Я уничтожил Америку

Глава 21

Я бежал по улице и радовался жизни. Суббота. Раннее утро, когда солнце совсем недавно встало, а люди ещё лежат в кроватях.

После прошедшего ночного дождя лужи ещё не успели высохнуть и отражали в зеркальных кляксах здания из бетона, отблески окон, лепнину и арки входов. Я бежал, вдыхал запах мокрой глины, каким всегда пахнет город после дождя.

Редкие прохожие поглядывали на меня, но смотрели скорее с одобрением, а некоторые, которые могли похвастаться только одутловатостью лиц, ещё и с завистью. Да-да, завидовали. Может быть и сами бы хотели пуститься вдогонку, но… Вечерние пятничные посиделки не давали этого сделать.

Мне надо было попросить какой-то знак о согласии Шелепина и Семичастного в деле меховщиков, но… Если попрошу такой знак, то вероятен риск обнаружения. Попрошу поставить фикус на окне квартиры Шелепина, а сам якобы пройдусь вдоль забора. Но по факту все проходящие будут фиксироваться и записываться. А может быть и задерживаться до выяснения.

Оно мне надо?

Так что оставалось только ждать. Если начнётся шухер, то я про него в любом случае узнаю.

Легкий ветер слегка шевелил листья деревьев. Ветки покачивались, словно приветствуя бегущего ранним утром человека.

Столица постепенно просыпалась — редкие машины проезжали мимо, нарушая утреннюю тишину урчанием двигателей. Солнечный свет облизывал дорожки парковых аллей и раскрашивал асфальтовое покрытие тёплыми оттенками.

Моя майка быстро пропитывалась потом, тело наполнялось энергией, мышцы работали как детали новой машины. Прохладный воздух наполнял лёгкие, давая почувствовать вкус настоящей свободы. Аромат свежести смешивался с запахом влажной земли и травяного газона, создавая неповторимый аромат утра.

Перед глазами мелькали старые московские дома, сохранившие дух прошлого века. Люди просыпались. Вот старенькая бабушка выгуливает своего пушистого питомца, вот мужчина пожилого возраста вышел из дома с шахматами подмышкой, направляясь навстречу новому дню и новым победам.

Скользящие мимо улицы были наполнены особым очарованием, присущим только Москве в такие ранние часы. В этот час они казались пустынными, свободными от суеты будней, будто природа сама решила отдохнуть вместе с жителями города, подарив каждому возможность насладиться спокойствием и гармонией раннего субботнего утра.

Я бежал и радовался. Мышцы уже почти не болели. Молочная кислота нехотя покинула места обитания. Я чувствовал внутри силу и молодость. Хотелось сделать что-то такое, отчего все ахнут, но я себя сдерживал. Я бежал, смотрел по сторонам и не мог насмотреться.

Мне хотелось сохранить эту страну, что для меня когда-то светилась, как маяк в ночи — пусть несовершенный, пусть треснувший, но всё же освещающий путь. Да, в моём времени мы не построили ни коммунизма, ни даже того социализма, в который когда-то верили. Но разве в этом было главное?

Были у нас бескрайние поля пшеницы, золотящиеся под теплым солнцем. Были больницы, где лечили не за деньги, а просто потому, что так должно быть. Были школы, где дети из рабочих семей становились учёными, инженерами, поэтами. Были путёвки в санатории, где рабочий человек мог отдохнуть у моря, как какой-нибудь западный буржуа. И квартиры стоили копейки, и хлеб был дешёв, и мясо — не роскошь, а обычная еда.

А потом пришли они — малиновые пиджаки с их золотыми цепями, с их длинноногими куклами, у которых в глазах — пустота, а в головах полторы извилины. Пришли конкурсы красоты вместо конкурсов знаний, биржи вместо заводов, ширпотреб вместо книг.

Говорят, Горбачёв мог спасти страну. Что он хотел построить «социализм с человеческим лицом», но ему не дали. Враньё. Он и Ельцин — предатели. Они, как дети, поверили в сладкие речи Запада, в эти улыбки, за которыми скрывался холодный расчёт. Они разоружили нас, уничтожили ракеты, закрыли заводы. Мы отдали золото и сталь за пластмассовые безделушки, как папуасы, обманутые стекляшками мореплавателей.

А потом оказалось, что никакой дружбы нет. Никто нас не ждал с распростёртыми объятиями. Нас просто вычеркнули из истории, как ненужную страницу.

И мы начали смотреть на Китай — на огромного дракона, поднявшегося в небо на крыльях дисциплины и труда. В моём времени они строят свой социализм, не сдаются, не предают. А мы?

Мы потеряли эту страну. И самое страшное — многие в моём времени до сих пор верят, что это было благом.

