Я – Товарищ Сталин 8

Глава 11

30 июня 1936 года, вечер. Аддис-Абеба затихала под покровом ночи. В роскошном зале императорского дворца, освещённом мерцающими масляными лампами, воздух был тяжёл от напряжения. Хайле Селассие, император Абиссинии, сидел во главе длинного деревянного стола, покрытого красным бархатом. Его тёмная мантия с золотой каймой подчёркивала величественную осанку, но лицо, сохраняя царственное спокойствие, выдавало усталость. Перед ним лежала карта страны, где красные линии отмечали неумолимое продвижение итальянских войск. Несколько дней назад император встретился с британским посланником, майором Рупертом Уинслоу, который подтвердил, что эвакуация в Джибути назначена на 9 июля. Эти дни — всё, что у него оставалось, чтобы удержать столицу и сплотить народ. Слухи о его возможном уходе уже просочились, сея раздор среди вождей и подрывая моральный дух армии. Хайле Селассие знал, что встреча с фитаурари Тадессе, вождём оромо Микаэлем и вождём тиграи Зэудиту, назначенная на этот вечер, будет решающей. Он вызвал их, чтобы укрепить их лояльность, но опасался, что их амбиции окажутся сильнее преданности.

Дверь отворилась, и слуга в белой тунике с золотой каймой объявил о прибытии гостей. Первым вошёл Тадессе, статный, в тёмно-синей шамме, расшитой серебряными нитями. Его уверенная походка и прямой взгляд говорили о решимости. За ним следовал Микаэль, вождь оромо, с кривым кинжалом на поясе, рукоять которого была украшена бирюзой. Его лицо выражало непреклонность. Последним вошёл Зэудиту, вождь тиграи, с властной осанкой, в тёмно-зелёной шамме с золотыми узорами. Его глаза внимательно изучали зал, словно оценивая каждого присутствующего.

— Ваше Величество, — начал Тадессе, слегка поклонившись, но его голос был твёрд, без намёка на подобострастие. — Мы пришли, как вы просили. Но время не ждёт, и мы будем говорить прямо.

Хайле Селассие кивнул, указав на кресла у стола. Он наполнил серебряные кубки тэджем, напитком из высокогорного мёда, и жестом предложил гостям сесть. Вожди заняли места, но их позы оставались напряжёнными, словно каждый готовился к схватке.

— Я созвал вас, — начал император, — чтобы обсудить оборону Аддис-Абебы. Итальянцы приближаются, и нам нужно единое сопротивление. Оромо, тиграи, амхара — все вы нужны Абиссинии. Я рассчитываю на ваши силы.

Микаэль, сидевший слева, слегка наклонился вперёд, его пальцы коснулись кубка, но он не стал пить.

— Ваше Величество, — сказал он, — оромо храбро сражаются за свою страну, но мы слышим слухи. Говорят, вы собираетесь уехать в Джибути, а оттуда — в Лондон. Если это правда, зачем нам проливать кровь за столицу, которую вы покидаете?

Зэудиту, сидевший напротив, кивнул, поддерживая Микаэля. Его взгляд был прикован к императору.

— Тиграи тоже слышали эти разговоры, — добавил он. — Мои воины готовы защищать Абиссинию, но не будут сражаться за того, кто уходит. Передайте корону Тадессе, и мы будем сражаться. Иначе наши воины останутся в стороне.

Тадессе, до того молчавший, поставил кубок на стол и посмотрел прямо на Хайле Селассие.

— Ваше Величество, — сказал он, — слухи о вашем уходе разрушают веру народа. Если вы покинете Аддис-Абебу, Абиссиния останется без главы. Мы требуем, чтобы вы передали корону мне. Я останусь и поведу людей против итальянцев. Оромо и тиграи будут сражаться, но только если я стану императором.

Зал погрузился в тишину. Хайле Селассие замер, его пальцы сжали подлокотники кресла. Требование Тадессе было не просто дерзким — это был открытый вызов его власти. Император чувствовал, как гнев закипает в груди, его сердце билось быстрее. Он знал, что слухи об эвакуации подорвали доверие, но требование короны было равносильно бунту.

