Я уничтожил Америку

Глава 20

Охотничья избушка в Павловском районе Воронежской области.

— Володя, ты знаешь про… — Александр Николаевич Шелепин не договорил.

Вопрос остался висеть в воздухе, как сигаретный дымок. Вот-вот и растворится, но…

— Знаю. Мне тоже через Григорьяна пришло письмо. Волосы встали дыбом, — кивнул Владимир Ефимович Семичастный.

Они находились в избушке одни. Внутри деревянные стены, с торчащей из щелей промасленной пенькой. Простые лавки вдоль стен. Стол посередине, накрытый грубой скатертью. Железная печка-буржуйка в углу тихо потрескивает и сушит снятые сапоги. Минимум мебели. Никаких излишеств. Только самое необходимое для отдыха после охоты.

— Вот и у меня тоже от размеров и сумм холодок по спине пробежал, — кивнул Шелепин.

— И что думаешь? Взрывать такую бомбу или отдать все лавры другим?

— Бомбу эту взорвать стоит. По меньшей мере поможем людям. Эти цеховики дерьмо же толкают! И при этом наживаются, как черти!

— Но это точная информация? Вдруг это какая-то ловушка, чтобы нас ещё больше закопать?

— Хотел бы я, чтобы это всё было ложью, — вздохнул Александр Николаевич. — Однако, человек в Казахстане подтвердил, что так всё и есть. Он тайком посмотрел на фабрику, проверил там, где заложены деньги. В общем, всё так, как описано в письме.

— Кто же нам так помогает, а? Ведь не просто же так снова нам пришла такая информация! Она дорого, очень дорого стоит.

— Я пока не знаю. На этот раз письма были отправлены с других концов Москвы. Похоже, что подающий информацию сам перестраховывается. И ему не хочется быть засвеченным…

Они немного помолчали. Тишина нарушалась только посвистыванием ветра в оконной раме, да потрескиванием угольков в буржуйке. Потом Семичастный хмыкнул:

— Да уж, придумали же шкуры растягивать. Но каков масштаб, а? Это же надо!

— И вот с этим «надо» нам самим не справиться. Тут такая банда работает, что подумать страшно. Если привлекать кого-то из милиции, то произойдёт утечка. А если обращаться к Андропову, то этот хитрый чёрт перетянет всё одеяло на себя.

— Надо сделать так, чтобы не перетянул. И в этом поможет его вражда с Щёлоковым. Они же заклятые друзья. Так и норовят укусить друг друга. А Брежневу это только и нужно — два силовика грызутся между собой и не трогают его. Прямая выгода.

Шелепин задумчиво посмотрел на угли буржуйки, мерцающие алым светом:

— Андропов, Щёлоков… Нам предстоит выбор, Володя. Либо рискуем, либо позволяем меховым утыркам продолжать безнаказанно грабить народ.

Семичастный тяжело вздохнул, постукивая пальцами по столу:

— Подход верный один: бить первым и сильно. Мы должны расшевелить это осиное гнездо. Можно обратиться напрямую к ребятам из КГБ. К тем самым, которым вообще не светит повышение. К Мамонову, Пяткову, Свиридову. Они уже работали с нами, так что знают, что мы не подведём в случае чего.

Шелепин откинулся на спинку лавки, усталым жестом провёл рукой по лицу:

— Да, их можно использовать. И всё равно придётся работать малой группой. Сначала разберёмся с основной группой, потом займёмся остальными. Важно избежать больших потерь среди честных сотрудников.

Семичастный кивнул:

— Оперативники там опытные, проверенные временем. Люди надёжные, но без шансов на большое повышение.

— Да уж, с их языками они вряд ли продвинутся дальше ещё одной должности. Но работники и в самом деле матёрые, этого у них не отнять. И другие знают, что эти бойцы неподкупные и стоят за своих горой. И что не страшатся ответить начальству, если то чересчур зарывает. Что же, можно их использовать, как движущую силу… Но тут возникает проблема, — продолжал Шелепин, нахмурившись. — Даже такие надежные ребята легко становятся объектом внимания пособников Андропова. Его агентурная сеть развита прекрасно, практически любое движение фиксируется моментально.

— Всё верно, Александр Николаевич. Надо думать, как обойти контроль Андропова. Возможно, создать параллельную группу? Одну официальную, для отвода глаз, вторую подпольную, работающую незаметно и тихо. За мной уже приглядывают после куйбышевского дела, так что я могу возглавить первую. Уведу следы в сторону от нужного взрыва.

Шелепин внимательно посмотрел на Семичастного.

— Идея неплохая. В неофициальную группу назначим руководителем какого-нибудь пожилого генерала, которому уже ничего не светит. Для него эта операция станет шансом оставить след в истории. Якобы станет шансом…

Семичастный одобрительно хмыкнул.