Но разве благо — когда гаснут последние огни и приходится шлёпать по ночной осенней улице без фонарей? Мало того, что без фонарей, так ещё и без асфальта.

Мне пришлось в своё время прогуляться по такой улице… Идёшь по ней, ступаешь по земле, а вроде двигаешься как по болоту. Ноги скользят в грязи, того и гляди навернёшься в лужу или вообще провалишься в открытый люк канализации. Не видно ни хрена, только где-то вдалеке мерцает огонёк, к которому и надо идти.

А что там под этим огоньком? Не узнаешь, пока не дойдёшь…

Я бежал, думал и смотрел по сторонам. Время пробежки подходило к концу и свернул на свою улицу, ближе к дому. Девушку в лёгком сарафане заметил сразу. Даже собрался улыбнуться, когда пробегал мимо. Ну а вдруг?

До неё оставалось несколько метров, когда мои губы начали расплываться в улыбке, а её… Вот как раз её губы начали округляться в форме буквы «О». И глаза направлены вовсе не на меня. Левее. За спиной я услышал рёв мотора и тут же в голове щёлкнуло.

Я диким прыжком, которому могли позавидовать пантеры, бросился вперёд и оттолкнул девушку в сторону. Сам покатился рядом.

Успел увидеть, как сверкнул чёрный бок «Волги». В следующий миг по барабанным перепонкам ударил скрежет и лязг. По асфальту весело запрыгали осколки выбитого стекла.

Машина пролетев по тому месту, где мы только что находились, врезалась в фонарный столб.

Время замерло на долю секунды, мир превратился в замедленную съёмку. Мы лежали на земле, прижавшись друг к другу, оглушённые звоном и металлическим визгом. Девушка была напугана, дыхание сбилось, сердце бешено колотилось. Она подняла взгляд, встретилась взглядом со мной.

— Ты спас меня! — выдохнула она дрожащим голосом.

Я кивнул, чувствуя, как адреналин медленно отступает, оставляя место усталости и облегчению. Мышцы ныли, ладони царапались об асфальт, одежда испачкана грязью… Но всё это казалось мелочью перед осознанием того, что произошло буквально секунду назад.

Поднялся первым, протянул руку девушке, помог ей встать. Сам подскочил к машине. Водитель сидел неподвижно, уткнувшись лбом в руль. Шины тихо шипели, выпуская воздух. Из салона пахло бензином и горячим металлом.

Несмотря на кровь и вдавленный лоб я узнал водителя. Тот самый, который сдерживал молодого человека по имени Шота… Пульс на шее не прощупывался.

Значит, решили идти на радикальные меры. Мало показалось запугиваний и уговоров? Решили, что если нет человека, то нет и проблемы?

Вот только они не знали про мою маленькую «особенность»…

Несмотря на утро, возле нас собрались первые зеваки, привлечённые шумом аварии. Женщина средних лет, видя растерянность девушки, подошла поддержать, заботливо спросила, всё ли в порядке.

— Да-да, только… — она опустила взгляд на ногу, ахнула, закатила глаза и бухнулась в обморок.

— Эх, ё-моё, — выдохнул я, когда увидел причину. — Вот же неповезло…

По икре девушки словно прошлись скальпелем. Порез был глубоким. Если не остановить, то на улице станет одним трупом больше. Я мигом сдёрнул с себя майку, порвал на полосы.

Конечно, сыроватая от пота, но пока дождёшься «Скорую», то девушка просто истечет кровью. В машине не оказалось аптечки — она вошла в обязательность только в семьдесят пятом году.

Кое-как стянул края раны. Подхватил девушку на руки и понёс к дому. Лёгкая, почти невесомая…

— А как же машина? Как же водитель? — спросила женщина.

— Срочно звоните в милицию и «Скорую». Девушке нужно оказать первую помощь, а вот водителю… Ему уже этого не надо! — проговорил я и со всевозможной скоростью припустил в коммуналку.

Взлетев по лестнице я начал тарабанить что есть силы в дверь. Мне открыл Семён Абрамович и ахнул, увидев на руках окровавленную девушку. Засуетился, помог занести в мою комнату. Потом всмотрелся в лицо девушки и схватился за сердце:

— Мэри? Мэри Менделевич? Но как?

Так, стоп! Но ведь Мэри беременна? По крайней мере, так было в моём мире. Чёрт, да она сейчас должна быть на втором месяце. По ней и не скажешь…

Только бы с ребёнком ничего не случилось — падение было не из лёгких. Да и потеря крови…

— Ваша знакомая? — спросил я. — Тем лучше. Семён Абрамович, нужна вода и бинт…

— Но, может быть…

— Теряем время, Семён Абрамович! — пришлось прикрикнуть на замешкавшегося старика.

