Воронцов. Перезагрузка. Книга 5

Глава 8

Мост был крепкий, с перилами, настил из хорошо отесанных и плотно подогнанных досок не прогибался под нашими шагами. Ричард шел, оглядываясь по сторонам, любуясь видом реки, открывающимся с высоты.

По дороге он заметил что-то, что его особенно заинтересовало. Вдоль моста тянулись деревянные направляющие — два параллельных бруса, образующие что-то вроде рельсового пути. Ричард присмотрелся, улыбнулся и сказал:

— Это почти как железная дорога.

— Именно, — подтвердил я, довольный его наблюдательностью. — Так и планировалось сделать. Видишь, вон вагонетка стоит с другого берега. Переправляем груз туда-сюда, чтоб не носить.

Он кивнул, понимая, что да, это удобнее и выгоднее. Вагонетка была простой конструкции — деревянная платформа на четырех колесах с желобом, который точно совпадал с направляющими. Ничего сложного, но для местных условий — настоящее чудо техники.

— В Англии уже строят настоящие железные дороги, — заметил Ричард. — С паровыми локомотивами. Видели когда-нибудь?

— Только на картинках, — ответил я, не вдаваясь в подробности своих «видений». — Но идея понятна. Может, и у нас когда-нибудь будет железная дорога.

Мы перешли мост и направились к кузнице.

Зайдя в нее, мы увидели, что Семён, как раз светильным газом обрабатывал глину. Он стоял у большого чана, над которым поднимался пар, и с помощью длинной палки перемешивал содержимое.

— А что это он делает? — спросил Ричард, с интересом наблюдая за процессом.

Я объяснил:

— Там смесь поташа с углём. Когда она выпаривается, выделяется светильный газ, и если им обрабатывать мелко перетёртую глину и песок…

И тут Ричард сам продолжил, демонстрируя неожиданное понимание:

— … можно абсорбировать металл.

— Именно, — ответил я, кивнув, приятно удивленный его знаниями. — Вы хорошо разбираетесь в химии.

— Я хорошо знаю химию, — подтвердил он с некоторой гордостью. — Вижу, вы тоже.

Я немного смутился. В этом времени мои познания в области химии и физики казались едва ли не колдовством, но перед Ричардом не хотелось выглядеть шарлатаном.

— Ну, в химии я не силён, — ответил я скромно. — Просто…

Я хотел было сказать, что в детстве ходил на кружок минералогии, но вовремя спохватился… Пришлось импровизировать.

— … просто в институте кое-что рассказывали об этом, — закончил я, надеясь, что он не станет уточнять, о каком институте идет речь.

Тот покивал, удовлетворившись ответом, хотя в глазах его мелькнуло что-то похожее на понимание — будто он уловил мою заминку и сделал какие-то выводы.

Мы вышли из кузницы и направились вдоль берега реки. Ричард шел рядом, то и дело оборачиваясь, чтобы еще раз взглянуть на лесопилку и кузницу.

— У вас здесь целый промышленный центр, — заметил он с нескрываемым уважением. — В такой глуши. Как вам удалось всё это организовать?

— Постепенно, — сказал я наконец. — Шаг за шагом. Сначала лесопилка, потом мост, потом кузница…

Ричард кивнул, словно это объяснение его вполне устроило.

— В Англии сейчас тоже время перемен, — сказал он. — Новые машины, новые способы производства. Многие боятся, ломают станки, считают их дьявольским наваждением. Но прогресс не остановить.

— Не остановить, — согласился я. — Хотя и здесь не все были рады новшествам. Кое-кто крестился, шептал молитвы, когда видел, как пила режет бревна без участия человека. Но потом привыкли. Вернемся в деревню? — предложил я. — Скоро обед.

Ричард согласно кивнул, и мы направились обратно.

Дойдя до Уваровки, я вспомнил, что забыл расспросить Степана, и только подумал о нём, как тот снова оказался рядом. Ну, точно следит, улыбнулся я, увидев его, поманил к себе. Степан подошёл быстрым шагом, на ходу оправляя рубаху и пригладив бороду.

— Ну, что там с баней для деревни? — спросил я, останавливаясь у колодца и опираясь на сруб.

Тот выпрямился и, сняв шапку, стал докладывать:

— Баня, Егор Андреевич, стены уже вывели, сейчас из горбыля укладываем лаги, а Петька с Ильёй печью занимаются. — Пока соберут, пока высохнет, думаю, за седмицу всё будет готово.

