Воронцов. Перезагрузка. Книга 5

Глава 20

Когда последний шов был наложен, а повязка туго обмотана вокруг груди Петьки так, чтоб был оставлен доступ для дренажа и трубки, я почувствовал, как с плеч свалилась невероятная тяжесть. Но одновременно понимал — самое сложное только начинается. Операция была лишь первым шагом, а впереди долгие дни борьбы за жизнь парня.

Ричард аккуратно вытер инструменты и сложил их обратно в сумку. Руки его все еще слегка дрожали от напряжения, а на лбу блестели капли пота. Я видел, как он старается сохранить профессиональное спокойствие, но глаза его выдавали усталость человека, который только что провел сражение со смертью.

— Ричард, — тихо позвал я его, когда мы отошли в дальний угол горницы, подальше от лежащего без сознания больного. — Честно скажи — каковы его шансы сейчас?

Англичанин медленно покачал головой, и в его взгляде читалось то, что я боялся услышать:

— Егор Андреевич, операцию мы сделали, насколько это было возможно в наших условиях. Я вообще такое впервые делал. Вот так, чтоб на живом человеке. Кости я сопоставил правильно, легкое зашил, дренаж поставил. Но теперь все зависит от того, как его организм будет бороться с заразой. А вот с этим… — он безнадежно развел руками, — с этим мы мало что можем сделать. У нас нет лекарств против гниения ран.

Я кивнул, понимая всю серьезность ситуации. В моем времени после такой операции пациента завалили бы антибиотиками, поставили капельницы, обеспечили стерильные условия. Здесь же у нас были только народные средства и отчаянная надежда на крепкий организм молодого парня.

— Слушай меня внимательно, Иван Филиппович, — обратился я к хозяину дома, который все это время не отходил от племянника. Лицо его было серым от пережитого страха и усталости, но глаза горели решимостью сделать все, что потребуется.

— Слушаю, Егор Андреевич, — хрипло ответил он. — Все выполню, как скажете.

Я подошел к столу, взял кусок бумаги и хотел было начать записывать, но вовремя спохватился. Передал лист Ивану, сказав, чтоб тот всё записал что буду говорить. Тот писал медленно, четко понимая, что от точности выполнения этих указаний будет зависеть жизнь Петьки.

— Первое и самое главное, — начал я, — каждые четыре часа, днем и ночью, нужно промывать рану и дренаж спиртом. Понимаешь? Не реже. Если пропустишь хотя бы раз — может начаться гниение, и тогда Петьку уже не спасти.

Иван Филиппович кивнул, но я видел испуг в его глазах.

— Будет очень больно, — предупредил я. — Петька будет кричать, рваться, проклинать все на свете. Но ты должен это делать. Заражение крови — это верная смерть в мучениях. Лучше причинить боль сейчас, чем потерять его совсем.

— А как промывать-то? — спросил Иван, отрываясь от листа, где писал инструкции.

— Сначала руки в спирту вымой, — объяснил я, глядя на него. — Прям хорошо вымой. Потом осторожно разверни повязку, но не всю — только ту часть, где рана. Возьми чистую тряпочку, смочи спиртом и аккуратно промокни рану. Не три, не дави— именно промокни. Потом то же самое с дренажем и трубочкой, которая из раны торчит.

Я встал, подойдя к Ивану вплотную:

— И запомни навсегда — если из дренажа потечет зеленая или черная жидкость, если появится гнилостный запах — немедленно промывай рану большим количеством спирта. Не жалей его, понимаешь? Жизнь дороже любых денег.

— Понял, Егор Андреевич, — кивнул тот, но я видел, как сильно он волнуется. — А если спирта не хватит?

— В деревне кто-то корчемством занимается?

Иван кивнул, при этом было видно, что не хотелось ему этого признавать.

— Возьми самый лучший что есть первак. Мы возьмем его с собой. Потом тебе передадим спирт.

— А как вы из него спирт сделаете? Пропустим его через мелко раздробленный березовый уголь в два-три пальца чтоб было и потом через чистую тряпку. Дальше еще раз перегоним через дистиллятор уже профильтрованный первак.