— Генерала можно выбрать подходящего, опытного и авторитетного. Например, Старостенко, старый коммунист, заслуживший доверие многих. Людей своего круга сможет привлечь незаметно. За ним многие пойдут…

— Хороший вариант, Володя. Старостенко сам бы хотел совершить подвиг, чтобы вписаться в историю победоносных чекистов. Осталось только правильно организовать дело, чтобы оно не превратилось в игру вслепую.

Оба замолчали, прислушиваясь к треску дров в печи и звуку капающей воды снаружи избушки.

— И тут есть одно важное правило, — наконец нарушил тишину Шелепин. — Любое решение должно быть принято без колебаний и также мгновенно исполнено. Кто колеблется, тот теряет возможность выжить в нашей игре. Привлечь внимание прессы уже получилось — Аджубей пообещал полное содействие. Вот с Месяцевым тоже должно получиться. Возможно, его вскоре снимут с Гостелерадио, но пока он там… У нас получится грохнуть так, что весь СССР вздрогнет!

— А уж от этого толчка полетят многие… Очень многие… — покачал головой Семичастный.

— У меня только одно из головы не выходит — кто же этот самый доброхот, что тянет нас наверх? Да, я уже никому не доверяю, так что не смотри на меня так.

— Я и не смотрю, Саша. Я тоже всё это время прикидывал — кому может понадобиться такое? Вероятнее всего, это кто-то, кому политика Леонида не по вкусу. Кто-то из тех, кому хочется развития, а не этого ничегонеделанья.

— И ещё этот кто-то очень не хочет, чтобы сделка века «газ на трубы» пошла по нынешнему пути. Видел приписку? Чтобы разорвать эту сделку и не запускать её до тех пор, пока сами себя не газифицируем. А уже потом можно будет и с Европой поделиться…

— Чего это так? — нахмурился Семичастный. — Там ведь барыши какие будут…

— Да вот этот неизвестный… кхм… друг показывает, что барыши будут только у нашего идеологического противника и у верхушки власти. Весь остальной народ останется при своём, будет всё тот же хрен без соли доедать. И вроде как эта сделка будет хуже для нас, так как посадит на газовую, а потом ещё и на нефтяную иглу. Ты знаешь, Володь, а ведь он прав. И я тоже против этой сделки. С какой стати мы должны помогать богатеть Европе, а сами от этого только крохи получать? Немцы нам всё равно не простят Великую Отечественную, реваншисты хреновы.

— И профессор Ковалёв тоже говорил: «Как же так получается? Конечно, мир — это хорошо. Ленин тоже был за мир. Но ведь вот мы заключаем экономические соглашения с капитализмом на тридцать-пятьдесят лет… Подводим материальную структуру под мирные отношения. А вместе с тем и повязываемся накрепко с капиталистами. И помогаем им выходить из кризисов и тому подобное. Значит, мы исходим из того, что тридцать-пятьдесят лет там никакой революции не будет? Как же нам теперь преподавать научный коммунизм, говорить об умирающем капитализме?»

— Вот так вот сами, на своих плечах и вывезем своего врага наверх. А ведь прав этот самый незнакомец. И его намётка прямо один в один попадает в ситуацию с этими меховыми цеховиками. Вроде бы работают, план выдают, только… Богатеет одна верхушка, а люди остаются не при делах, да ещё и обмануты. И коммунизм они взяли себе на вооружение — но сами ударились в махровый капитализм. Думаю, что так будет и с нашими природными богатствами. Те, кто успеет присосаться к трубе, будут чувствовать себя хорошо, а вот что будет с другими — это уже дело вовсе не шерифа…

— Что? Саш, какого шерифа?

— Да это поговорка такая была у американцев, что дела негра шерифа вовсе не волнуют.

Семичастный подошёл к двери, приоткрыл. Вдохнул свежий воздух, пропитанный влагой. Дождь ещё сыпал, но уже как-то лениво, как будто нехотя.

— Может быть шериф в самом деле не должен участвовать в делах негра? И всё это пойдёт только на пользу общества? — он взглянул на Шелепина.

— На пользу? И за что же мы тогда боролись? За то, чтобы скинуть царя с боярами, чтобы установить власть народа, а в итоге? Снова зародятся новые бояре, родится новый царь и всё пойдёт по-новому кругу? Разве ради этого мы жилы рвали?

Семичастный замолчал, глядя в серую пелену дождя. Капли, словно стеклянные бусины, разбивались о землю, оставляя тёмные следы, будто чьи-то невидимые слёзы.

— Ты знаешь, — начал Шелепин, медленно раскачиваясь на стуле, — природа ведь мудра. Вот смотри: дождь идёт, землю поливает. Кажется, всё просто. Но одна капля потянется в ручей, ручей войдёт в реку, река хлынет в море. А море уже не спросит, откуда в него вода притекла. Оно просто есть. И в нём всё сходится. И чистое, и грязное.