Я кивнул, мол, хорошо. Мысленно прикинул план дальнейших работ. С наступлением холодов строительство замрёт, но кое-что успеть ещё можно.

— Как закончите, рук уже свободных побольше стало, займётесь моим домом — в этом году утеплите, а на следующий, как весна придёт, снег сойдёт, начнём новый ставить, — я обвёл взглядом свою нынешнюю избу, доставшуюся от бабки, и требующую капитального ремонта. — Нужно будет хороший терем поставить, чтоб не стыдно было усадьбой назвать.

Степан просиял, словно это ему лично предстояло жить в новом тереме:

— Хорошо, хорошо, барин, всё сделаем, как скажете! — заверил он с воодушевлением. — Такой терем выстроим, что князь позавидует!

— Ну, ступай тогда, работай, — отпустил я его, — вечером ещё потолкуем о делах.

Степан поклонился и пошёл в сторону строящейся бани, где уже стучали топоры и слышались голоса работающих мужиков. А мы направились в дом.

Дома пахло щами и свежеиспечённым хлебом. Машка встретила нас у порога, вытирая руки о передник, раскрасневшаяся от печного жара, с выбившимися из-под платка прядями волос — и такая красивая, что сердце защемило.

— Вернулся, Егорушка, — улыбнулась она, и в её голосе было столько нежности, что захотелось тут же обнять её и не отпускать.

Но я сдержался — не пристало барину при всех нежности разводить. Только легонько коснулся её руки, проходя в дом. Но она поняла, по глазам моим увидела всё, что хотел сказать. Так у нас повелось — на людях мы держались с достоинством, а наедине давали волю чувствам.

После обеда Ричард откланялся, а мы с Машкой переглянулись с тем особым пониманием, которое бывает только между любящими людьми.

— Баньку истопить? — спросила она, и в глазах её заплясали озорные искорки.

— Истопи, — кивнул я, — только сам займусь, тебе теперь тяжести таскать не следует.

Она только улыбнулась в ответ и пошла готовить веники, чистое бельё и всё, что нужно для хорошего банного дня.

Растопили баню к вечеру. Когда баня прогрелась как следует, мы с Машкой отправились туда вдвоём. Понимая, что сильно ей париться нежелательно, но лёгким паром всё-таки попарил её да душистым веничком.

В бане было тепло и уютно. Свет от маленького оконца и от свечи, стоявшей в специальной нише, создавал мягкое, золотистое освещение. Пахло берёзовым листом, травами и горячим деревом. Машка легла на нижнюю полку и я залюбовался ею — тонкий профиль, изящная шея, капельки пота, блестящие на коже словно маленькие жемчужины.

Я осторожно провёл веником по её спине, плечам, рукам. Двигался неторопливо, нежно, стараясь не перегреть её. Машка прикрыла глаза от удовольствия.

— Хорошо-то как, — прошептала она. — Словно все тяготы с плеч снимает.

Я улыбнулся, продолжая своё дело. Потом помог ей облиться тёплой водой, смывая пот и усталость дня. Вода стекала по её телу, и в этом было что-то первобытное, естественное и прекрасное.

После, она немножко попарила меня. Она шептала что-то ласковое, водя веником по моей спине, и я чувствовал, как уходит напряжение, как расслабляются мышцы, как очищается не только тело, но и душа.

Мы не спешили, наслаждаясь каждым мгновением этого особого ритуала. Баня — это место, где человек обновляется, перерождается, смывает с себя не только грязь, но и тяготы, болезни, печали.

Потом, завернувшись в чистые холсты, мы сидели в предбаннике, пили травяной отвар, который Машка приготовила заранее. Говорили негромко, больше молчали, наслаждаясь покоем и близостью друг друга. За маленьким оконцем уже сгущались сумерки, где-то вдалеке залаяла собака, потом всё стихло.

Машенька, разрумяненная, вся счастливая, с мокрыми прядями волос, прилипшими к шее, казалась мне сейчас особенно прекрасной. В её глазах отражался огонёк свечи, а на губах играла лёгкая улыбка. Я смотрел на неё и думал о том, как мне повезло найти в этом чужом времени такое сокровище.

Когда вернулись домой, уже стемнело окончательно. Анфиса, помогавшая по хозяйству, уже ушла к себе, оставив на столе ужин под холстиной. Но нам было не до еды — после бани всегда хотелось только покоя и тишины.