Затем я повернулся к Митяю:

— А ты, как мы все сделаем, возьмешь мед и Ивану Филипповичу вместе со спиртом привезешь.

— Мед? — удивился Иван Филиппович. — А зачем мед-то?

Я терпеливо объяснил:

— После того, как промоешь рану спиртом, нужно будет заложить в нее чистый мед. Не много, но так, чтобы вся поверхность раны была покрыта. Мед не дает развиваться заразе, помогает заживлению. Это старый способ, но действенный.

Иван слушал, внимательно кивая, стараясь запомнить каждое слово.

— Теперь о питье, — продолжал я. — Пиши. Каждый час давай ему отвар ивовой коры — тот самый, что мы вчера делали. Можно добавить немного меда, чтоб не так горько было. Он будет сбивать жар и уменьшать боль. Не пропускай ни разу, даже если он будет отказываться или не сможет глотать.

— А если без сознания лежит? — спросил Ричард, подойдя к нам.

— Тогда по капельке, за щеку, — ответил я. — И обязательно следить, чтобы проглотил, а не поперхнулся.

Я встал и прошелся по горнице, обдумывая дальнейшие указания. На столе лежал Петька, дыша ровно и глубоко. Эфир еще действовал, но скоро он проснется, и тогда начнется настоящее испытание.

— Еще одно важное дело, — сказал я, подходя к Ивану Филипповичу. — Чеснок. Нужно заставлять Петьку есть чеснок каждый день, понимаешь? Много чеснока. Можно с медом, можно с хлебом, как получится. Но не меньше пяти-шести зубчиков в день. С хлебом повремени, не с первого дня, но потом можно.

— Зачем так много? — недоуменно спросил хозяин.

— Чеснок изнутри убивает заразу, — объяснил я. — Если инфекция попадет в кровь, он поможет с ней бороться. Да, будет запах, но это лучше, чем смерть.

Митяй, который все это время молчал, вдруг подал голос:

— Егор Андреевич, а клюква есть ли у кого в деревне? Или брусника?

Я обрадовался его сообразительности:

— Отлично придумал, Митяй! Иван Филиппович, если найдешь ягоды — делай морс. Кипяти воду, остужай, добавляй размятые ягоды. И давай пить вместо обычной воды. Кислота в ягодах тоже против заразы помогает, да и силы поддержит.

— Теперь о повязках, — сказал я, стараясь ничего не забыть. — Менять каждый день, не реже. Тряпки должны быть чистейшие — выстиранные, высушенные на солнце и обязательно нужно между двух раскаленных камней прогладить. Главное, чтобы тряпки были горячие.

Ричард, уловив суть сказанного, кивнул одобрительно:

— Правильно говорите, Егор Андреевич. Мы тоже заметили — чистые, прожженные повязки лучше помогают заживлению.

— И еще одно условие, — добавил я, поднимая палец. — В этой горнице, где лежит Петька, должны находиться только самые необходимые люди. Ты Иван Филиппович, жена Петькина, если нужна будет помощь, и больше никого. Чем меньше людей — тем меньше заразы принесут.

— Постельный режим — полный, — продолжал я. — Петька не должен даже приподниматься первые две недели. Если захочет встать, справить нужду — подавай судно. Движения сейчас смертельно опасны — ребра могут сдвинуться, швы разойтись.

— А кормить как? — спросила тихим голосом женщина, которая все это время сидела в углу. Я понял, что это жена Петьки — Марьюшка.

— Первые дни только отвары, — ответил я ей. — Ивовой коры, ягодный морс, слабый мясной бульон. Ничего твердого, ничего, что требует жевания. Организм должен тратить силы на заживление, а не на переваривание пищи.

Марьюшка кивнула, вытирая слезы рукавом.

— И обязательно следите за температурой, — добавил я. — Если начнется жар — увеличивайте количество ивового отвара. Можно еще холодные компрессы на лоб класть, но осторожно, чтобы не застудить.

