Всё не то, чем кажется

Глава 14. Кони? Купим лучших, мать моя пчела

Теперь, когда Дрейк обрёл человеческий облик, наши планы немного меняются. Мы решаем отправиться в Медополье, купить лошадей и проделать остаток пути верхом.

— И всё-таки не понимаю, — говорю я, пока мы бредём по дороге. — Это ведь какое событие — парень превращается в дракона, крушит всё вокруг. Как слухи об этом не разошлись по всем королевствам? Где ты жил?

— Я жил за пределами королевств, — уклончиво отвечает он. — И думаю, люди там не хотели, чтобы об их городке поползли дурные слухи. Они сохранили всё в тайне.

— Надо же, какие неболтливые. Так где, говоришь, ты жил?

— Не хочу об этом говорить, — ставит точку Дрейк. — Давай поспешим, почти пришли.

Дневная жара тяжело опускается нам на плечи. В воздухе слышится пчелиное гудение — крылатые труженицы снуют там и сям, то направляясь к лугам Кривокосья, то возвращаясь к городку. Перед городком устроены пасеки.

Мы проходим мимо, любуясь затейливыми пчелиными домиками, и задерживаемся у ворот. Их створки навешены на столбы, покрытые причудливой резьбой — тут и цветы, и птицы, и пчёлы, конечно же.

— Смотри, это ты! — показываю я пальцем на что-то белое, толстое и с крыльями.

— Это птица, — не соглашается Дрейк.

Сам городок очень милый и опрятный. Всё, что в нём сделано из дерева, украшено резьбой, а всё, что украшено резьбой, расписано в яркие цвета. Мы как будто вновь на цветочном лугу.

Первым делом мы навещаем трактир под названием «Мать-пчела», дабы утолить жажду (и голод).

— Откуда будете, странники? — расспрашивает нас добродушная пухлощёкая трактирщица. Тёмные её волосы аккуратно заправлены под косынку. — Я Ганка, у нас можете и пить, и есть, и остановиться на постой.

— Мы из Пень-Осинок, — сообщаем мы. Похоже, Ганка не знает, где это, и я добавляю: — Из Второго королевства.

— Ах, мать-пчела! — всплёскивает Ганка руками, и её карие глаза округляются. — Даль-то какая! Что же вас занесло так далеко от дома?

— В Холмолесье нам нужно непременно, — говорит Дрейк.

— К бабуле, — ляпаю я.

— Что ж это вы с бабулей живёте в разных королевствах? — прищуривает глаз Ганка.

— Проезжал однажды через наши земли торговец, а бабуля ещё была не старая, поженились они да и уехали. А мы вот навестить хотели бы, — выкручивается Дрейк.

А он бы отлично вписался в нашу с Сильвией компанию.

— Мать-пчела, чего только не бывает в нашей жизни! — качает Ганка головой. — А вы вроде на братьев не похожи.

— Так мы не родные братья, а по отцам, — говорит Дрейк. — Отцы были братьями. А бабуля у нас одна, их мать.

— Вы пейте-кушайте, — хлопочет Ганка, ставя перед нами увесистые миски с пшеничной кашей. — Вот медовая вода, — и она добывает из-под пола запотевший кувшин. — Ежели что, я рядом… Ах мать-пчела, да иду я, иду! — обращается Ганка уже не к нам и спешит дальше, где её заждались другие постояльцы.

— Ты что с бабулей этой лезешь, — шипит мне Дрейк, зачёрпывая кашу. — Мы же договорились, что идём искать работу!

— Да не знаю я! Она вдруг сама с языка сорвалась, м-м-м, — отвечаю я, облизывая ложку. Каша здесь великолепная.

Наевшись от души, мы долго благодарим Ганку. Дрейк оставляет ей старинную золотую монету.

— Мать-пчела, да это же целое сокровище! — ахает она. — Каша столько не стоила.

Мы спорим: она пытается вернуть монету, мы настаиваем на оплате. Наконец трактирщица отсчитывает нам целый мешочек денег и утверждает, что всё равно осталась в большой прибыли.

И вот мы идём к местному рынку, сытые и ленивые. Нам нужно найти коней, и Ганка подсказала, у кого спрашивать.

Первым делом я покупаю гребень. Хоть Сильвия вечно корила меня за невнимательность к своему виду, но даже я устал причёсываться пальцами.

Продавец глядит на спутанную шевелюру Дрейка, подняв брови, и добавляет ещё один гребень в подарок.

Затем я убеждаю своего спутника купить медовую вату. Она так и тает на губах, подобной я не ел даже во дворце. Дрейк между тем всё стоит со своей порцией, глядя на неё.

— Ешь наконец, это очень вкусно! — говорю я ему.

Он решительно вгрызается в середину ватного облака. На его лице тут же возникают здоровенные седые брови.

