Я уничтожил Америку

Глава 18

Так как мне поверили «нужные товарищи», то я решил вести свою игру дальше. Нужно было какое-то дело, которое заставит всколыхнуть всю общественность, поставит на уши добропорядочных граждан и в очень красивом свете выставит моих подопечных.

А что? Если я не буду их вытаскивать, то Брежнев в скором времени вообще всех уберёт и запрячет под коврик. Ему же что — главное, чтобы было всё тихо и спокойно. Чтобы всё шло стабильно и без потрясений.

Брежнев очень боялся реформ и в узких кругах высказывался против них. Он говорил, что даже чихнуть страшно, чтобы не покатился какой-то камушек, ведь за ним последует лавина. Экономические свободы повлекут хаос. Такое начнется. Перережут друг друга…

А между тем, как раз было самое время, чтобы начинать реформы, чтобы работать не только на благо военно-промышленного комплекса, но и на благо людей. Везде процветал дефицит. Вроде бы продукты первой необходимости были, но…

Деньги были, а купить нечего! Вот и какая после этого будет производительность у рабочего?

Он будет ковылять по жизни, как измотанный конь по раскисшей дороге, с тусклыми глазами, хотя и набитым желудком. Будет стоять у витрин, за которыми батареями выстроились банки томатного сока и жесткие, как картон, синие куры, и думать о том, что даже если раздобудешь эти яства — радости в них нет. Всё это — лишь жалкая видимость изобилия, фасад, за которым скрывается суровая действительность.

А люди… Люди ведь не дураки. Они видят, как за высокими заборами спецраспределителей исчезают настоящие товары — сочные апельсины, душистый кофе, добротные туфли, которые не разлезаются после первого дождя. Знают про «Березку». Видят жён партсекретарей и руководителей. Их одежду, машины, привилегии… Видят и молчат, потому что знают: слово, брошенное невпопад против власти, может обернуться ссылкой в глушь, где даже этого жалкого подобия благ не будет.

Но молчание не уходит просто так. Оно копится, как ржавчина на трубах, как пыль в углах заброшенных цехов. И однажды — не сегодня, так завтра — оно прорвется. Не криком, не бунтом, а тихим, равнодушным опусканием рук. Зачем пахать, если плоды твоего труда достаются кому-то другому? Зачем изобретать, если твои чертежи скроются в сейфах под грифом «совершенно секретно»?

И тогда даже Брежнев, дрожащий над своим покоем, поймет: лавина уже тронулась. Не от громких слов, не от смелых реформ, а от этой тихой, всеобщей усталости. От понимания, что жить так больше нельзя.

Ведь начали же реформы! Начали, но… зарубили на корню и перешли в разряд «бензоколонки». «Золотая» восьмая пятилетка с шестьдесят шестого до семидесятых годов показала чрезвычайно высокий экономический рост. Тем не менее, к началу семидесятых реформа была свёрнута; советская экономика вернулась к жесткому директивному планированию.

И пошло-поехало то самое становление на местах царьков и божков, которых тронуть нельзя. Крышевание, кумовство и общая порука. Коррупция катастрофических размеров…

От всего этого народ устал и, может быть, поэтому поддержал в своё время хоть какие-то перемены. Правда, перемены обернулись ещё худшим, чем было…

Но, если я смогу это предотвратить, то жизнь пойдёт по-другому. Хотя, почему «если»? Изменю и точка!

И только так! Ни шагу назад! Всё время только вперёд с оглядкой на прошлое.

Именно поэтому я описал все прелести картели, которую организовала «Меховая мафия» в лице Льва Дунаева, Петра Снобкова, Рудольфа Жатона. А также того, кто их прикрывал. Милицейское прикрытие меховой мафии осуществлял начальник кафедры Карагандинской высшей школы МВД СССР Иосиф Эпельбейм.

В моём времени дело этой мафии прогремело своим нереальным размахом и показало, что советское население настолько истосковалось по вещам, что брали контрабандные шубы даже без бирок. Не обращали внимание, что это всё в обход государства идёт. Просто покупали потому, чтобы удовлетворить свою покупательскую способность. Чтобы иметь возможность носить шубы…

Чтобы быть как люди…

Меховая шуба и шапка в СССР сразу относили своих владельцев к высшему статусу, поэтому было престижно их иметь в своем гардеробе. Однако котировались не только изделия из норки, но даже и из ондатры, которые были очень грубыми. Неважно, из крысы или кролика — главное, чтобы был мех.