— Вы смеете требовать мою корону? — голос императора поднялся, наполняясь яростью. — Я — помазанник Бога, император Абиссинии! Моя обязанность — защищать эту страну, а не отдавать её в руки тех, кто использует её беды для своих амбиций! Прочь из моего дворца, все вы!

Тадессе не отвёл взгляда, его лицо оставалось непроницаемым.

— Мы не забываем, кто вы, Ваше Величество, — ответил он. — Но если вы уезжаете, кто-то должен править. Я готов вести Абиссинию против итальянцев. Передайте мне корону, и оромо с тиграи будут сражаться. Без этого мы не будем защищать столицу.

Микаэль кивнул, его голос стал жёстче.

— Оромо не будут проливать кровь за того, кто бежит, — сказал он. — Итальянцы уже идут к столице, их танки и самолёты близко. Передайте корону Тадессе. Иначе мы не выступим.

Зэудиту добавил:

— Тиграи согласны. Без императора наши воины не пойдут в бой. Назначьте Тадессе правителем, или мы не будем сражаться. Это наше условие.

Хайле Селассие встал. Его глаза горели гневом, и он ударил кулаком по столу, отчего кубки задрожали.

— Вы забываетесь! — выкрикнул он. — Вы думаете, что можете диктовать мне условия? Я не покинул Абиссинию и не отдам корону никому! Убирайтесь, или я прикажу страже выгнать вас!

Тадессе поднялся, его осанка оставалась прямой, но голос стал тише, почти примирительным.

— Ваше Величество, — сказал он, — мы уйдём. Но знайте: без оромо и тиграи вы не удержите город. Итальянцы уже на подходе.

Микаэль тоже встал.

— Оромо не станут умирать за того, кто покидает нас, — сказал он, едва сдерживая гнев.

Зэудиту поднялся, его взгляд был холодным и непреклонным.

— Тиграи не будут сражаться за пустой трон, — сказал он. — Итальянцы захватят Аддис-Абебу, если вы не дадите нам лидера. Тадессе — наш общий выбор. Решайте, Ваше Величество.

Хайле Селассие шагнул к ним, его лицо пылало от ярости. Он указал на дверь, его голос поднялся до крика.

— Вон! — выкрикнул он. — Вы предали Абиссинию своими словами! Убирайтесь, и пусть ваш позор останется с вами! Моя корона останется со мной, и я не позволю вам диктовать, как править!

Вожди замерли. Микаэль сжал кулаки, его лицо напряглось, но он сдержался. Зэудиту обменялся взглядом с Тадессе, словно оценивая, как далеко можно зайти. Тадессе, однако, не отступил.

— Мы уйдём, Ваше Величество, — сказал он. — Но без нашей поддержки город падёт. Подумайте об этом, когда итальянцы войдут в Аддис-Абебу.

Тадессе поклонился, но в его поклоне не было почтения. Микаэль и Зэудиту последовали за ним. Дверь за ними закрылась, и император остался один. Он тяжело опустился в кресло, его пальцы дрожали. Гнев всё ещё бурлил в нём, но за ним следовала тревога. Он знал, что без оромо и тиграи армия не сможет сдержать итальянцев.

Хайле Селассие подошёл к карте, его пальцы пробежались по линиям фронта. Итальянцы были близко, их силы концентрировались у границ, и без поддержки вождей Аддис-Абеба могла пасть раньше, чем прибудет британская помощь. Он понимал, что их отказ сражаться — не пустая угроза. Их воины составляли костяк армии, и без них его силы были слишком слабы. Он задумался о том, как удержать город, но мысли путались. Уступить их требованию означало бы потерять всё, что он олицетворял как император.

Вечер тянулся медленно, и Хайле Селассие провёл его в одиночестве, обдумывая свои следующие шаги. Он решил сосредоточиться на укреплении города: усилить баррикады, подготовить ловушки для итальянских танков и распределить оружие среди тех, кто остался верен. Но в глубине души он понимал, что этого недостаточно. Он должен был удержать Аддис-Абебу, сохранить надежду и защитить свою корону, несмотря на гнев и сомнения, разрывавшие его сердце.

