Я уничтожил Америку

Глава 24

Сенатский дворец Московского кремля. Кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС

Кабинет Леонида Ильича Брежнева походил скорее на тихий уголок старого дворянского поместья, нежели на рабочий кабинет главы огромной страны. Просторный, закрытый от шума большого мира, он располагался глубоко внутри кремлёвских стен, словно спрятанный от посторонних глаз.

Из окна кабинета веяло прохладой московских вечеров — тяжелые портьеры лишь слегка колыхались лёгким ветерком, пропуская тонкую полоску света. Воздух был наполнен терпкими ароматами кожаных кресел, запахами дубовых шкафов и едва уловимым запахом табачного дыма, напоминающим о долгих рабочих ночах хозяина кабинета.

Очертания предметов расплывались в полутьме — на массивном письменном столе, покрытым зеленым сукном, лежали исписанные бумаги, стояла мраморная чернильница, горела мягким светом настольная лампа. А на столе тикали знаменитые рогатые часы, которые при жизни генсека мелькали почти на всех снимках фотохроники ТАСС. Здесь всё дышало историей, спокойствием и какой-то особой атмосферой размышлений и принятия решений.

За столом сидел Леонид Ильич, внимательно изучавший документы перед собой. Его взгляд порой скользил мимо бумаги, устремляясь куда-то вдаль, будто бы видя невидимые простому человеку картины будущего.

Порой взгляд останавливался на сидящих за длинным столом. Александр Николаевич Шелепин с Владимиром Ефимовичем Семичастным сидели по правую руку от генерального секретаря. Юрий Владимирович Андропов и Николай Анисимович Щёлоков по левую руку.

Тишина прерывалась только шорохом страниц. Иногда Леонид Ильич покашливал. Андропов и Щёлоков посматривали на сидящих напротив. И взгляды эти не были добродушными.

— Ну что же, в общих чертах мне многое понятно, — проговорил Леонид Ильич, откладывая документы чуть в сторону.

Недалеко отложил, чтобы в случае чего иметь возможность свериться. Взглянул на «виновников торжества», пожевал губами и произнёс:

— Что же это такое, товарищи? Что это за самодеятельность?

— Леонид Ильич, это не самодеятельность, а результат нашего расследования, — произнёс Александр Николаевич. — Мы провели его в рамках работы ОКОДа и результат перед вами…

— Вы не должны были действовать самостоятельно! — тут же подал голос Щёлоков. — Задержание такой преступной группировки должно было курироваться органами МВД!

— Эту группировку прикрывало начальство из МВД, — аккуратно заметил Семичастный.

— Тогда на этот случай есть КГБ! — подал голос Андропов. — Вы не должны были сами лезть туда и подставлять под удар молодые шеи!

— Товарищ Андропов прав, — раздражённо сказал Щёлоков, поглаживая подбородок ладонью. — Следовало держать нас в курсе ваших действий. Это ваша прямая обязанность.

Наступила пауза. В кабинете повисло тяжёлое молчание, словно отражавшее всю сложность ситуации. Брежнев смотрел на каждого из присутствующих испытующим взглядом, словно пытаясь угадать истинные намерения говоривших.

— Я понимаю ваши чувства, товарищи, — медленно заговорил Леонид Ильич, покачиваясь вперёд-назад на стуле. — Но давайте разберёмся сначала в сути дела. Почему возникли такие разногласия между ведомствами?

Андропов откашлялся и взглянул прямо в глаза шефу.

— Дело не в разногласиях, товарищ Генеральный секретарь, дело в подходе к решению проблемы. Когда мы получили информацию о преступлениях высокого уровня, решили сразу приступить к активным действиям, минуя бюрократические процедуры. Возможно, это было поспешно, но цель оправдывала средства.

Щёлоков нервно постукивал пальцами по столу, демонстрируя своё недовольство:

— Юрий Владимирович, позвольте заметить, что ваше ведомство тоже иногда склонно игнорировать интересы других структур. Такая манера поведения вызывает подозрения и порождает недоверие.

Шелепин молча наблюдал за разговором, понимая, что сейчас решается и их судьба. Пока Щёлоков и Андропов перекидывались между собой обвинениями, могло зацепить не только силовиков. По большей части этот цирк с руганью был затеян для нахождения виноватых.

Не награждения, а нахождения виноватых! То есть орденами и медалями тут и не пахло. Скорее, в воздухе повеяло запашком тюремного срока.

Леонид Ильич снова вздохнул тяжело и устало, как бы осознавая глубину возникших противоречий. И ведь главное — все всё знали, все всё понимали, но создать видимость было нужно.