Я подошел к постели, где лежал Петька. Дыхание его было ровным, пульс — сильным и четким. Но понимал, что в ближайшие дни его состояние может измениться самым непредсказуемым образом.

— Иван Филиппович, — сказал я серьезно, глядя ему прямо в глаза. — То, что сейчас происходит с твоим племянником — это борьба не на жизнь, а на смерть. Если будешь точно выполнять все, что я сказал, у него есть шанс выжить. Но если хоть в чем-то послабишь, пожалеешь, забудешь — может умереть.

— Понял, Егор Андреевич, — твердо ответил Иван Филиппович. — Все будет сделано как надо. Не усну, не отлучусь, пока не поправится.

Я положил ему руку на плечо:

— И еще одно. Если что-то пойдет не так — если рана начнет гноиться, если температура поднимется выше терпимого, если дыхание станет тяжелым — немедленно пришли гонца в Уваровку. Мы приедем в любое время дня и ночи.

Ричард тем временем проверил дренаж и повязки ещё раз. Все выглядело аккуратно и надежно.

— Мне тоже нужно остаться на ночь, — сказал он. — Первые часы после операции самые опасные. Вдруг начнется кровотечение или что-то еще.

Я кивнул — предложение было разумным.

— Хорошо, Ричард. А мы с Митяем и Степаном завтра утром приедем, посмотрим, как дела.

Я пробежался взглядом по тому, что записал Иван.

— Хорошо, — сказал я, кивая Ивану Филипповичу. — Записал всё. Если что забудешь — читай.

Иван аккуратно сложил лист, словно это было величайшее сокровище.

— Спасибо вам, Егор Андреевич, — сказал он, и голос его дрожал от переполнявших эмоций. — Что бы ни случилось, знайте — мы никогда этого не забудем. Никогда.

Я пожал ему руку и еще раз посмотрел на Петьку. Парень лежал спокойно, и только по легкому подрагиванию век можно было понять, что наркоз начинает отходить.

— Удачи, Петька, — тихо прошептал я. — Держись, парень.

Когда мы вышли на улицу, уже стемнело. Я аж глазам своим не поверил — неужели день так быстро пролетел? Заозирался по сторонам, словно очнулся от долгого сна, и тут же уставился на Ивана, который вышел нас провожать.

— А че, ночь уже? — спросил я, не скрывая удивления.

— Нет, барин, вечер, — ответил Иван Филиппович, поглаживая бороду. — Солнышко только за лес закатилось.

Сам же он что-то шептал на ухо жене Петра.

Действительно, время пролетело очень быстро. А ведь казалось, что только в обед приехали в деревню.

— Ну что ж, ладно, — протянул я, оглядываясь по сторонам. — Будем собираться.

— Вас проводить, Егор Андреевич? — спросил Иван.

— Да не, доберёмся сами, — ответил я, покачав головой. — А Захар не приезжал? — уточнил я.

Иван пожал плечами и обратился куда-то в темноту, к сараям и хозяйственным постройкам:

— Захар был?

Из хлева неспешно вышел тот самый здоровенный детина, который нам лошадь Яру помогал запрячь в воз при первой встрече.

— Дак это… был тут, да, — проговорил он басом, почёсывая затылок, — он тут покрутился, вопросы разные позадавал про дорогу да про Петьку, да как они в город ездили, да по какой дороге, а потом и это… ускакал куда-то. Сказал, что дело у него важное появилось.

— Понятно, — пробормотал я. Вот так всегда — когда нужен человек, его и след простыл. — Ладно, поехали сами.

Тут подошла Марья, неся кувшин, обмотанный кожей. Иван Филиппович принял у нее из рук ёмкость и передал нам:

— Вот, первак. Самый лучший.

Я кивнул Митяю и тот взял кувшин к себе.

Мы вскочили на лошадей — я, Степан и Митяй. Неспешным шагом, чтобы не напороться на какую-то ветку или упавшее дерево, поехали в сторону Уваровки.

— Степан, — переспросил я его, — ты видишь что-нибудь в этой тьме?