— Что у вас за тарабан с утра? Опять инженеришка пьяный с утра припёрся? Ох ты ж… — всплеснула руками вышедшая из своей комнаты Матрона Никитична. — Да тут у вас вона что… Я сейчас!

Она рванула в свою комнату с невероятной для такого возраста прытью, а потом выскочила из неё с потёртым чемоданчиком в руках. Бесцеремонно скинула со стола книги, водрузила чемодан и щёлкнула застёжками. Внутри оказались аккуратно сложенные медикаменты. После этого она прикрикнула на нас:

— Быстро горячую воду!

Семён Абрамович рысью кинулся на кухню.

Матрона Никитична деловито срезала набухшую кровью повязку. Только раз взглянула на меня:

— Что случилось?

— Машина потеряла управление и влетела в фонарный столб, — отчеканил я. — Мы оказались рядом и только чудом убереглись.

— Чудом… Что с водителем?

— На него чуда не хватило, — вздохнул я.

— Тогда дуй на место аварии. Всё там объяснишь милиции — что и как? Если подъедет «Скорая», то живо их сюда. Я пока сделаю всё, что могу.

— Я могу помочь…

— Вали давай, Абрамыч поможет. Ты только помешаешь, — буркнула в ответ Матрона Никитична.

Она точными движениями сдёрнула повязку, поцокала языком, обозревая рану.

— Стянул края неплохо. Молодец. Теперь кыш из комнаты! — прикрикнула она и начала вытаскивать из чемоданчика бинты, вату, спирт…

Я поспешил на место аварии. В самом деле не стоило уходить от правоохранительных органов. Всё-таки я одно из действующих лиц. Был на месте, а потом сдёрнул — это может показаться странным.

Конечно, ещё более странным покажется то, что машиной управлял один из знакомых Кентарии. Но, сам я об этом говорить не буду, а не то могут очень сильно заинтересоваться нашим с ним знакомством. И под это дело подвести какие-нибудь ненужные ассоциации.

Машина милиции приехала через пять минут. «Скорая» прибыла через десять. В принципе, нормальная скорость. Я дал показания, записал свой адрес. Трое очевидцев подтвердили мои слова. На этом мои действия с милицией были закончены.

Жалко мне было того человека за рулём? Да нисколько. Он сам выбрал свою судьбу и сам поплатился за свой выбор. Пусть теперь перед своим грузинским богом отвечает за произошедшее.

Доктор с санитаром прошли следом за мной. Они оглядели девушку, похвалили Матрону Никитичну за оказание помощи, отчего та выразительно посмотрела на нас, мол, видели, как надо? Учитесь, пока я жива!

Тут я ничего сказать не могу — швы соседка наложила основательно. Чувствовалась тренированная рука. Девушка уже пришла в себя. Хоть и была бледной, но всё вполне осознавала и адекватно реагировала. Семён Абрамович сидел рядом с ней и выглядел старым псом возле больного щенка — никому не даст в обиду.

— Все годы войны в госпитале провела, так что это для меня и не рана вовсе, — самодовольно ухмыльнулась Матрона Никитична на слова доктора. — Так, царапина. После такой царапины бойцы снова в бой шли.

— А-а-а, вот откуда знания и умения, — улыбнулся доктор. — Ну так что, девушка по имени Мэри, поедете с нами или останетесь здесь?

— Доктор, а можно остаться? — спросила девушка. — У меня ещё разговор с Семёном Абрамовичем…

— Ну, опасности ваша рана уже не представляет, но для собственного спокойствия лучше пройдите обследование. Тем более, что в вашем положении это не повредит.

— Спасибо, доктор, я обязательно пройду, — кивнула черноглазая девушка.

— Пока что меньше двигайтесь, потребляйте фрукты и овощи.

— И ни в коем случае не нервничайте! — добавил санитар, сурово нахмурив брови, будто предостерегая всех присутствующих от малейшего повода побеспокоить пациентку.

Матрона Никитична фыркнула:

— Да уж, нервы — это точно не про нас. В войну под бомбёжкой перевязки делали, и ничего — никто не паниковал.

Семён Абрамович осторожно погладил Мэри по плечу, словно боясь, что она рассыплется от неосторожного движения.

— Вот и правильно, — пробормотал он. — Пусть лучше осмотрят как следует. А я… я тут побуду. На всякий случай.

Доктор кивнул, собирая инструменты:

— Ну, раз решили остаться, то хотя бы соблюдайте режим. И если что — сразу вызывайте.

Мэри улыбнулась, но в её тёмных глазах мелькнула тень чего-то невысказанного.