— В общем так, Александр Николаевич, Владимир Ефимович, то, что вы самовольно решили выполнять обязанности советских силовых структур, вообще никак вас не красит. Взять хотя бы недавнее дело с маньяком… Зачем вы туда полезли? Почему не сообщили милиции? — проговорил Брежнев, стараясь острыми глазами из-под косматых бровей насквозь просветить Семичастного.

— Потому что был сигнал, и мы на него оперативно среагировали, — проговорил Семичастный, не опуская взгляда. — Мы не могли допустить, чтобы этот маньяк продолжал творить свои кровавые дела. А если бы сигнал оказался пустой провокацией, то зачем бы мы тогда отрывали милицию от дела? Ведь в это время она могла заниматься… более важными делами.

Последняя фраза сопровождалась выразительным взглядом на документы под руками Брежнева. Это была неслыханная дерзость — указать главе Министерства внутренних дел на то, что его сотрудники позволяют себе заниматься противоправными делишками.

Впрочем, Семичастный никогда своей антипатии к Щёлокову не скрывал. Даже говорил порой: «Щёлокова я знал ещё по Украине, когда я работал на Украине секретарём ЦК комсомола, Щёлоков был там завотделом лёгкой и местной промышленности ЦК партии, его там сняли с работы за неприличные дела».

— Что вы хотите сказать? — чуть ли не прошипел Николай Анисимович. — Что у меня в подчинении все взяточники и казнокрады?

— Ни в коем случае, — покачал головой Семичастный. — Я хотел сказать только то, что сказал. А за то, что вы додумываете, Николай Анисимович, я не могут отвечать…

— Я давно говорил, что пора милицию поставить под управление Комитета! — с нажимом проговорил Андропов. — Так будет больше контроля над сотрудниками, пришедшими с улицы. А то отслужил в армии и пожалуйста — заходи, бери оружие, власть…

— А кто будет тогда контролировать КГБ? — обернулся Щёлоков.

— Партия! — тут же отрезал Андропов. — Или вы не доверяете нашей партии, товарищ Щёлоков!

— Прекратите! — ладонь Брежнева стукнула по столешнице так, что два листа попытались упорхнуть прочь. — Что за бабские пересуды? В конце-то концов! Вспомните — зачем мы здесь собрались!

Леонид Ильич видел вечную вражду между двумя руководителями структур. Сам подначивал эту борьбу, чтобы один шпынял другого, и они оба находились на ступеньке ниже, а не лезли на место царя горы. Однако, сейчас эту перепалку необходимо было повернуть в нужное русло. Оба руководителя уже достаточно распалились, чтобы позволить эмоциям выплёскиваться наружу, так что… Дело остаётся за малым — подвести их к нужному решению и с их согласия начать это решение претворять в жизнь.

Шелепин про себя усмехнулся. Снова Леонид Ильич перекладывал свою ответственность на других. Снова подводил к тому, что это другие скажут острое слово, а он будет вынужден прислушаться к руководителям ведомств. Ух, старый лис, какой же он, право…

С годами вовсе не меняется!

Александр Николаевич вспомнил дело про капитан-директора Одесской китобойной флотилии Алексея Соляника, чье имя гремело по всей стране. Тогда Брежнев тоже показал себя не с лучшей стороны…

Однажды в «Комсомольской правде» появилась редкостно острая публикация известного лояльного к органам госбезопасности литератора Аркадия Сахнина, прославившегося своим критическим материалом против Аркадия Белинкова после его бегства за границу. Статья оказалась весьма необычной, потому что предметом нападок стал Алексей Соляник, легендарный капитан-директор знаменитой одесской китобойной флотилии, которого раньше знала вся страна.

Оказывается, герой статьи предстал совершенно другим человеком: самодуром и хамом, а также настоящим мастером удивительных махинаций, которыми сложно было представить в советском государстве.

Скандал разгорелся мгновенно, особенно учитывая, что флотилия базировалась в Одессе, и руководство Украинской ССР выразило негодование действиями редакции газеты. За расследование ситуации взялся лично ответственный за идеологическую линию Михаил Андреевич Суслов, поручив заняться этим делу Отделу пропаганды и Комиссии партийного контроля.

Руководитель Отдела пропаганды Александр Николаевич Яковлев детально исследовал обстоятельства дела, подключив помощь прокуратуры, и подготовил доклад, подтвердивший правильность большинства обвинений, выдвинутых газетой. Выводы поддержала и Комиссия партконтроля, которую возглавлял Зиновий Сердюк, бывший руководитель Компартии УССР, сохраняющий прохладные отношения с новым руководством республики.

Спустя некоторое время состоялось заседание секретариата Центрального комитета КПСС, посвящённое этому скандалу. Первым выступил сам Алексей Соляник. Тот говорил, что статья в «Комсомолке» — это клевета, подрыв авторитета руководства, оскорбление коллектива… Требовал наказать газету и тех, кто ее поддерживает.