— А тут и глядеть не надо, барин, — отвечал тот с привычным спокойствием. — Тропа одна, лошади сами выведут. Они дорогу помнят лучше нас с вами. Только гнать не нужно — споткнутся ещё.

Действительно, конь под мной шёл уверенно, словно и в кромешной тьме каждый поворот тропы знал наизусть. Только изредка фыркал да ушами прядал, когда ветка слишком низко свисала или сова где-то поблизости ухнет. А вокруг стояла такая тишина, что слышно было, как копыта по твёрдой земле стучат, да как где-то вдалеке филин кричит.

Где-то через полчаса, а может, минут сорок, мы увидели долгожданные огоньки. Очертания Уваровки проступили в темноте, и в окнах то там, то сям горел тёплый свет лучин и свечей.

Отдав поводья лошади Степану, я спрыгнул возле своего дома и поспешил к сеням. По дороге чуть было не споткнулся о Бусинку — она кинулась мне под ноги, радуясь моему возвращению.

— Чёрт возьми, — чертыхнулся я, придерживаясь за косяк. — Чуть лоб не расшиб.

Зашёл в горницу, и тут же Машка выскочила мне навстречу, всполошённая и обеспокоенная:

— Егорушка, ты чего ругаешься-то? Что случилось?

— Да Бусинка эта в ногах запуталась, — буркнул я, стягивая сапоги. — Чуть носом об порог не хлопнулся. А ты чего не спишь-то? — спросил я, заметив, что жена ещё не готовилась ко сну.

— Так тебя жду, Егорушка, — ответила она, обнимая меня. — Переживала, как бы чего не случилось в дороге. Темнота-то какая… Проголодался, поди? Давай ужинать будешь.

При свете лучины я перекусил тем, что Машка приготовила. Еда показалась особенно вкусной после долгого дня, и я с удовольствием доел всё до последней крошки. Потом мы ещё немного поговорили: я рассказал как прошла операция, не вдаваясь в подробности и мы легли спать.

Утром проснулся, когда солнце уже высоко встало и лучи его пробивались сквозь оконце прямо на постель. Неспешно потянувшись и почувствовав, как тело отдохнуло за ночь, вышел на улицу умыться студёной водой из колодца. На дворе стояла прекрасная погода — солнышко пригревало, птицы пели, и воздух был свеж и чист.

Машка с Анфисой уже приготовили завтрак — кашу гречневую с маслом, яйца, хлеб свежий да молоко парное.

Когда уже доедал последнюю ложку каши, услышал конский топот. Выглянул в окошко и увидел, что к дому подъехали Захар с Никифором. Вот и объявились, наконец! Любопытно, что за дело такое важное вчера появилось у него.

Вышел на крыльцо, смотрю, Захар уже идет на встречу. И сразу видно было — дело серьёзное творилось. С палашом да пистолем за поясом, весь в дорожной пыли, но с довольным выражением лица. Никифор за ним следом спешился, тоже вооружённый и усталый, но явно удовлетворённый проделанной работой.

Вошёл Захар во двор неспешно, но с достоинством, поклонился по-военному:

— Доброе утро, Егор Андреевич.

— Да привет, привет, пропажа наша, — отвечал я, отставляя кружку с молоком и пристально разглядывая своего служивого. — Где это ты вчера укатил-то? А я тебя ищи-свищи в темноте.

— Так вы же сами сказали лихих людей отловить, — спокойно проговорил Захар, поправляя на поясе оружие. — Вот я и поехал дело делать.

Я удивлённо вскинул бровь и посмотрел на него с нескрываемым любопытством:

— И что, отловил?

— Ну, в неком роде, да, — ответил он, и в голосе его послышалась какая-то особенная интонация.

— В каком смысле — в неком роде? — переспросил я, чувствуя, что за этими словами кроется что-то важное.

Захар почесал бороду и вздохнул:

— Ну, найти-то мы их нашли, да отловить не получилось.

— Это как — сбежали, что ли? — спросил я, хмуря брови.