Оказавшись в светлице вдвоём, при свете одной лишь свечи, мы наконец-то смогли побыть по-настоящему наедине. Машка прижалась ко мне и практически шёпотом сказала:

— Как же я по тебе соскучилась, Егорушка…

В её голосе было столько нежности, столько затаённой страсти, что у меня перехватило дыхание. Я обнял её, чувствуя, как бьётся её сердце рядом с моим.

— И я по тебе, солнышко моё, — ответил, зарываясь лицом в её волосы, вдыхая их аромат — свежий, чистый, с нотками трав.

Мы слились в поцелуе — долгом, нежном, выражающем всё то, что не могли сказать словами. В этом поцелуе была и радость, и благодарность друг другу, и обещание вечной любви, и простое человеческое счастье от возможности быть вместе.

Свеча догорала, отбрасывая на стены причудливые тени. За окном шелестели листья под лёгким ночным ветерком. Где-то вдалеке ухнула сова, потом снова всё стихло. Мир словно замер, давая нам возможность насладиться этим моментом близости.

Руки скользили по телу, губы искали губы, сердца бились в унисон. Всё происходящее казалось одновременно и сном, и самой настоящей реальностью — более реальной, чем весь тот мир, который я оставил в будущем.

Мы смогли оторваться друг от друга, когда луна уже была высоко на небе, заглядывая в окно серебристым светом. Машка лежала, положив голову мне на плечо, и тихо дышала. Я смотрел на её лицо, умиротворённое и счастливое, и думал о том, как удивительно всё сложилось.

Машка улыбнулась, не открывая глаз.

— О чём думаешь? — спросила она сонно.

— О нас, — ответил я честно. — О тебе, о нашем ребёнке. О том, как странно и прекрасно всё сложилось.

Она повернулась ко мне, заглянула в глаза:

— Это судьба, Егорушка. Значит, так и должно было быть.

Я поцеловал её, и она снова прильнула ко мне, закрыв глаза. Скоро её дыхание стало ровным и глубоким — она уснула. А я ещё долго лежал без сна, глядя в потолок, слушая ночные звуки деревни и думая о том, какие удивительные повороты иногда делает жизнь.

С этими мыслями я наконец погрузился в сон, крепко обнимая Машку и чувствуя, как размеренно бьётся её сердце рядом с моим.

Утром я проснулся от того, что мне прямо в лицо тыкается своей мордочкой и мокрым носиком Бусинка. Сквозь прикрытые ставни пробивались первые лучи солнца, рисуя на бревенчатой стене причудливые узоры.

С одной стороны на плече лежала Машенька, улыбаясь во сне, её волосы разметались по подушке, а Бусинка явно просилась на улицу, таким образом пытаясь разбудить меня. Она тихонько мяукала и настойчиво тыкалась холодным носом то в щеку, то в подбородок, словно говоря: «Хозяин, пора вставать, дела ждут!»

Я хотел было вскочить, но тело категорически воспротивилось этому намерению. Каждая мышца, каждый сустав отзывались такой пронзительной болью, что я невольно застонал сквозь стиснутые зубы.

Я искренне надеялся, что баня устранит боли в спине и мышцах после скачки. Вчера вечером мы с Машкой славно попарились, и я действительно почувствовал облегчение. Но это было только временное явление, и сегодня всё болело с новой силой, словно кто-то колотил меня палками всю ночь.

Бусинка, видя мои мучения, сочувственно лизнула меня в щеку, как бы извиняясь за то, что разбудила, но настаивая на своем — ей действительно нужно было на улицу.

— Иду-иду, — прошептал я, пытаясь не разбудить Машеньку.

Кое-как встав, стараясь не потревожить жену, я стал с кряхтением одеваться. Каждое движение давалось с невероятным трудом. Нагнуться, чтобы натянуть порты — целое испытание. Дотянуться до рубахи, висящей на гвозде у двери — настоящая пытка. Я сдерживал стоны, но, видимо, не очень успешно.

Машка услышала мои страдания и тоже проснулась. Она приподнялась на локте, сонно моргая и глядя на меня из-под полуопущенных ресниц. В утреннем свете ее глаза казались особенно зелеными, а кожа — золотистой, с россыпью едва заметных веснушек на носу.

— С добрым утром, Егорушка, — произнесла она нежно, и я невольно улыбнулся, несмотря на боль. Ее улыбка всегда действовало на меня умиротворяюще.

