Я – Товарищ Сталин 8

Глава 13

Берлинский июльский вечер был мягким и тёплым. За пределами шумных центральных улиц раскинулся тихий пригород Ванзее, утопающий в зелени старых лип и каштанов. Среди ухоженных садов и высоких заборов стоял загородный дом, принадлежавший пожилому промышленнику, который проводил лето в Швейцарии и сдавал своё поместье для частных встреч. Дом, построенный в стиле классицизма, с белоснежными колоннами и широкими окнами, выглядел величественно. Сад вокруг был усыпан цветущими розами и гортензиями, а гравийные дорожки тихо хрустели под ногами. Вечерний свет мягко падал на лужайки, отражаясь в стёклах окон, которые сияли, словно зеркала, в лучах заходящего солнца.

Мария Лебедева, известная здесь как Хельга Шварц, прибыла в компании Эриха фон Манштейна. Они приехали на его чёрном «Опеле», и Манштейн галантно открыл ей дверь. На Марии было платье из тёмно-синего шёлка с длинными рукавами и высоким воротом, украшенное тонкой серебряной цепочкой с подвеской в виде капли. Тёмные волосы, уложенные в аккуратный пучок, подчёркивали её строгий, но элегантный облик. Она бросила короткий взгляд на дом и последовала за Манштейном к входу. Они вошли в холл, где мраморный пол блестел в свете хрустальной люстры, а стены украшали картины в тяжёлых позолоченных рамах, изображавшие сцены охоты и пейзажи старой Пруссии.

Внутри дом был обставлен с утончённой роскошью: мебель из тёмного ореха, обитая бархатом, мягкие ковры с восточными узорами, камин, в котором обычно потрескивали дрова в холодную погоду. В гостиной, куда их проводили, уже находились Гюнтер фон Клюге и Эрвин фон Вицлебен. Клюге сидел за массивным столом, покрытым белоснежной скатертью, задумчиво перебирая серебряную ложку рядом с кофейной чашкой. Его тёмно-серый костюм был безупречно выглажен, а манжеты поблёскивали запонками с гравировкой. Вицлебен стоял у камина. Чёрный костюм, строгий и лаконичный, подчёркивал его сдержанную натуру. Разговоры в комнате были негромкими, но оживлёнными, словно перед важным обсуждением, а свет хрустальных люстр отражался в полированном дереве мебели, создавая тёплые блики на стенах, обитых тёмно-зелёным шёлком.

Мария вошла следом за Манштейном, её шаги были лёгкими, почти бесшумными. Она улыбнулась, её лицо излучало тёплую уверенность, но глаза внимательно следили за каждым движением в комнате.

— Добрый вечер, господа, — сказала она. — Надеюсь, я не мешаю вашим планам.

Манштейн улыбнулся.

— Хельга, ты никогда не мешаешь, — ответил он. — Напротив, ты делаешь вечер интереснее. Садись, кофе уже готов.

Клюге поднял взгляд, его лицо, обычно суровое, оживилось при виде Марии.

— Фрау Шварц, рад вас видеть, — сказал он, отодвигая стул с лёгким поклоном. — Без вас эти встречи были бы слишком деловыми. Эрих, ты сделал правильный выбор, привезя её.

Вицлебен, оторвавшись от камина, кивнул с лёгкой улыбкой.

— Добро пожаловать, Хельга, — сказал он. — Надеюсь, вечер будет приятным, несмотря на наши темы.

Мария заняла место за столом, её движения были плавными, почти театральными. Она знала, что её роль здесь — быть не только слушателем, но и тем, кто ненавязчиво направляет разговор. Дворецкий, остававшийся в доме во время отъездов хозяина, поставил перед ней фарфоровую чашку с кофе и серебряный поднос с пирожными, украшенными миндалём и кремом. Она поблагодарила его лёгким кивком и повернулась к Манштейну.

— Эрих, ты выглядишь так, будто уже знаешь, о чём мы будем говорить, — сказала она. — Неужели всё так серьёзно?

Манштейн сел напротив, его пальцы слегка коснулись края стола, прежде чем он ответил.

— Серьёзно, Хельга, — сказал он, понизив голос. — Взрыв в Эссене перевернул всё. Фюрер требует ответов, а у нас их нет. Это не просто взрыв, это вызов. И мы все чувствуем, что перемены не за горами.

Клюге кивнул.

— Перемены, — повторил он, откидываясь на спинку стула. — Но какие? Мы не можем продолжать делать вид, будто ничего не произошло. Гестапо рыщет по городу, СС ищет врагов в каждом, а мы, армия, должны держать всё под контролем, пока они устраивают охоту на ведьм.