— М-м-м, необычно, но действительно вкусно, — кивает он. — Что ты смеёшься?

— Что вы, дедуля, — хихикаю я, — как можно смеяться над почтенной старостью!

Он всё стоит в недоумении и то хмурится, то поднимает бровь. Я бы и рад уже сказать, в чём причина, но помираю со смеху, не в силах вымолвить хоть слово.

Наконец я роюсь в мешке, вынимаю зеркальце, которое мы прихватили из сокровищницы, и показываю ему. Дрейк, негодуя, приводит себя в порядок.

Нам приходится отойти к колодцу и набрать воды — я хочу запить непрекращающуюся икоту, а мой спутник спешит умыться, поскольку его брови вызвали повышенный интерес у пчёл.

Но вот мы добираемся до рядов, где продают всякое зверьё.

Громко кудахчет недовольная курица, мычит телёнок. Галдят гуси, лает увязавшийся за хозяином пёс. И над всем этим — людской гомон: «Покупаем! Продаём! Кому цыплят, все курочки! А вот гусь, жирный гусь! Свинка, беленькая, как яичко! Парень, купи свинку, не пожалеешь!».

Вокруг столько жизни, и я наслаждаюсь этим. Не то что вечная тишина нашего дворца — «дети, не бегайте, дети, не кричите».

Гляжу на Дрейка — похоже, он не так рад, как я, и выглядит напряжённым.

— Что-то не так? — спрашиваю я.

И тут мы одновременно замечаем козу.

— Смотри, как на Орешка похожа, — говорит Дрейк.

Козу держит на верёвке рябой мужик. Верёвка коротка, и бедная коза не может даже пошевелить головой.

— Покупаем козу? — шепчет мужик с испугом.

— И впрямь как наша Орешек, — соглашаюсь я. — Гляди, такие же чёрные носочки.

— И белая маска на морде.

— И чёрный животик.

— Так покупаете или нет? — снова сипит мужик, косясь по сторонам.

Дрейк бросает ему кошель с оставшимися монетами, и мужик растворяется в толпе. Мы с трудом снимаем с шеи козы тесную верёвку, тогда как торговка гусями причитает:

— Откуда ж вы такие бестолковые, парни? Да разве коза столько стоит? Эта коза ещё и бешеная, так брыкалась…

Коза тем временем трётся о наши ноги и требует, чтобы её погладили.

— Смотри, — говорит Дрейк. — У неё на боку подпалины. Это же точно Орешек — я ей такие оставил пару дней назад… нечаянно.

— Вот ведь дурни! — тем временем громко объявляет торговка гусями. — Свою же козу купили, да за какие деньги.

— Это не просто коза, а наш друг, — объясняю я. — Нам на неё денег не жалко. Но как она тут оказалась?

Дрейка тоже интересует этот вопрос, однако ответ знает лишь коза, а она сказать не может.

И мы идём, сопровождаемые козой, выбирать самых лучших скакунов.

Чуть позже два гордых всадника выезжают из восточных ворот Медополья, направляясь к столичному городу.

— Вперёд, Старишка! — шепчет Дрейк своему скакуну. Тот медленно переставляет шишковатые ноги и трясёт сивой мордой.

Дрейк сползает в седле то влево, то вправо. На мой вопрос, умеет ли он ездить верхом, он ответил только, что быстро учится. Ну что ж, надеюсь, из Старишки выйдет хороший учитель, так как мои советы Дрейк слушать не пожелал.

Я, разумеется, гарцую впереди на своём великолепном светло-рыжем рысаке по имени Зоркий. Временами я отвлекаюсь на Дрейка, и тогда мой конь без должного присмотра принимается объедать кусты с правой стороны дороги. Да и в целом непросто заставить его идти прямо, выручает только мой опыт.

Впереди скачет коза. Иногда она оглядывается на нас и трясёт бородой, как будто сердится и торопит нас.

— Быстрее было бы пешком! — наконец раздосадованно восклицает Дрейк. — Одноглазый конь и старик, переживший свой век — как мы могли сделать такой нелепый выбор?

— Но ты же согласился со мной, что они больше никому не нужны?

— Да, согласился, но…

— И что жалко их, — продолжаю я.

— Жалко, но…

— И что им прямой путь на живодёрню, если их никто добрый не купит…

— Да, но я же не знал, что сразу после этого ты возьмёшь и выложишь по рубину за каждого коня! Этих и даром бы никто брать не захотел!

Старишке не нравятся такие речи, он начинает взбрыкивать задними ногами, и Дрейк едва удерживается в седле.

— Ничего! — весело киваю я. — Сейчас отъедем подальше от города, чтобы никто не видел, и как…! — и подмигиваю Дрейку. — Мне уже прямо не терпится!

— Что? — хмурится он.

— Будто не понимаешь, — широко улыбаюсь я.