И почему же возникла эта мафия? Да началось дело с тех же косыгинских реформ.

Закон о пушном сырье подправили — вроде бы мелочь, а вышла заковыка. Теперь некондиционный мех, который раньше гнил на складах, разрешили пускать в дело — в ателье, мастерские, на всякие бытовые нужды. Формально — чтоб народ получал хоть какую-то радость от советского ширпотреба. А по сути — открыли лазейку, в которую тут же пролезли ловкачи.

Среди них оказался и Лев Дунаев — адвокат из коллегии, человек с острым глазом и гибкой совестью. Он сразу смекнул: если мех «некондиционный», это не значит, что он плохой. Просто бумажка не та, штамп не вышел. А шкура та же. И если её грамотно обшить да подкрасить — кто отличит?

Он скинул адвокатскую мантию, будто старую шубу, и ринулся в меховой бизнес. Не в капиталистический, разумеется — в «кооперативный», под крышей государства. Открыл цех: шапки, воротники, муфты — всё, что можно свалять из «отбраковки». А потом пошла плясать бюрократия. Предприятия перевели на самоконтроль — директора сами решали, куда и сколько товара гнать. И Дунаев, как заправский меховой король, закрутил дело так, что план не просто выполнялся — он взлетал, как заяц под выстрелом.

И вот уже бывший адвокат, ловкач и делец, сидит в кресле директора Карагандинского комбината. Вокруг — шуршание мехов, стук машин, запах краски и нафталина. А где-то в глубине души — тихое щелканье счетов: сколько влезло в план, сколько ушло «налево», сколько осело в карманах нужных людей.

М-да, ну а означенная мафия начала удовлетворять потребности населения. Меховые шкуры под воздействием химикатов вытягивались, становились тоньше и таким образом получался избыток сырья. Этот «избыток» шёл на изготовление шуб и шапок.

Дунаев, возглавивший меховое дело, оказался не просто хозяйственником, а настоящим артистом теневого промысла. Он быстро смекнул, что если чуть-чуть поднажать на документы, слегка пересчитать шкуры да подправить отчёты — то из одного официального рулона можно выкроить два. А то и три. Главное — найти нужных людей, тех, кто понимает жизнь не по инструкциям, а по понятиям.

И такие нашлись.

Первым был Снобков — директор Абайского предприятия, сухопарый, с лицом, будто вырезанным из жёсткой кожи. Он вёл себя тихо, но в его глазах читалась та самая цепкость, которая отличает людей, умеющих держать концы в воде. Вторым — начальник карагандинского МВД Иосиф Эпельбаум, человек с тяжёлым взглядом и лёгкой ухмылкой. Он не любил лишних вопросов, зато любил, когда всё тихо и гладко. А третьим звеном стал начальник «Казкооппушнины» — тот списывал сырьё на падёж скота, будто овцы в Казахстане мрут, как мухи осенью. А по документам шкуры шли как пересортица — ну, мало ли, то ли брак, то ли просто не туда положили.

Работа кипела. По ночам, когда официальные станки затихали, в цехах зажигался свет, и начиналась вторая смена — та, о которой не писали в газетах. Работницы, получая живые деньги и возможность прикупить себе шубку по себестоимости, не роптали. Кто же откажется от тёплого куска, когда за окном — карагандинские степи, а в магазинах — пустые полки?

Шкуры растягивали, как резину, — чем шире, тем больше метраж. Правда, от такого роспуска мех становился жидким, как старый валенок, и через сезон лысел, будто чиновник после партсобрания. Но какое дело дельцам до качества? Их интересовала нажива — чистая, почти волшебная, потому что делалась буквально из воздуха.

Так и крутилось это меховое колесо — тихо, без скрипа, пока где-то в высоких кабинетах нужные люди делали вид, что ничего не замечают. Ведь если присмотреться — окажется, что все они, так или иначе, в одной шкуре.

А хищения приобрели к моменту обнаружения банды поистине масштабные размеры. На квартирах, дачах, местах работы обвиняемых были проведены массовые обыски. Были найдены миллионы рублей в трехлитровых банках, сотни килограммов драгоценных камней, драгметаллов. У одного только Снобкова были изъято двадцать четыре килограмма золотых колец, более пяти миллионов рублей наличными, около сотни сберкнижек на предъявителя.