Вицлебен, всё ещё стоя у камина, повернулся к ним.

— Это не просто вопрос виновных, — сказал он. — Это вопрос доверия.

Мария сделала глоток кофе, её глаза внимательно следили за каждым из них. Она знала, что этот разговор — редкая возможность узнать, что думают генералы, и, возможно, выявить сомнения в их лояльности к режиму. Она решила начать осторожно.

— Вы говорите о переменах, — сказала она. — Но что это значит? Новый курс? Новые люди? Или… что-то большее?

Манштейн посмотрел на неё, его взгляд был внимательным, но не враждебным.

— Ты задаёшь вопросы, которые мы сами боимся задавать вслух, Хельга, — сказал он. — Но да, перемены неизбежны. Эссен показал, что рейх уязвим. И если мы не найдём способ укрепить его изнутри, нас ждут тяжёлые времена.

Клюге откинулся на спинку стула, его пальцы сжали подлокотники.

— Укрепить изнутри, — сказал он с лёгкой иронией. — Легко сказать. Но как? Фюрер видит врагов везде, даже среди нас. Гестапо допрашивает офицеров, которые просто оказались в Эссене в тот день. Это не укрепление, это бардак.

Вицлебен кивнул.

— Бардак, который мы сами создали, — сказал он. — Мы слишком долго позволяли фюреру принимать решения, не задавая вопросов. А теперь, когда что-то пошло не так, он винит всех, кроме себя. Это не может продолжаться вечно.

Мария почувствовала, как её сердце забилось быстрее. Их откровенность была неожиданной, но она знала, что в этом доме, вдали от Берлина, они чувствуют себя свободнее. Она решила подтолкнуть их, но осторожно.

— Вы говорите так, будто фюрер теряет контроль, — сказала она. — Но что, если… — она сделала паузу, словно подбирая слова, — что, если его власть пошатнётся? Кто тогда сможет вести рейх? Кто-то должен быть готов взять на себя ответственность, не так ли?

Манштейн нахмурился, его взгляд стал внимательнее. Он знал, что её вопрос не случаен, но в её тоне не было ничего, что могло бы его насторожить.

— Хельга, ты заходишь слишком далеко, — сказал он, но его голос был скорее задумчивым, чем осуждающим. — Фюрер — это и есть рейх сегодня. Без него всё рухнет. Но… — он замолчал, словно взвешивая свои слова, — если бы нам пришлось думать о будущем, нужен был бы кто-то, кто понимает армию.

Клюге усмехнулся, его взгляд скользнул по Марии.

— Ты хочешь, чтобы мы назвали имена, Хельга? — спросил он. — Это опасная игра, даже здесь. Но если уж говорить начистоту, я бы сказал, что Людвиг Бек был бы лучшим выбором. Он уважаем, он знает, как работает система, и он не теряет голову, когда всё идёт наперекосяк.

Вицлебен кивнул.

— Бек, — сказал он. — Он не политик, но он стратег. Он видит дальше, чем большинство из нас. И, что важнее, армия ему доверяет. Если бы обстоятельства изменились, он мог бы стать тем, кто удержит рейх от падения.

Мария внимательно слушала, её лицо оставалось спокойным, но внутри она ликовала. Их слова были именно тем, что она хотела услышать. Людвиг Бек, человек, которого уважают в армии, но который, по слухам, не всегда поддерживает радикальные идеи фюрера. Это была ценная информация, но она знала, что нужно копать глубже.

— Бек, — повторила она, словно пробуя имя на вкус. — Интересный выбор. Но разве он согласился бы? Он ведь всегда был верен присяге, не так ли?

Манштейн посмотрел на неё, его глаза слегка прищурились.

— Верен, — сказал он. — Но верность присяге — это не то же самое, что слепое подчинение. Бек видит, что происходит. Он знает, что фюрер делает ошибки. И он не из тех, кто будет молчать, если дело дойдёт до критической точки.

Клюге кивнул, говоря чуть тише.

— Бек говорил со мной на прошлой неделе, — сказал он, отпивая кофе. — Он обеспокоен. Не только из-за Эссена, но из-за всего — экономики, армии, политики. Он считает, что фюрер слишком торопится, и это может нас погубить. Но он не из тех, кто будет действовать без плана.

Мария сделала ещё один глоток кофе, чтобы скрыть свою реакцию. Это было больше, чем она ожидала. Она решила сменить тактику, чтобы не вызывать подозрений.

— Вы говорите так, будто перемены уже на пороге, — сказала она. — Но что, если это не то, о чём мы думаем? Может, фюрер найдёт виновных, и всё вернётся на круги своя?

Вицлебен покачал головой.