Семичастный усмехнулся:

— То есть ты хочешь сказать, что и наша революция — как этот дождь? Вроде бы для всех, а в итоге всё равно в одно море сольётся?

Шелепин задумался. За окном ветер шевелил мокрые ветви берёз, они качались, будто пытались стряхнуть с себя влажные плевки непогоды.

— Нет, — наконец ответил он. — Я хочу сказать, что море не выбирает того, что в него вольётся. А люди — всегда должны выбирать. И если мы позволим этому… этому новому классу «красных бояр» пустить корни, то что останется от нашей мечты? Пыль. Сухая, жёлтая пыль, которую развеет первый же ветер.

Он встал, подошёл к окну. На стекле дрожали капли, и сквозь них мир казался размытым, неясным, будто само время колебалось в нерешительности.

— Мы вывозим врага на своих плечах, но мы хотя бы о нём знаем… — тихо сказал Шепин. — Но если не разглядим нового врага в зеркале, то всё было зря. Всё было напрасно…

Дождь за окном стих. Над лесом повисло молчание — тяжёлое, как намокшее полотно савана.

— Саш, а может всё-таки рискнём? Что мы в итоге потеряем? Наши жизни?

— Ну да, Володь, наши жизни и так уже катятся под откос. На меня косятся, как на прокажённого. Всех наших людей уже убрали куда подальше. И у власти останется только один… Тот, кому не хочется перемен. Кто жаждет только спокойствия и чувства всесилия. Кто запорет дело великой революции на корню своим тихим спокойствием… своим застоявшимся болотом!

— Так значит ли это, что…

Шелепин взглянул на Семичастного:

— Да, это то и значит, что встанем наш в последний, решающий бой. Газетную шумиху обеспечит Аджубей, телевизор и радио возьмёт на себя Месяцев. Телефоны и телеграфы возьмём под контроль сразу же, как только грохнет информация о задержании главарей. Как только наши имена прогремят, так сходу возьмём всё в свои руки. Ух, какая же буча поднимется. Весь комсомол встанет на уши за меня! Такое будет… И под этот гром Леониду просто ничего не останется, кроме как сложить с себя полномочия.

— Саш, ты знаешь, что говорил про Хрущёва Брежнев? — тихо спросил Семичастный, глядя на раскрасневшееся лицо Шелепина.

— И что же?

— Брежнев предлагал физически избавиться от Хрущева, устроив аварию самолета, автомобильную катастрофу, отравление или арест. Я тогда от всего этого отказался, всё-таки Никита Сергеевич немало хорошего сделал для меня… Да и для тебя тоже. И вот что я думаю… Если Брежнев не побоялся пойти на «мокруху» ради власти, то почему же мы не можем действовать также? Почему корчим из себя героев и не пытаемся даже хоть как-то ответить?

— Потому что вокруг Брежнева сплотились старички, которым очень хочется встретить старость в уважении, в почитании. Они будут до последнего цепляться за свои мягкие кресла. До последнего будут висеть на кормушке. Так что мало убрать одного Брежнева, придётся всем объяснять, что время стариков уже ушло. Что приходит время новой крови.

— Не боишься, что кровь прольётся? — Семичастный взглянул на Шелепина.

— Боюсь. Но страх… это же нормально. Через него все проходим. Помнишь, как Брежнев едва не обоссался, когда узнал, что Хрущёв знает про заговор?

Семичастный расхохотался:

— Да уж, он тогда совсем расклеился. Заныл, как баба. Весь в соплях, с красными брылами. Фу, прямо как сейчас вижу его, умывающегося в туалете. Как он боялся Хрущёва…

— Страх… — Шелепин провёл ладонью по лицу, зачесал волосы назад. — Он ведь как ржавчина: если дать ему время, то разъест даже самую крепкую сталь. Брежнев боялся Хрущёва, а теперь боится меня. И этот страх — его слабость.

— Но мы-то с тобой не старики, — сказал Семичастный. — Мы ещё помним, что такое настоящий огонь. Тот, что не просто греет, а сжигает всё ненужное.

Шелепин усмехнулся:

— Огонь… штука опасная. Он может и своего хозяина спалить.

— Зато не оставит трухи, — отрезал Семичастный.

— Ну что, — Шелепин поднялся, застегивая пиджак. — Значит решено! Надо действовать быстро. Без шума. Как весенний паводок — тихо подкрадывается, а потом сметает всё на пути.

Семичастный кивнул.

— Главное — не дать им опомниться. Чтобы даже пискнуть не успели.

Они вышли на крыльцо. Воздух пах грозой и мокрой землёй.

— Ну что, — Шелепин натянул кепку. — Пойдём творить историю?

Семичастный молча закурил. Огонь зажигалки на миг осветил его лицо — жёсткое, решительное.

— Пойдём. Только смотри… без сантиментов. Жалеть ни о чём нельзя. Нас не пожалеют…