— Обязательно.

Когда медики вышли, в комнате повисло молчание. Матрона Никитична, хлопнув себя по коленям, поднялась:

— Ладно, герои, я пойду, картошку надо поставить. А то вам, я смотрю, кроме как сидеть да вздыхать, делать нечего.

Дверь за ней закрылась с выразительным щелчком.

Семён Абрамович вздохнул и потёр переносицу.

— Мэри… ты уверена, что тебе не надо в больницу?

Девушка потянулась к стакану воды, но рука её дрогнула, и Семён Абрамович поспешно подхватил его.

— Спасибо, — прошептала она. — Нет, я… я не могу сейчас уезжать. Есть дела, которые нельзя откладывать.

— Я пойду, помогу Матроне Никитичне с картошкой, — я встал и направился к дверям.

— Подождите, Петя, — проговорил Семён Абрамович, а после взглянул на Мэри. — Девочка моя, ты всё-таки решилась на акцию? Или ты зря в такую рань пошла ко мне? Не смотри на Петра, он в курсе дела. Да-да, не удивляйся, похоже, что половина Москвы знает, что вы послезавтра планируете делать.

— Я хотела попробовать вас уговорить, Семён Абрамович, — Мэри несмело подняла на соседа глаза.

— Не получится, моя хорошая. И ведь остальные женщины сначала согласились со мной. А теперь что? Почему всё меняется опять? Почему вы не хотите меня слушать?

— Потому что мы хотим выбраться отсюда, — проговорила Мэри глухо.

— А в итоге окажетесь в тюрьме, — буркнул я.

— Ну и что? Зато все узнают, что мы хотим отсюда выбраться! И мы хотим привлечь внимание всего мира! Да весь разумный мир будет за нас! — с горячностью воскликнула Мэри.

Я поджал губы. Как же я в последние годы часто это слышал. «Весь мир будет за нас». И ведь верили, что в самом деле те, кто называл себя миром, за них. А что вышло на самом деле… Эх. И ведь такое же произойдёт и послезавтра.

— Мэри, вас используют против СССР. Вы всего лишь пешки. Даже не пешки — камешки! Одни из тех, которые беспрестанно швыряют в плотину с четырьмя буквами. И если вы выйдете, то будете арестованы. Да, поднимется буча, но ради этого оно всё и организовывается. Однако вы, мелкие пешки, будете сидеть долго и упорно. И все ваши лучшие годы могут пройти за решёткой! — конечно, я немного утрировал, но нагнетание порой лучший способ воздействия. — А ваш ребёнок? Он родится за решёткой и будет воспитан в детском доме? А вы выйдете на свободу тогда, когда он уже пойдёт в первый класс… И вы не услышите ни его первого слова «мама», ни его стишка на Новый год, ни песенки для кота. И всю оставшуюся жизнь он будет воспринимать вас как чужих… Стоит ли ваша загубленная жизнь газетного заголовка?

— Но мы просто хотим привлечь внимание…

Я вздохнул. С ней разговор идёт точно также, как и с Семёном Абрамовичем. Всё те же слова и формулировки. Как будто внушили им, что всё пройдёт мирно…

— Нет. Вы хотите завладеть государственным имуществом, напасть на государственных служащих и совершить акт государственной измены, — жестко произнёс я. — Вот что вы собираетесь сделать. И Семён Абрамович верно делает, что пытается вас отговорить.

— Да, Мэри, Пётр прав. И не стоит выходить с мужчинами на поле. Их будут задерживать. Делать это жёстко, а в твоём положении это может обернуться плохо для ребёнка. Поверь мне, девочка, женщинам не стоит выходить на поле. Ты удивишься, но Марк Дымшиц уже знает, что КГБ в курсе нашей акции. И вот почему он не сказал… Он надеется, что шумиха не коснётся его. Он тоже не выйдет на поле. А ведь он должен пилотировать захваченный самолёт!

— Как не выйдет? — захлопала глазами Мэри.

— Так не выйдет, — пожал я плечами. — За ним придут в своё время, но он не поведёт семью на акцию. И вам не нужно выходить. Это всего лишь жестокая игра, нацеленная на широкий резонанс. И вы будете фишками в этой игре, которую ведёт США. Вам этого не нужно, Мэри. Не нужно… Марк это понял, Семён Абрамович понял. Но вы… Вы молоды и в вашем сердце горит огонь. Не дайте ему погаснуть в застенках Матросской тишины.

Мэри уткнулась лицом в ладони и расплакалась. Я посмотрел на Семёна Абрамовича, а тот в ответ только развёл руками. Ну, делать нечего. Я пошел за водой. Похоже, у девушки началась истерика.