— Не вернётся, Хельга, — сказал он, возвращаясь к столу и садясь. — Эссен — это только начало. Люди устали от страха. Гестапо, СС, постоянные аресты… Это не может продолжаться вечно. Если мы не найдём способ вернуть доверие, народ повернётся против нас. И тогда никакая армия не поможет.

Манштейн кивнул, его пальцы слегка сжали край стола.

— Эрвин прав, — сказал он. — Мы на развилке. Либо мы найдём способ укрепить рейх, либо он начнёт рушиться. И если это произойдёт, нам нужен будет кто-то, кто сможет удержать всё вместе. Бек — один из немногих, кто мог бы это сделать.

Мария почувствовала, как её пульс участился. Их откровенность была редкой возможностью, но она знала, что нужно быть осторожной. Она решила задать ещё один вопрос, чтобы закрепить их слова.

— Но разве Бек захочет такой ответственности? — спросила она. — Это ведь не просто командование армией. Это управление страной. Это совсем иная ответственность.

Клюге усмехнулся.

— Хельга, ты всегда знаешь, как задеть за живое, — сказал он, ставя чашку на стол. — Бек не хочет власти ради власти. Но если дело дойдёт до того, что рейху будет нужен лидер, он не откажется. Он слишком верен долгу.

Вицлебен кивнул.

— Бек понимает, что такое ответственность, — сказал он. — И он не из тех, кто бежит от неё. Если обстоятельства изменятся, Бек будет тем, кто сможет держать всё под контролем.

Мария кивнула, её лицо оставалось спокойным, но внутри она лихорадочно анализировала их слова. Это был намёк на возможный раскол в высших кругах Вермахта. Она решила подтолкнуть разговор дальше, но с осторожностью.

— Вы говорите так, будто уже обсуждаете это между собой, — сказала она. — Неужели всё так серьёзно? Или это просто разговоры за кофе?

Манштейн посмотрел на неё с любопытством.

— Хельга, ты слишком умна, чтобы притворяться наивной, — сказал он, слегка улыбнувшись. — Да, мы думаем о будущем. Потому что, если мы не будем готовы, рейх рухнет. И мы не можем этого допустить.

Клюге кивнул, говоря тише.

— Мы не заговорщики, Хельга, — сказал он, глядя ей в глаза. — Но мы солдаты. И мы знаем, что иногда нужно принимать трудные решения, чтобы спасти то, что важно.

Мария улыбнулась.

— Я понимаю, господа, — сказала она. — И я ценю вашу откровенность. Но, как женщина, я не могу не спросить: что это значит для нас? Для тех, кто не носит мундир, но живёт в этом рейхе?

Вицлебен посмотрел на неё, его лицо смягчилось.

— Для вас, Хельга, это значит быть осторожной, — сказал он. — Времена неспокойные. И чем больше мы говорим о переменах, тем опаснее становится для всех нас.

Манштейн кивнул, его взгляд стал задумчивым.

— Эрвин прав, — сказал он. — Но я знаю, что ты не из тех, кто боится. Ты всегда была особенной, Хельга. И я рад, что ты здесь. Твои вопросы заставляют нас думать.

Мария рассмеялась, её смех был лёгким, почти игривым.

— Я просто женщина, которая хочет понять, что происходит, — сказала она. — Но я ценю вашу откровенность. И я надеюсь, что мы сможем говорить так же откровенно и в будущем.

Разговор продолжался, постепенно переходя к более лёгким темам. Клюге рассказал о своей недавней поездке в Баварию, где он провёл неделю в горах, наслаждаясь тишиной и природой. Он описал, как утренний туман окутывал вершины, а местные жители угощали его свежесваренным пивом в маленькой деревенской таверне. Он вспомнил, как один старый фермер рассказал ему о своих сыновьях, которые ушли служить в армию, и о том, как он боится за их будущее. Клюге говорил с лёгкой грустью, но его голос оживился, когда он описал вкус баварского хлеба, испечённого в дровяной печи.

Вицлебен поделился историей о новом спектакле в берлинском театре, который, по его словам, был слишком авангардным для его вкуса, но всё же заставил его задуматься о переменах в искусстве. Он описал сцену, где актёры, одетые в странные костюмы, изображали хаос городской жизни, и заметил, что это напомнило ему о текущем состоянии Берлина. Он упомянул, что даже в театральных кругах говорят о неуверенности, словно все ждут чего-то неизбежного. Его слова были осторожными, но Мария уловила в них нотку беспокойства, которое он старался скрыть.