— С добрым утром, Машенька, — ответил я ей, продолжая со стонами одеваться.

— Что, не отпустило? — спросила она, внимательно наблюдая за моими мучениями. В ее голосе звучало искреннее сочувствие.

— Нет, думал, что после бани будет легче, но, видать, совсем мышцы забились, — проворчал я, морщась от особенно острого приступа боли. — Не привык я к таким долгим поездкам верхом.

— А что вскочил так рано? — Машка села на постели, поправляя растрепавшиеся волосы.

— Да Бусинка разбудила, видать, на улицу просится, — я кивнул на кошку, которая уже нетерпеливо терлась у моих ног.

— Да она так каждое утро делает, — улыбнулась Машка. — Терпеливая, не скребется, а только носом тыкается. Знает, что шуметь в доме не положено.

Я улыбнулся и хмыкнул сам себе: мол, воспитанная, это хорошо. Бусинка, словно понимая, что о ней говорят, повернулась и посмотрела на нас умными глазами, в которых читалось: «Ну, сколько можно болтать? У меня дела!»

— Лежи, отдыхай, — сказал я Машке. — Еще рано, можешь поспать.

— Да какой тут сон, — она покачала головой. — Скоро Анфиса придет, печь топить, обед готовить. Лучше уж встану, помогу ей.

Я кивнул и, наконец справившись с одеждой, направился к двери. Бусинка радостно мяукнула, предвкушая прогулку.

Я вышел на крыльцо, щурясь от яркого утреннего света.

Пытаясь потянуться, я вдруг резко схватился за спину — та стрельнула с новой силой, будто раскаленный прут воткнули между лопаток.

— Вот же… — выругался я, сдержав крепкое словцо, которое готово было сорваться с языка. — Чтоб тебя!

Бусинка, уже сбежавшая с крыльца, обернулась на мой возглас, но, убедившись, что ничего страшного не произошло, побежала по своим делам.

А тут на дороге, прямо напротив моего дома, я увидел Ричарда. Англичанин был свеж и бодр, несмотря на ранний час. Его волосы были аккуратно причесаны, камзол застегнут на все пуговицы, сапоги начищены. Типичный английский джентльмен, даже в русской глубинке не изменяющий своим привычкам.

Он поздоровался в манере англичан, слегка приподняв шляпу:

— Доброе утро, мистер Егор! — произнес он с заметным акцентом, но вполне разборчиво.

Я же ему ответил, невольно скривившись от очередного приступа боли:

— Утро добрым не бывает, — и тут же пожалел о своей резкости. Не вина Ричарда, что я мучаюсь.

Тот внимательно посмотрел на меня, заметив, как я держусь за поясницу, и спросил с искренним беспокойством:

— Что случилось? Вы нездоровы?

— Да так, — отмахнулся я, пытаясь выпрямиться, но тут же снова скривился от боли. — Мышцы свело от скачки по непривычке. Давно в седле не сидел, вот тело и протестует.

Ричард понимающе кивнул:

— О, это знакомо. После долгого перехода такое часто бывает, особенно если мышцы не привыкли к нагрузке.

Он окинул меня оценивающим взглядом и вдруг решительно направился ко мне. К моему удивлению, Ричард, не спрашивая разрешения, от чего я уже отвык за время жизни в деревне, где любое действие крестьянина сопровождалось поклоном и просьбой дозволить, зашёл во двор и сказал:

— Давайте зайдём внутрь. Я могу помочь.

В его голосе звучала такая уверенность, что я не стал спорить, хотя и удивился такой фамильярности. Видимо, в Англии отношения между людьми строились на иных принципах.

Мы зашли в дом. Машка уже встала и хлопотала у печи, разжигая огонь. Увидев Ричарда, она смутилась, торопливо поправила волосы и присела в легком поклоне.

— Доброго здравия, Ричард, — произнесла она, опустив глаза.

— Доброе утро, сударыня, — вежливо ответил Ричард, но тут же переключил внимание на меня.

Он указал на лавку у стены:

— Снимайте рубаху и ложитесь, — скомандовал он тоном, не терпящим возражений.

Я бросил вопросительный взгляд на Машку, та пожала плечами — мол, может, и правда поможет? Англичанин, судя по всему, был уверен в себе.