Вдруг открылась дверь, и появился Брежнев. Генеральный секретарь никогда не приходил на заседания секретариата — это не его уровень. Он председательствует на политбюро. Брежнев молча сел справа от Суслова. И стало ясно, что генеральный секретарь пришел поддержать Соляника. Известно было, что у Брежнева особо тесные отношения с украинским руководством.

Один за другим участники обсуждения высказывали осуждение газете и поддержку Солянику, подчеркивая недостаточную объективность материала. Решение явно складывалось в пользу наказания редакции и реабилитации Соляника.

Но неожиданно в ход дискуссии вмешался Александр Шелепин, занимавший должность члена Политбюро и секретаря ЦК:

— У нас получилось очень интересное обсуждение. Но никто не затрагивал главного вопроса: а правильно в статье изложены факты или неправильно? Если неправильно, то давайте накажем и главного редактора «Комсомолки», и тех, кто подписал записку. А если факты правильные, то давайте спросим у товарища Соляника: в состоянии он руководить делом или нет? У него во флотилии самоубийство, незаконные бригады… Давайте решим главный вопрос

Зал погрузился в глубокую тишину.

Тут ни в чем ни бывало заговорил Суслов. Его выступление было шедевром аппаратного искусства:

— Вопрос ясен. Правильно товарищи здесь говорили, что товарищ Соляник не может возглавлять флотилию.

При этом никто из собравшихся не выражал подобных мыслей, наоборот, большинство выступали именно в его защиту.

Но никто этого не говорил! Все, кроме Шелепина, наоборот, пытались защитить капитана-самодура!

— Здесь звучали предложения исключить товарища Соляника из партии, — продолжал Суслов, — но этого не надо делать.

Опять-таки никто этого не говорил!

— Вместе с тем мы не можем допустить, чтобы существовали незаконные бригады, — гневно говорил Суслов.

И карьера Соляника закончилась.

Потом выяснилось, что Соляник незаконно продавал изделия из китового уса в Новой Зеландии, Австралии, привозил из-за границы дорогие ковры и дарил их членам политбюро Компартии Украины. Московских начальников он тоже не обделил вниманием.

Тем не менее, несмотря на появление Брежнева с целью поддержки Соляника, Генеральный секретарь так и не выступил публично в его защиту, ограничившись холодным молчанием…

По всей видимости сейчас Леонид Ильич собирался провернуть тот же финт ушами. Накрутил царь своих опричников, а уже те должны были вынести вердикт. И вроде как царь хороший, а вот его подчинённые.

— Леонид Ильич, мы здесь собрались, чтобы обсудить то, что накипает, — сказал Шелепин. — А накипает как раз недовольство в советском народе. Накипает оттого, что на местах появляются этакие князьки, которые кичатся властью и при случае затыкают всем рты. Накипает из-за непролазной бюрократии — чтобы сделать малое дело приходится поклониться в пояс десятерым, а то и полусотне чиновникам! Вместо развития и движения вперёд Советский Союз остановился, а то и вовсе двигается назад! А народ это видит! Народ это чувствует! И поэтому сам выходит вершить правосудие…

— Сам ли? — сощурился Брежнев. — А может быть его кто-то науськивает? Может быть, кто-то специально показывает на нужное?

— Если вы имеете в виду меня, то…

— Александр Николаевич, мы все знаем про ваши либеральные взгляды. Вы слишком далеко отрываетесь от пути социализма?

— Социализма? Я определяю социализм как явление культуры, а не экономики, когда интеграция происходит на уровне духа и сознания людей. То, что называется социалистическим строем в Советском Союзе, — это смешение элементов рабства и государственно-монополистической системы хозяйствования. Настоящего социализма у нас гораздо меньше, чем в любой развитой западноевропейской державе!

Андропов и Щёлоков вскочили со своих мест. Даже Семичастный покосился на своего товарища с удивлением. Сказать такое… И при свидетелях. Да ещё при каких свидетелях…

— Вы забываетесь, товарищ Шелепин! — чуть ли не выкрикнул Щёлоков. — И вы только что начали нести махровую антисоветчину!

Шелепин выдержал напряжённую паузу, посмотрел прямо в глаза Брежневу и спокойно ответил:

— Я не забываюсь, товарищ Генеральный секретарь. Просто говорю вслух то, о чём многие думают молча. Наши руководители привыкли закрывать глаза на правду, прятаться за лозунгами и показухой. Люди видят, что реальная жизнь отличается от официальных отчётов. Они чувствуют несправедливость, угнетённость, недостаток свободы и возможностей. Вот откуда берётся озлобленность, вот почему растёт напряжение в обществе.