2 июля 1936 года в Асмэре стояла жара, несмотря на раннее утро. Солнце, едва поднявшееся над горизонтом, уже раскаляло пыльные улицы, а в штабе итальянской армии в Эритрее воздух был наполнен напряжением. Генерал Родольфо Грациани, командующий войсками в колонии, только что закончил телефонный разговор с Римом. Его собеседником был сам Бенито Муссолини, чей резкий и властный голос всё ещё звучал в ушах генерала. Дуче сообщил новость, которая могла изменить ход войны: император Абиссинии Хайле Селассие готовился покинуть Аддис-Абебу 9 июля, оставив столицу беззащитной. Британцы, стремясь избежать лишнего кровопролития и сохранить лицо в Лиге Наций, просили итальянцев не начинать наступление до 10 июля. В обмен они обещали ослабить дипломатическое давление на Италию. Муссолини был категоричен: приказ должен быть выполнен. Грациани, чьё честолюбие уже рисовало ему маршальский жезл, видел в этом не только политическую сделку, но и шанс войти в историю как человек, который взял Аддис-Абебу без единого выстрела.

Генерал стоял у окна своего кабинета, глядя на пыльный двор, где солдаты лениво чистили винтовки. Его лицо, обветренное солнцем Эритреи, оставалось непроницаемым, но внутри он ликовал. Победа была близка, и он уже представлял триумфальный въезд в столицу Абиссинии. Чтобы отметить это событие, Грациани решил устроить праздничный обед для офицеров в Асмэре 3 июля. Он обещал, что второй такой банкет состоится в Аддис-Абебе, когда город падёт к его ногам. Приказ о подготовке был отдан немедленно, и штаб зашевелился, словно разбуженный улей.

Полковник Витторио Руджеро ди Сангаллетто получил приглашение на обед одним из первых. Он сидел в своём кабинете, подписывая отчёты, когда адъютант принёс записку от Грациани. Витторио пробежал глазами текст, написанный красивым почерком, и слегка улыбнулся. Праздник в разгар войны? Это было в духе Грациани — громкие жесты, чтобы укрепить моральный дух и показать, кто здесь главный. Но полковник, привыкший видеть скрытые мотивы, чувствовал, что за этим фасадом кроется нечто большее. Грациани не просто праздновал — он утверждал свою власть, демонстрировал уверенность в победе. Витторио отложил записку и задумался о Десте Алемайеху, человеке, чьё имя всё чаще всплывало в разговорах, особенно с генералом Лоренцо Адриано ди Монтальто.

Лоренцо появился в кабинете Витторио ближе к вечеру, когда жара начала спадать, уступая место тёплому ветру. Его мундир, как всегда, был безупречен, но расстёгнутая верхняя пуговица и слегка небрежная улыбка выдавали расслабленное настроение. В руках он держал небольшой свёрток, завёрнутый в тёмную ткань. Закрыв за собой дверь, Лоренцо подошёл к столу и, не говоря ни слова, положил перед Витторио маленький стеклянный пузырёк с мутноватой жидкостью.

— Что это? — спросил Витторио, приподняв бровь. Его голос был спокойным, но внутри зажёгся огонёк настороженности. Он уже привык к загадкам Лоренцо, но этот жест был слишком неожиданным.

Лоренцо сел напротив, скрестив руки на груди, и его улыбка стала чуть шире, но в глазах мелькнула тень расчёта.

— Противоядие, полковник, — сказал он тихо, почти шёпотом. — Выпей его за полчаса до банкета. И не спрашивай лишнего.

Витторио взял пузырёк, повертел его в пальцах, разглядывая жидкость на свету. Стекло было холодным, а содержимое казалось безобидным, но слова Лоренцо звучали как предупреждение. Полковник привык доверять своей интуиции, и сейчас она подсказывала, что генерал знает больше, чем говорит.

— Противоядие? — переспросил он, не отводя взгляда от Лоренцо. — От чего, генерал? От местного плохого вина или от чего-то посерьёзнее?

Лоренцо рассмеялся.

— От плохих вин в Асмэре противоядия нет, — ответил он, наклоняясь чуть ближе. — Но скажем так: этот банкет может стать… непредсказуемым.