— Да нет, — покачал головой Захар. — Живыми не дались. Яростно сопротивлялись, душегубы окаянные.

— А, — протянул я, и сразу всё стало понятно. — Значит, дрались до конца?

— Да мы, Егор Андреевич, чтоб долго их не искать и по лесам не рыскать, на живца решили ловить, — начал рассказывать Захар, присаживаясь на завалинку. — Пахома в крестьянскую одежду одели, да с лошади седло сняли. Вот он в поводу её и вёл, словно простой мужичок домой с поля возвращается.

Никифор кивнул, подтверждая слова Захара:

— В тех самых местах это было, про которые мы вчера расспрашивали в деревне соседней, где разбой с Петькой случился. Пахом туда пошёл, прошёлся по дороге, потом обратно направился, а мы из лесу наблюдали, готовые в любую минуту на помощь прийти.

— И что дальше? — поторопил я, заинтригованный рассказом.

— А эти душегубы не выдержали, — продолжал Захар с мрачной усмешкой. — Видно, жадность их пересилила. Напали на Пахома, думали — лёгкая добыча. Тот, ясное дело, стрекача дал, как и договаривались, но те, видать, были готовы к такому повороту событий. Хорошо, что мы близко были — еле поспели, чтобы беды не случилось с Пахомом. А как те поняли, что это не они охотятся, а за ними охота идёт, — так мы из кустов и выскочили, — рассказывал Захар, и глаза его заблестели воинственным огнём. — Они поняли сразу, что попались, как рыба в сеть. И бой нам дали отчаянный. Сразу видно было — народ бывалый, не первый раз с оружием дело имели.

— Много их было? — переспросил я, наливая себе ещё молока.

— Да человек девять, наверное, — задумчиво ответил Захар. — Может, десять. В темноте-то не больно разглядишь. Все вооружённые — кто ножом, кто дубиной здоровенной, у одного топор был.

— И что же?

— А что, — пожал плечами Захар. — Нескольких с пистолей уложили сразу, как только заварушка началась. Остальных на палаш взяли, да бердыш Никифора добрую службу сослужил. Что они со своими дубинами против нашего оружия могли сделать? Хоть и дрались отчаянно, но силы неравные оказались.

Никифор, до сих пор молчавший, добавил:

— Один из них был здоровенный детина, настоящий богатырь. С топором на нас кинулся, да только против пистоля и топор не поможет. А другой — видно, главарь их — до последнего сопротивлялся. Даже раненый, а всё дрался.

— А точно эти были? — спросил я, хотя уже не сомневался в ответе.

— Да эти, эти, — кивнул Захар. — Мы уже с утра лошадей, которых они отжали у старосты той деревни, привезли ему обратно. Тот нас благодарил-благодарил, спасибо вам передавал, Егор Андреевич. Говорил, что уж и не надеялся своих скотин увидеть.

— Ну и молодцы, — ответил я, чувствуя облегчение от того, что эта угроза миновала. — Быстро же вы управились с делом.

— Так, а чего с этим тянуть-то? — возразил Захар, вставая с завалинки и отряхивая одежду от пыли. — Нельзя таким разбойникам волю давать, Егор Андреевич. Они ж только плодиться будут, да шайка их разрастаться станет. Сегодня одну деревню грабят, завтра — другую. А там и до нас доберутся.

Он улыбнулся, но улыбка эта была суровой и решительной:

— Лучше сразу корень зла вырвать, чем потом с целым войском бороться. Теперь в наших краях спокойнее будет. Мужики могут без страха по дорогам ездить, а бабы в поле работать.

— А раненых среди наших не было? — поинтересовался я.

— Пахома слегка ножом царапнули, — ответил Никифор. — Да и то по касательной. Перевязали, заживёт. А так — все целые остались. Видно, Бог помог правое дело делать.

— Что ж, отлично, — сказал я, поднимаясь с лавки. — Заходите в дом, позавтракаете с дороги. Анфиса, накрой на стол для добрых молодцов! Заслужили они хорошей трапезы.