Конечно, всю эту мафию так просто не накрыть. Андропов в своё время здорово напрягся, чтобы схомутать всех участников. Но это будет через четыре года, а сейчас, пока ещё сеть не развилась в огромную паутину, надо было душить эту самую мафию в зародыше.

Вот про то, что делается Казахской ССР я и описал в своих двух письмах, которые отправил из крайней восточной точки Москвы и крайней западной. Указал, что своими силами им не справиться, поэтому потребуется привлечение сил со стороны. Милиция вряд ли поможет, поэтому напомнил о связях в КГБ. Не уверен, что Андропов лично будет помогать возвращению Шелепина и Семичастного, но так как оба были в своё время руководителями КГБ, то у них должны остаться связи среди верховного состава.

Почему я так сделал? Почему посылал письма с разных почтамтов? Да чтобы не вычислили. Возможно, потом, когда-нибудь я и признаюсь в том, что помогал Шелепину и Семичастному вернуться. Но не сейчас. Не сейчас.

Сейчас я после проделанной работы должен был подступиться к Семёну Абрамовичу. Постучался к нему поздно вечерком, когда все домашние спали, и показал бутылку дорого коньяка. Старик без слов меня впустил.

И жестом дружелюбным на ужин пригласил… Да уж, не хватало мне в этом времени скрежета рока. До нашего ещё далеко, а местные виа только начинали раскачиваться.

— Чем обязан такому визиту? — спросил Семён Абрамович, доставая из шкафа небольшую тарелочку с конфетами и две рюмки.

Я оглянулся на дверь — достаточно ли прикрыта? Семён Абрамович усмехнулся в ответ:

— Не тревожьтесь за Матрону Никитичну, она уже видит пятый сон.

— Да? Вот и хорошо. Семён Абрамович, я к вам вот по какому делу… — произнёс я, разливая коньяк «Двин» по стопкам. — Я хочу сделать хорошую ставку на футбол. На исход Чемпионата Мира.

— Ой вэй, а почему же вы обратились ко мне? — с улыбкой спросил сосед. — Я вряд ли могу принять больше десятки. И то, если вы не будете ставить на Бразилию.

Он развернул конфету «Мишка Косолапый» и приготовился закусить выпитую янтарную жидкость.

— Как раз на неё я и хочу поставить. Вернее, поставить на счёт. Уверен, что Бразилия выиграет у Италии со счётом четыре — один, — поднял я рюмку.

Рюмки чокнулись. Пахнущая черносливом и пряностями жидкость пролилась в глотку. Сосед крякнул, чуть подышал и закусил конфетой. Я же после первой решил не закусывать. Всё одно это чисто символически, так что можно и не превращать закуску в еду.

— Ну вот, и как же я приму такую ставку? — вздохнул сосед. — Я же тоже буду болеть за Бразилию. Хотя и очень уважаю итальянцев, но… против Пеле, Ревелино и Карлоса Альберто они вряд ли выстоят.

— Вот я и хочу поставить на них. Чтобы наверняка. И… большую сумму. Возможно, даже в валюте, — проговорил я.

— В валюте? — сосед приподнял густые брови, и в его глазах мелькнул страх. — Ну, если бы я вас не знал, Пётр, то решил, что вы хотите меня втянуть в очень опасное дело…

— Оно может быть опасным, но может принести немалый барыш, — сказал я, разливая коньяк по рюмкам.

— И много хочет поставить советский инженер? — спросил сосед, снова берясь за конфету.

— Сорок две тысячи, — проговорил я.

Рука соседа дёрнулась. Янтарная жидкость пролилась на столешницу. Семён Абрамович быстро метнулся к двери, выглянул наружу, а уже потом взял по пути тряпочку, чтобы вытереть со стола.

— Откуда у вас такие деньги, товарищ Жигулёв? — спросил он полушёпотом.

— Я нашёл тайник одного из цеховиков, — соврал я. — Там в банках было зарыто ещё очень много, но я не стал брать всё. Схватил столько, сколько смог унести.

— И теперь вы хотите сделать ставку, чтобы заработать ещё больше?

— Совершенно верно.