Витторио молчал, взвешивая каждое слово. Лоренцо не был человеком, который говорил загадками ради забавы. Его намёки всегда имели цель, и полковник чувствовал, что за этим пузырьком скрывается нечто большее, чем просто предосторожность. Он спрятал флакон в карман и кивнул.

— Хорошо, генерал. Я запомню. Но если это шутка, ром за ваш счёт.

Лоренцо усмехнулся, поднялся и направился к двери.

— Ром я и так оплачу, полковник. Но держите пузырёк при себе. И… — он обернулся, уже стоя в дверях, — не доверяйте никому на банкете. Даже мне.

Дверь закрылась, оставив Витторио в тишине кабинета. Он достал пузырёк, ещё раз посмотрел на него и убрал в ящик стола, заперев его. Мысли закружились: Лоренцо явно играл в свою игру, но какую? И как это связано с Грациани и предстоящим банкетом? Полковник решил быть начеку.

Офицерская столовая в Асмэре преобразилась к вечеру 3 июля. Обычно скромное помещение с деревянными столами и простыми стульями теперь было украшено с той пышностью, которую позволяли условия колонии. Стены задрапировали тканями тёмно-зелёного и бордового цветов, привезёнными из Италии, а на столах появились белые скатерти. Люстры, начищенные до блеска, отражали свет масляных ламп, создавая тёплую, но слегка неровную иллюминацию. На длинном центральном столе, за которым должны были сидеть Грациани и высшие офицеры, стояли серебряные подсвечники — редкость в Асмэре, добытая, вероятно, из личных запасов генерала. Столовые приборы были простыми, но чистыми, а посуда — смесь итальянского фарфора и местных глиняных тарелок, что придавало банкету эклектичный, почти колониальный шарм.

Меню было составлено с учётом ограничений колонии. Свежих продуктов в Эритрее было мало, но повара, набранные из местных и итальянских солдат, проявили изобретательность. На столах стояли блюда с жареной козлятиной, приправленной местными специями — тмином и кориандром, — которые придавали мясу резкий, но приятный аромат. Были поданы лепёшки из теффа, местной крупы, напоминавшие итальянский хлеб, но с более грубой текстурой. Тыквы и баклажаны запекли с оливковым маслом, доставленным из Италии в бочках. Салаты из помидоров и огурцов, выращенных при штабе, дополняли стол, хотя их вкус был далёк от тосканских или сицилийских. На десерт подали финики и инжир, купленные на местном рынке, и несколько банок консервированного компота из персиков, бережно хранимых для особых случаев. Вино, разумеется, было итальянским — кьянти и сардинский верментино, — но в ограниченном количестве, поэтому на столах стояли кувшины с местной пальмовой настойкой, крепкой и слегка кисловатой.

Грациани вошёл в столовую с обычной для него уверенностью. Его мундир, украшенный орденами, сверкал в свете ламп, а широкие плечи и решительный шаг делали его центром внимания. За ним следовали генерал-майор Альберто Маркетти, коренастый мужчина с густыми бровями и привычкой говорить громче, чем нужно, и бригадный генерал Франческо Паолуччи, худощавый и молчаливый, чья сдержанность контрастировала с шумным характером Маркетти. Оба были верными соратниками Грациани, хотя слухи в штабе намекали, что Маркетти мечтает о его месте, а Паолуччи просто ждёт, когда война закончится, чтобы вернуться в Рим.

Витторио, одетый в парадный китель тёмно-синего цвета, занял место в середине стола, рядом с Лоренцо, который, как всегда, выглядел так, будто собирался на приём в Палермо. Его мундир был украшен золотыми галунами, а на груди поблёскивал орден Святого Маврикия и Лазаря — знак его аристократического происхождения. Лоренцо поднял бокал с кьянти, слегка кивнув Витторио, и его глаза мельком скользнули по полковнику, словно напоминая о пузырьке.

Витторио, следуя инструкции, выпил содержимое флакона за полчаса до банкета, уединившись в своей комнате. Жидкость была горькой, с металлическим привкусом, и оставила лёгкое жжение в горле. Он не знал, что это было, но доверял своей интуиции, которая подсказывала, что Лоренцо не стал бы рисковать без причины. Теперь, сидя за столом, он внимательно наблюдал за окружающими, стараясь уловить малейшие признаки опасности.