Посмотрев на возмущённые лица окружающих, Шелепин добавил:

— Но если уж говорить откровенно, то каждый из нас причастен к сложившейся ситуации. Кто-то пассивно соглашается с положением вещей, кто-то активно участвует в подавлении инициативы инакомыслящих. Наш строй держится на страхе и репрессивных мерах, а не на искренней поддержке масс. Разве это настоящая демократия, которой гордится партия?

Разговор становился всё жарче. Андропов резко перебил Шелепина:

— Вашими словами вы фактически отрицаете основы советской власти! Подрывает доверие к нашему государству и его идеалам!

Щёлоков вторил напарнику:

— Подобная позиция граничит с прямым предательством интересов Родины! Такое недопустимо и опасно для общественного порядка!

Даже Семичастный почувствовал себя неловко рядом с бурной реакцией товарища. Он попытался смягчить накал страстей:

— Конечно, определённые недостатки имеются, но они не настолько значительны, чтобы ставить под сомнение саму систему. Надо стремиться исправлять ошибки, улучшать методы управления, но не бросаться громкими заявлениями.

Брежнев внимательно слушал выступления, задумчиво постукивая карандашом по столу. Наконец, он поднял голову и обратился ко всем участникам встречи:

— Хватит препираться друг с другом! Пусть каждый внесёт свои предложения по преодолению трудностей, а пустые разговоры оставьте для кухонных бесед.

— Вносили предложения, Леонид Ильич. Вносили и не раз. Но все они прячутся и скрываются. Всем хочется, чтобы было тихонечко и по чуть-чуть… — вздохнул Шелепин. — А между тем это так не делается! И без попыток всё исправить мы все будем катиться только вниз. Только вниз, только на самое дно…

— Ну, какое же дно? — хмыкнул Андропов. — Люди в основе своей живут довольно-таки сносно. На машинах ездят, квартиры получают, на дачах огурчики сажают. Да и вообще… Где в капиталистических странах подобное есть?

Шелепин хотел было рассказать про многолетние очереди на квартиры, благодаря которым удерживались рабочие на предприятии, про маленькие куски земли, которые кое-как были выбиты инициативными группами, про дорогущие машины. Хотел, но взглянул в глаза тех, кому всё это выдавало государство, да ещё выдавало с очень большой горкой и сел на место.

Разве интересно сытому слушать про чувство голода? А богатому про чаяния бедных? Как пробиться сквозь пелену дымчатой завесы, которую нынешние партийцы возвели вокруг себя?

Партия оторвалась от народа… И со временем этот отрыв будет становиться только больше. И так будет до тех пор, пока снова не возникнет ситуация, когда «верхи не могут, а низы не хотят». И тогда грянет взрыв, очень большой взрыв…

Пока что партийные работники будут грести под себя, наслаждаться властью и вседозволенностью, но…

Брежнев, Андропов и Щёлоков ещё долго говорили. Сотрясали воздух пафосными речами о строительстве коммунизма и прочих прелестях советской жизни. Шелепин и Семичастный ждали только одного — когда это закончится. Им всё было ясно изначально.

— В общем так! — ладонь Леонида Ильича снова стукнула по зеленому сукну стола. — Больше никакой комсомольской самодеятельности! То, что вам пару раз повезло, не должно преподноситься как подвиг. Это было безумие! Авантюризм чистой воды! В следующий раз всё только через назначенные ведомства и никак больше! Иначе нам придётся принимать жёсткие меры. Надеюсь, что мы поняли друг друга? Не слышу, Александр Николаевич!

— Поняли, Леонид Ильич, — кивнул Шелепин обречённо. — Такого больше не повторится…

— А вы, Владимир Ефимович? — Брежнев повернул одутловатое лицо к Семичастному.

— Так точно! Никакой самодеятельности! — по-военному ответил тот.

— Ступайте пока. Мы ещё обсудим на партсобрании ваши подвиги! Они вряд ли останутся без внимания ЦК КПСС, — покачал головой Брежнев.

— До свидания, — проговорил Шелепин и за ним эхом повторил эти же слова Семичастный.

Никто из троих не удосужился ответить. Этим троим ещё было что обсудить…

Семичастный и Шелепин прошли до своих машин. Встречающие их люди делали вид, что не замечают или же обходили стороной, как прокажённых. Разъехались по сторонам. За каждой из машин незаметно пристроилось по машине наблюдения.

Уже дома, когда Владимир Ефимович снял костюм и собрался его повесить в шкаф, он обнаружил в кармане маленький листок бумаги. Развернул его и прочитал записку, написанную шелепинским почерком:

«Нужны кардинальные меры!»