Манштейн, обычно сдержанный, неожиданно вспомнил случай из своей молодости, когда он чуть не провалил экзамен в военной академии из-за спора с преподавателем о тактике Наполеона. Он описал, как преподаватель, старый пруссак с густыми бакенбардами, чуть не выгнал его из аудитории, но в итоге признал его правоту. История вызвала смех у Клюге, который заметил, что Манштейн всегда умел отстаивать своё мнение, даже если это грозило неприятностями. Мария поддерживала беседу лёгкими репликами, но её мысли были заняты анализом их слов о Беке и возможных переменах.

Когда вечер подошёл к концу, гости начали расходиться. Клюге и Вицлебен попрощались, их машины уже ждали у ворот. Манштейн предложил подвезти Марию обратно в город.

— Хельга, — сказал он, когда они вышли на террасу, — ты всегда умеешь сделать вечер интереснее. Но будь осторожна. Времена неспокойные, и даже такие разговоры могут навлечь беду.

Мария улыбнулась, её взгляд скользнул к звёздам, сияющим в ясном небе.

— Я ценю твою заботу, Эрих, — ответила она. — Но я всего лишь секретарь, который любит слушать умных людей. Надеюсь, мы скоро увидимся снова.

Манштейн кивнул, его лицо осталось непроницаемым, но в глазах мелькнула искра интереса.

— Доброго вечера, Хельга, — сказал он, открывая ей дверь машины.

Мария села в «Опель». Она знала, что её отчёт будет полон ценных деталей, но её миссия была далека от завершения. Берлин, как и этот вечер, был полон загадок, и она была готова их разгадывать.

В тот же июльский вечер, когда Мария Лебедева вела осторожный разговор в загородном доме в Ванзее, Герман Геринг находился в своём кабинете в центре Берлина. Массивное здание министерства авиации, монументальное и холодное, словно поглощало мягкий свет уличных фонарей, отбрасывая длинные тени на мощёную мостовую. Внутри кабинет Геринга был олицетворением его амбиций: стены, обитые тёмным деревом, украшали охотничьи трофеи и картины с изображением героических сражений, а над камином висел портрет фюрера, чей взгляд, казалось, следил за каждым движением в комнате. Тяжёлый письменный стол из красного дерева был завален документами, картами и моделью новейшего истребителя.

Воздух в кабинете был пропитан запахом дорогого табака и полированного дерева. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было тиканье больших напольных часов в углу, чей маятник равномерно отсчитывал секунды. Геринг, одетый в безупречно сидящий мундир, сидел в кожаном кресле; его массивная фигура казалась ещё более внушительной в полумраке, освещённом лишь настольной лампой с зелёным абажуром.

На столе перед ним лежало письмо, только что доставленное адъютантом. Письмо было запечатано красным воском с оттиском, который Геринг узнал сразу — знак его ближайшего помощника, человека, которому он доверял самые деликатные дела. Он сломал печать и развернул плотный лист бумаги, исписанный аккуратным почерком. Его глаза, обычно холодные и расчётливые, пробежались по строчкам, и с каждым словом его лицо становилось всё более сосредоточенным. Пальцы, унизанные массивными перстнями, замерли на краю стола, а брови слегка нахмурились.

Геринг читал медленно, словно взвешивая каждое слово. Письмо было кратким, но в нём, очевидно, содержалось нечто, заставившее его замереть. Он отложил лист, откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул, устремив взгляд на портрет Гитлера над камином. Портрет, написанный в строгих тонах, изображал фюрера в профиль с суровым выражением лица, будто тот смотрел куда-то вдаль, в будущее, которое он обещал рейху. Геринг долго смотрел на это лицо, его пальцы медленно постукивали по подлокотнику кресла, выдавая внутреннее напряжение.

О чём было письмо, осталось неизвестным. Но что-то в этих строках задело его, всколыхнуло мысли, которые он обычно держал под контролем. Было ли это предупреждение? Указание? Или, возможно, намёк на что-то, о чём даже он, второй человек в рейхе, не был готов говорить вслух? Его взгляд, тяжёлый и задумчивый, скользил по портрету, словно ища в нём ответы. Он знал, что каждое решение, принятое сейчас, могло изменить ход истории, и эта мысль, как тяжёлый груз, легла на его плечи.

Геринг подошёл к окну, раздвинул тяжёлые шторы и посмотрел на ночной Берлин. Вернувшись к столу, он взял письмо и ещё раз пробежался глазами по строчкам. Затем, словно приняв решение, аккуратно сложил лист и убрал его в ящик стола, закрыв его на ключ. Портрет фюрера смотрел на него, и Геринг, на мгновение задержав взгляд, отвернулся. Его мысли кружились вокруг чего-то важного, чего-то, что могло изменить всё.