Банкет начался с тоста Грациани. Генерал поднялся, держа бокал с вином, и его глубокий, властный голос заполнил помещение.

— Господа офицеры, — начал он, обводя взглядом зал. — Мы стоим на пороге великой победы. Через неделю Аддис-Абеба падёт к нашим ногам, и мы войдём в неё как триумфаторы. За Италию! За Дуче! За Короля! За нашу славу!

Зал разразился аплодисментами, и бокалы звякнули, отражая свет. Витторио присоединился к тосту, но его взгляд скользнул к Лоренцо, который пил вино медленно, словно смакуя не только вкус, но и момент. Полковник заметил, что генерал-майор Маркетти, сидевший напротив, пил жадно, почти опрокидывая бокал, в то время как Паолуччи лишь слегка пригубил свой.

Еда была подана быстро, и офицеры, уставшие от однообразной армейской пищи, набросились на блюда с энтузиазмом. Козлятина, хотя и слегка жёсткая, была встречена одобрительными возгласами, а лепёшки из теффа хвалили за новизну. Вино лилось рекой, и вскоре зал наполнился гулом разговоров, смеха и звона посуды. Грациани, сидя во главе стола, выглядел довольным, иногда вставляя громкие реплики о будущей победе. Маркетти, уже слегка захмелевший, рассказывал анекдот о своём пребывании в Ливии, вызывая смех у соседей. Паолуччи, как обычно, молчал, но его глаза внимательно следили за происходящим.

Витторио ел осторожно, прислушиваясь к своему телу. Он не чувствовал ничего необычного, но слова Лоренцо о противоядии не выходили из головы. Лоренцо, напротив, казался расслабленным, но его движения были выверенными: он брал еду небольшими порциями, пил вино маленькими глотками и часто оглядывался, словно проверяя, кто на него смотрит.

Через два часа банкет был в самом разгаре. Офицеры, разгорячённые вином и пальмовой настойкой, начали петь итальянские песни, а Грациани, поддавшись общему настроению, даже присоединился к хору, хотя его голос был далёк от мелодичного. Витторио заметил, что Лоренцо стал чаще смотреть на часы, и это усилило его беспокойство. Он наклонился к генералу и тихо спросил:

— Всё в порядке, Лоренцо? Вы выглядите так, будто ждёте чего-то.

Лоренцо улыбнулся, но его глаза остались серьёзными.

— Просто наслаждаюсь вечером, полковник. А вы? Как вам козлятина?

Витторио хотел ответить, но его внезапно охватила тошнота. Желудок сжался, и он почувствовал, как к горлу подступает рвота. Он схватился за край стола, пытаясь сохранить самообладание, но заметил, что Лоренцо тоже побледнел и прижал руку к животу. В то же мгновение генерал-майор Маркетти замолчал, его лицо побледнело, и он схватился за грудь. Соседи, заметив это, начали перешёптываться, но никто не успел среагировать, как Маркетти с глухим стоном рухнул на стол, опрокинув бокал. Вино растеклось по скатерти, оставляя тёмно-красное пятно, похожее на кровь.

Зал замер. Грациани, сидевший во главе, вскочил, его лицо исказилось от удивления.

— Что с ним? — рявкнул он, глядя на адъютанта. — Позови врача!

Но не успели позвать врача, как бригадный генерал Паолуччи, сидевший в нескольких местах от Маркетти, начал кашлять, его лицо покраснело, а затем он схватился за горло, словно задыхаясь. Паолуччи, издав сдавленный звук, упал на пол, дёргаясь в конвульсиях. Одновременно Грациани внезапно пошатнулся, его рука вцепилась в край стола, а лицо исказила гримаса боли. Он попытался что-то сказать, но слова превратились в хрип, и он рухнул на колени, а затем лицом вниз на пол.

Витторио, борясь с подступающей рвотой, почувствовал, как его тело охватывает слабость. Он взглянул на Лоренцо, который, стиснув зубы, пытался встать, но его ноги подкосились, и он упал на стул, тяжело дыша. Зал погрузился в хаос: офицеры кричали, адъютанты метались, кто-то пытался поднять Грациани. Витторио, собрав остатки сил, махнул рукой ближайшему солдату, указывая на себя и Лоренцо.