Я снял рубаху, лёг на широкую лавку, застеленную чистым полотном. Ричард принялся делать мне массаж, спрашивая, в каких местах болит больше всего. Его пальцы, неожиданно сильные для такого худощавого человека, уверенно скользили по моей спине, находя болезненные узлы и напряженные мышцы.

— Я вижу, проблема в этой группе мышц, — говорил он, надавливая на какие-то точки на моей спине. — Они перенапряглись и теперь не могут расслабиться. Нужно разблокировать зажимы.

Я несколько раз сказал:

— А ещё вот здесь, — указывая на особенно болезненные места. — И вот тут, между лопаток, прямо огнем горит.

Он похмыкал, словно что-то решая для себя, а потом резко несколько раз куда-то нажал так, что у меня чуть искры из глаз не посыпались. Боль была острой, пронзительной, но короткой, как вспышка молнии.

Я зашипел и хотел выругаться на него матом, но сдержался, вспомнив, что рядом Машка, да и не пристало барину материться при чужеземце. Вместо этого я только проворчал:

— Ёлки твои ж зелёные! Не бревно же!

Ричард только усмехнулся:

— Терпите. Это необходимо. Боль сейчас — легче потом.

Машка, наблюдавшая за процедурой из-за печки, с тревогой спросила:

— А ему хуже не будет? Может, не надо так сильно?

— Не беспокойтесь, сударыня, — ответил Ричард, не прекращая своих манипуляций. — Я знаю, что делаю. Это древнее искусство, известное на Востоке веками.

И действительно, буквально через полминуты боль прошла, как рукой сняло. Я осторожно сел, потом встал, попробовал наклониться — никакого дискомфорта! Словно и не было этих мучительных часов.

— Чудеса, — прошептала Машка, глядя на меня широко раскрытыми глазами. — Прямо колдовство какое-то.

— Нет колдовства, — ответил Ричард, вытирая руки полотенцем, которое ему подала Машка. — Только знание человеческого тела и его механики.

— Как тебе это удалось, Ричард? — спросил я, с изумлением глядя на англичанина и продолжая осторожно двигаться, проверяя, не вернется ли боль.

Ричард улыбнулся, явно довольный произведенным эффектом:

— У нас в войсках был мастер по иглоукалыванию из Китая, — начал он объяснять, присаживаясь на скамью. — Удивительный человек. Мог одним прикосновением снять самую сильную боль, вылечить лихорадку, остановить кровотечение.

Он сделал паузу, словно вспоминая что-то далекое, а потом продолжил:

— Науку иглоукалывания я не постигал — для этого нужны годы обучения и особый склад ума. Но важные точки на теле, которые блокируют зажатые мышцы, я освоил. Этого часто бывает достаточно для простых случаев вроде вашего.

Он провел рукой по своей спине, показывая:

— Видите ли, в нашем теле есть определенные линии — китайцы называют их «меридианами», по которым течет жизненная энергия. Когда эта энергия блокируется — например, из-за перенапряжения мышц — возникает боль. Нужно просто разблокировать эти потоки, и тело само себя исцелит.

«Ценный кадр у меня завелся», — подумал я, но, кивнув, лишь сказал:

— Спасибо, Ричард. Ты меня буквально на ноги поставил.

— Пустяки, — отмахнулся он. — В походах часто приходится помогать товарищам. К тому же, — добавил он с легкой усмешкой, — я в долгу перед вами за гостеприимство и в неоплатном за спасение, так что не благодарите.

Машка, преодолев первоначальное смущение, предложила:

— Может, позавтракаете с нами, Ричард? Анфиса сейчас кашу сварит, да и хлеб вчера она свежий пекла.

Ричард вежливо поклонился:

— С удовольствием, сударыня, если не стесню вас своим присутствием.

— Какое стеснение, — улыбнулся я, натягивая рубаху. — После такой помощи ты желанный гость в моем доме. Садись к столу.

Я чувствовал себя заново родившимся. Только сейчас я понял, насколько измучила меня эта боль, и какое облегчение принесло исцеление. Я мог свободно двигаться, наклоняться, поворачиваться — и все без малейшего дискомфорта.

— Нужно будет научиться этому искусству, — сказал я Ричарду, усаживаясь за стол. — Мало ли когда пригодится. Да и другим помочь смогу.

— С удовольствием покажу вам основные приемы, — кивнул англичанин. — Это не так сложно, как кажется. Главное — знать расположение ключевых точек и уметь правильно на них воздействовать.

