!

— Искренне рад слышать подобные слова, Семён Абрамович, — кивнул я. — Искренне рад.

— Ну, вы чаво тут разгалделись с утра? Стоят и чешут языками, стоят и чешут, как будто никому никуда не надо, — пробурчала вышедшая из дверей своей комнаты Матрона Никитична. — А мне вот на рынок надоть, а они тут стоят и болтают…

— И вам доброе утро, Матрона Никитична, — проговорил я с радостной улыбкой. — У вас невероятно красивый платок. Вы прямо помолодели лет на двадцать!

— Чаво? — опешила она от моих слов. — Это ты чавой-то? Ась? Чаво?

Матрона Никитична застыла в дверях своей комнаты, широко раскрыв глаза, словно кошка, застигнутая врасплох внезапным ласковым поглаживанием. Видно было, что мои добрые слова застали её врасплох сильнее, чем любая утренняя ругань.

Похоже, что не привыкла старушка к такой любезности. Вот к рыку привыкла, к огрызанию тоже, а вот к добрым словам явно не приучена. Ну да ничего. Я тебя ещё приручу, грымза старая! Ты у меня ещё с руки будешь есть!

Хотя, какая она старая? Примерно моего возраста, если взять тот самый год, когда я улёгся на операционный стол. Ну, да я тот ещё старый пердун, так что пусть не обижается, если услышит мои мысли.

— Да погода, говорю, хорошая! В такую погоду солнце особо хорошо подчеркнёт блеск ваших глаз под этим чудесным цветастым платком, — сказал я с доброй улыбкой.

— Вона как тебя шандарахнуло-то, аж заговариваться начал, — покачала головой Матрона Никитична, но потом поправила невидимую складку на платке и походкой английской королевы пошуровала к входной двери.

— А вы умеете работать с тиграми, Петя, — проговорил Семён Абрамович, когда за соседкой захлопнулась дверь. — Вам бы в цирке выступать.

— Не до выступлений, Семён Абрамович, работать нужно, — подмигнул я в ответ и помчался одеваться.

Всё-таки как не хотелось мне ещё потрещать со стариком, но работа была на нынешний день важнее. С ней тоже были связаны определённые планы, поэтому следовало поторопиться.

Поэтому быстрый марш-бросок до троллейбуса. Праздничная пятиминутка работы локтями в переполненной машине. Чуток потрястись, немного повисеть, и вот хлынувшая волна вынесла меня на нужной остановке.

Я на несколько секунд замер, оглядывая массивную громаду завода имени Лихачёва. Вот где мощь! Вот где размах! Конца и края не видно за постройками!

Скажу честно, меня даже порадовало то, что я работаю на таком заводе. Хорошее предприятие было… дружелюбное к работникам. Тут ценили и уважали труд.

ЗИЛ совсем не скупился на отдых для своих сотрудников. Не было никакого разделения на цеха: привилегиями обладал только тот, кто больше работал. Распределением путевок занимался профсоюз — он оплачивал до семидесяти процентов путевки. Кроме того, под Наро-Фоминском у ЗИЛа был подшефный совхоз, который предоставлял землю под дачи. И даже после предоставления участков завод активно помогал работникам построить, например, водонапорную башню или провести дорогу.

Да и сам завод частенько закатывал движухи для своих ребят: концерты крутых исполнителей, походы по знаковым местам Москвы, театральные и музейные туры. Адекватное место, где царила нормальная атмосфера и полная поддержка друг друга.

Шагая мимо здоровенных цехов, забитых свежаком оборудования и классных станков, я реально кайфовал. Понимал, что тут делали отличные для своего времени машины, на которые миллионам потом крутить баранку. Тут работали профи высшего уровня, готовые замутить любое железо, выжать максимум продуктивности и выдавать идеальный конечный продукт.

Выдохнув глубоко родной заводской воздух, двинулся к проходной. День обещал быть жёстким и весёлым одновременно. Я понимал: делаю значимое дело, трудясь на месте, где вся создаётся немалая часть советской автопромышленности!

— Жигулёв! Стой, Жигулёв! А разве тебя не уволили? — ко мне подскочила симпатичная девушка и схватила за рукав.