— Врача… сюда… — выдавил он, прежде чем его вырвало прямо на пол.

Врачи, прибежавшие через несколько минут, бросились к пострадавшим. Витторио и Лоренцо, несмотря на сильную рвоту и слабость, были в сознании, и медики быстро начали промывать им желудки. Солдаты вынесли обоих в соседнюю комнату, где врачи, используя примитивные инструменты и солевой раствор, сумели стабилизировать их состояние. Через полчаса мучений Витторио почувствовал, что тошнота отступает, хотя слабость всё ещё сковывала тело. Лоренцо, лежавший на соседней койке, выглядел бледным, но его дыхание было ровным.

— Проклятый пузырёк… — пробормотал Витторио, глядя на Лоренцо. — Он сработал, но не до конца.

Лоренцо слабо улыбнулся, вытирая пот со лба.

— Лучше рвота, чем могила, полковник, — ответил он тихо. — Мы… живы.

Тем временем врачи, вернувшись в столовую, констатировали смерть Грациани, Маркетти и Паолуччи. Их тела, уже без признаков жизни, лежали на полу, окружённые потрясёнными офицерами. Остальные гости банкета, к счастью, не пострадали, хотя многие жаловались на лёгкое недомогание, которое быстро прошло.

Ночь после банкета была долгой. Штаб превратился в муравейник: офицеры, всё ещё в шоке, обсуждали случившееся, солдаты охраняли входы и выходы, а врачи и следователи пытались понять, что стало причиной смерти трёх высших офицеров. Официальная версия, озвученная к утру, гласила, что Грациани, Маркетти и Паолуччи умерли от пищевого отравления, возможно, из-за испорченной козлятины или некачественного вина. Но Витторио, как и многие в штабе, знал, что это ложь. Пищевое отравление не действует так быстро и избирательно. Это был яд, и кто-то очень точно рассчитал дозу.

Лоренцо, оправившись от рвоты, исчез из штаба сразу после того, как врачи разрешили ему встать, сославшись на необходимость доложить в Рим.

На следующий день Асмэра гудела от слухов. Одни говорили о заговоре абиссинских повстанцев, другие — о предательстве внутри штаба. Кто-то даже намекал на причастность Рима, недовольного жёсткими методами Грациани. Витторио держался в стороне, подписывая отчёты и отдавая приказы, но его мысли были заняты Лоренцо. Генерал вернулся в штаб к полудню, выглядя так, будто ничего не произошло.

— Полковник, — сказал он, заходя в кабинет Витторио без стука. — Прогуляемся? Нужно обсудить… будущее.

Они вышли на площадь. Лоренцо закурил сигару, выпустив облако дыма, и заговорил первым.

— Вы ведь понимаете, что вчерашний вечер изменил всё, — сказал он, глядя на воду. — Грациани мёртв. Маркетти и Паолуччи тоже. Теперь Эритрея — это чистый лист. И мы можем написать на нём что угодно.

Витторио молчал, взвешивая слова. Лоренцо говорил так, будто уже видел себя во главе армии, но его тон был слишком спокойным для человека, только что пережившего катастрофу.

— Вы знали, — сказал Витторио, не глядя на него. — Вы знали о яде. И спасли меня… почти. Почему?

Лоренцо улыбнулся.

— Потому что вы мне нужны, Витторио. Вы — игрок, как и я. А такие, как Грациани, — маньяки. Теперь, когда их нет, мы можем взять всё: Эритрею, Абиссинию, деньги, власть. Всё.

— А Деста? — спросил Витторио, внимательно следя за реакцией Лоренцо. — Он тоже часть вашей игры?

Лоренцо сделал паузу, затянувшись сигарой. Его улыбка стала шире.

— Деста — это карта, которую я пока не раскрываю, — ответил он. — Но поверьте, полковник, он платит лучше, чем Рим. И если мы сыграем правильно, мы оба станем богаче, чем мечтали.

Витторио не ответил. Он смотрел на фонтан, где дети плескались в воде, и думал о пузырьке, который спас ему жизнь. Лоренцо был прав: игра только начиналась.