— А вы давно этим владеете? — спросила Машка, ставя на стол глиняные миски и нарезая хлеб.

— Около пяти лет, — ответил Ричард. — Я служил в армии, и мы часто бывали в дальних походах. Именно там я и познакомился с китайским мастером. Он был нанят нашим командование и его искусство было настолько ценным, что ему платили большое жалованье за его услуги и обучение наших лекарей.

— Удивительно, — покачал я головой. — В мире столько интересного, о чем мы даже не подозреваем.

Бусинка вернулась в дом и теперь с любопытством и опаской поглядывала на Ричарда. Тот с улыбкой наклонился, чтобы погладить её.

За окном раздались голоса — кто-то подъехал к дому. Машка выглянула в окно и сообщила:

— Степан приехал. Кажется, с каким-то делом.

— Вот и хорошо, — кивнул я. — Как раз хотел с ним поговорить о бане да о доме нашем.

Я обрадовался и чуть ли не вскочил, но Ричард придержал меня за плечо, сказав:

— Егор Андреевич, не спешите, резких движений хотя бы несколько часов делать нельзя, иначе всё то, что я сделал, будет зря.

В его голосе слышалась такая уверенность, что я невольно подчинился. Видно было, что человек знает, о чём говорит. Да и чувствовал я себя настолько хорошо после его чудодейственного массажа, что рисковать вновь испытать утренние мучения совсем не хотелось.

Я кивнул ему, сказал, что воздержусь от резких движений, хотя это и нелегко — привык всё делать быстро, на ходу решать возникающие проблемы. Но здоровье дороже.

Ричард кивнул, явно довольный моим ответом.

В итоге получалось, что до обеда ничем, требующим физических усилий, заниматься мне особо нельзя. Нужно было придумать какое-то занятие, не связанное с напряжением мышц спины. Позавтракав и размышляя, я вышел во двор, где уже вовсю кипела работа — крестьяне разгружали доски, привезённые Степаном, складывали их аккуратными штабелями вдоль забора.

И тут меня осенило. Решил заняться контролем по утеплению своего дома — дело нужное, не требующее от меня физических усилий, но позволяющее не сидеть без дела. Заодно и оконную раму со стеклом установим наконец-то. А то Пётр доделал её уже давно, а всё не решались поставить, пока дом не утеплили, мало ли, заденут, чтоб не побить стекло.

Вскоре к дому потянулись крестьяне с инструментами и материалами. Кто-то нёс молоток и гвозди, кто-то охапки мха для утепления, двое аккуратно, словно величайшую драгоценность, несли оконную раму со вставленным в неё стеклом.

Ричард, наблюдавший за приготовлениями, подошёл ко мне:

— Интересная конструкция, — заметил он, указывая на раму. — В Англии сейчас тоже входят в моду большие окна со стеклом, но они дороги, и позволить их себе могут только состоятельные люди.

— Здесь то же самое, — кивнул я. — Но свет в доме — это не только удобство, но и здоровье. Тем более зимой, когда дни короткие.

В итоге до обеда я показывал мужикам, как лучше укладывать доски так, чтобы между домом и обшивкой было пространство — туда сразу же набивали мох, который Степан запас заранее. Должно было хорошо тепло держать. Я помнил из своего времени про многослойные стены с воздушной прослойкой и теплоизоляцией, и хотя технологии здесь были примитивнее, принцип оставался тем же.

— Вот так, правильно, — одобрил я, когда один из крестьян особенно ловко уложил мох в пространство между брёвнами сруба и внешней обшивкой. — Плотнее трамбуй, чтоб щелей не оставалось. Зимой каждая щель — это выстуженный угол.

— Хорошо, Егор Андреевич, — кивнул мужик, утирая пот со лба.

Ричард же наблюдал, как Петр занимается установкой оконной рамы.

Работа шла своим чередом, и я уже предвкушал, как зимой в утеплённом доме с настоящим стеклянным окном будет тепло и светло, как вдруг со стороны деревни донеслись крики. Я прислушался — кто-то звал меня.

Присмотревшись увидел что вдалеке бежит кто-то из ребятни, и кричит:

— Барин! Егор Андреевич! Там всадник скачет!

Мальчишка, лет десяти, запыхавшийся, с растрёпанными вихрами, подбежал ко мне и, согнувшись в поклоне, повторил:

— К нам всадник скачет, Егор Андреевич! Один, и видно, что при оружии.