— Но зачем вам такие деньги? Вы всё равно не сможете их потратить, — вздохнул Семён Абрамович.

— Я хочу уехать заграницу, — просто ответил я. — Не смотрите на меня так укоризненно. Да, я настоял, чтобы вы не участвовали в грядущей акции. Вы увидите, что я был прав, когда всех вышедших евреев арестуют. А вас… Вас я заберу с собой.

Семён Абрамович потянулся за бутылкой, налил ещё одну рюмку и лихо запрокинул её в себя. Чуток раздышался и взглянул мне прямо в глаза. Старый человек, который боялся собственной тени, смотрел на меня и пытался что-то разглядеть. Я не отводил взгляда и выдержал эту игру в «гляделки».

— Почему-то мне хочется… очень хочется вам верить, Петя, — прошептал Семён Абрамович.

— А уж как не хочется, чтобы вы мне поверили, Семён Абрамович, — покачал я головой. — Вы только скажите, куда и когда принести деньги? Вы видите, как я вам доверяю?

— Деньги… это уже серьёзный разговор. Только вот незадача — я человек маленький, валютные дела не ко мне. Для этого нужны другие люди… покрупнее.

Он медленно размазывал пальцами коричневый след от конфеты по краю стола, будто чертя невидимую грань между нами. За окном гудел вечерний город, где-то далеко проехала грузовая машина, взревев мотором. В комнате пахло коньяком, воском и чем-то ещё — может, старыми книгами, а может, просто пылью, въевшейся в шторы за долгие годы.

— Я понимаю, — кивнул я. — Но, может, посоветуете, к кому обратиться? Человеку, который… не побоится таких ставок?

Сосед задумался, потом неспешно потянулся к графину, долил себе ещё, но пить не стал — просто крутил стопку в руках, наблюдая, как в янтарной глубине играют блики.

— Есть один человек, — наконец сказал он. — Но он не любит пустых разговоров. Если у вас действительно есть чем рискнуть — тогда, может, и удастся договориться. Только учтите — он не верит в удачу. Он верит в цифры.

Я усмехнулся.

— А разве не в этом суть азарта? Чтобы цифры вдруг сложились так, как никто не ждал?

Сосед хмыкнул, наконец отпил коньяк и с наслаждением закатил глаза.

— Азарт — для дураков, Петя. Умные люди делают ставки только тогда, когда знают, что выиграют.

За окном где-то громко залаяла собака. Я посмотрел на часы — время уже клонилось к ночи, но дело только начиналось.

— Ну что ж, — сказал я, поднимаясь. — Я жду от вас только одного — указания по поводу денег. Я доверяю вам, Семён Абрамович, и думаю, что вы не обманете моё доверие.

— Я не обману, Петя, но… Я не могу поручиться за людей, которые будут работать с моим знакомым…

— Это оправданный риск, — ответил я. — Вы же сами говорите, что азарт для дураков. Вот и посмотрим — насколько мы с вами дураки. Или же насколько мы с вами умные люди.

Семён Абрамович посмотрел на меня, вздохнул:

— Последнее время я не узнаю вас, Петя. Вы очень сильно изменились. И это заметила даже Матрона Никитична.

— Решил начать новую жизнь, Семён Абрамович. Решил порвать со старой напрочь и сделать из новой самую обычную сказку, — улыбнулся я в ответ.

— Порой я разговариваю с вами, а внутренним взором вижу не молодого человека, а умудрённого жизнью старика. Почти такого же, как я, — проговорил сосед. — И должен признаться, что вы смогли меня сегодня не раз удивить. Надо же, такой хороший коньяк, сумасшедшие деньги и невероятное предложение… Я всё-таки должен подумать, Петя.

— Подумайте, Семён Абрамович. Но постарайтесь не затягивать. Чемпионат мира совсем скоро.

Я кивнул на прощание и собрался уходить.

— Петя, а как же коньяк? — Семён Абрамович попытался вставить пробку в горлышко.

— Не надо. Мне всё одно утром на работу, а вам ещё подумать нужно. Это чтобы лучше думалось!

— Ох, как же… Ну, спасибо. Тогда… Я как можно быстрее всё сделаю и скажу, — ответил сосед и, чуть замешкавшись, спросил. — Скажите, Петя, у вас точно есть эти деньги?

— Зуб даю и честное комсомольское! — сказал я самую страшную клятву.