Воронцов. Перезагрузка. Книга 5

Глава 14

Я стоял ошарашенный беседой, которая только что состоялась с Иваном Дмитриевичем. Словно гром среди ясного неба — вот так можно было описать то, что на меня свалилось. Ноги будто ватными стали, а в висках стучало так, что казалось, вот-вот голова расколется.

Видел, как он неторопливо дошёл до своих охранников. Кивнул деревенским, сел в седло своего жеребца и медленно поехал прочь. Его спутники пристроились по бокам, и вся троица неспешно скрылась за поворотом лесной тропы. Только цокот копыт ещё долго доносился из чащи, да птицы переполошились на ветвях.

Какое-то время в голове царил настоящий хаос. Мысли скакали, как бешеные, одна другую перебивала. Оказывается, я далеко не первый попаданец в этом мире! Таких тут, по словам Ивана Дмитриевича, пруд пруди. Вон даже у самой Екатерины Великой есть личный эндокринолог из восьмидесятых — моего времени! Абсурд? Тот еще. Но выходит что реальность.

У них тут, получается, целый реестр попаданцев ведётся. И я теперь в этом реестре числюсь. Непонятно пока в качестве кого или чего — союзника, нейтрала или потенциальной угрозы, но Иван Дмитриевич дал ясно понять, что пока кардинальные меры против меня применяться не будут. Пока — ключевое слово.

Значит, вывод какой? Не нужно бежать впереди паровоза. По крайней мере, сильно не нужно. Не стоит резко менять ход истории. Нужно быть осторожным, дипломатичным, незаметным. Хотя после сегодняшнего разговора о незаметности можно забыть — они меня уже засекли.

Я медленно пошёл в сторону деревни, ноги будто сами несли, а голова всё ещё кружилась от услышанного.

А навстречу мне бежала Машка — вся зарёванная, с растрепанными волосами, выбившимися из-под платка. Лицо красное от слёз и бега, глаза опухшие, губы дрожат. За ней трусцой бежали Захар с Тимофеем и Пахомом. А чуть дальше Петька со Степаном, тоже спешили, не отставали от основной группы.

Завидев меня, Машка сначала сбавила шаг, словно не поверила своим глазам. Остановилась, вгляделась, и тут её словно током ударило. Ноги подкосились, она опустилась прямо на траву, даже не глядя, куда падает, и завыла в голос. Да так горько, так пронзительно, что у меня аж душа в пятки ушла. Это был не плач — это был вопль отчаяния, накопившегося за время ожидания и страха.

Вся братия, что бежала за ней, тоже сбавила шаг, остановилась поодаль. Мужики переминались с ноги на ногу, не зная, что делать. Захар почесал затылок, Тимофей сплюнул в сторону, Пахом покрутил в руках шапку. Видно было, что и они волновались, искали меня, но теперь не знали, как себя вести при таком женском горе.

Я подбежал к Машке, упал рядом на колени, схватил её за плечи:

— Солнце моё, что случилось? Что ты так убиваешься?

А она, завывая и всхлипывая, стала причитать между рыданиями:

— Как… как мужик этот из леса вышел… один… сели на лошадей… ускакали… А тебя всё нет и нет… Думала… думала, что убил он тебя там… в лесу… Господи, думала… больше не увижу…

Слова её прерывались всхлипами, она дрожала всем телом, цеплялась за мою рубаху дрожащими руками. И в этот момент я понял, какую муку ей пришлось пережить. Она видела, как я ушёл в лес с незнакомым человеком. Видела, как этот человек вернулся, сел на коня и уехал. А меня всё не было.

— Дурочка ты моя, — прошептал я, гладя её по волосам. — Кто ж меня убьёт-то? Я же здоровый, сильный…

— Но он-то вышел, а тебя всё не было! — всхлипнула она. — Всё не было! Я думала… думала…

— Вот он я, перед тобой, живой и невредимый, — сказал я, приподнимая её подбородок, чтобы она посмотрела мне в глаза. — Так что прекращай рыдать, это вредно для нашего будущего ребёнка.

При упоминании ребёнка её рыдания только усилились. Она вцепилась в меня, как утопающая в спасательный круг.

Я обнял её, прижал к себе крепко-крепко, почувствовал, как дрожит её тело, как бьётся её сердце. Её волосы пахли дымком от печи и полевыми травами, а слёзы были солёными на вкус, когда она прижималась лицом к моей щеке.

— Тише, тише, родная, — шептал я ей в ухо. — Всё хорошо, всё прошло. Я здесь, я с тобой, никуда не денусь.

Мы так просидели на траве несколько минут — она в моих объятиях, я гладил её по спине, по волосам, чувствовал, как постепенно уходит дрожь из её тела, как выравнивается дыхание. Мужики стояли поодаль, деликатно отвернувшись, понимая, что это момент слишком интимный для посторонних глаз.

В эти минуты я остро осознал, что значит для кого-то быть центром вселенной. Для Машки я был не просто мужем — я был её опорой, её будущим, отцом её ребёнка, её единственной надеждой в этом непредсказуемом мире. И когда она думала, что потеряла меня, для неё рушился весь мир.

— Прости меня, дурака, — прошептал я ей. — Мог бы предположить, что ты волнуешься и все глаза проглядела, пока мы в лесу разговаривали.

— А о чём вы так долго говорили? — спросила она, немного отстранившись и вытирая слёзы тыльной стороной ладони.

Вот тут я и растерялся. Что ей сказать? Что мы обсуждали попаданцев, временные парадоксы и политику российской империи? Что этот человек знает про моё настоящее происхождение и может решить мою судьбу одним словом? Что я живу под дамокловым мечом, не зная, когда он упадёт?

— Да так, по хозяйству, — соврал я. — Он из управляющих помещичьих, опыт перенимал. Долго рассказывал, как урожай лучше собирать, скот держать…

Она кивнула, поверив или сделав вид, что поверила. Может, в глубине души и чувствовала, что я что-то скрываю, но не стала допытываться.

Внутри у меня всё ещё клокотал ураган мыслей. Разговор с Иваном Дмитриевичем кардинально изменил моё представление об этом мире, в который я попал. Оказывается, здесь действует целая система контроля над попаданцами. Кто-то наблюдает, кто-то решает, кого оставить в покое, а кого устранить. И теперь я — часть этой системы, хочу того или нет.

Когда Машка наконец успокоилась и дрожь в её руках утихла, я бережно помог ей приподняться с земли, придерживая под локоть. Она всё ещё всхлипывала, но уже тише, и я видел, как постепенно к ней возвращается самообладание. Лицо её было заплаканным, волосы растрепались, но главное — она больше не металась в панике.

— Всё хорошо, всё позади, — шептал я ей, поглаживая по спине. — Идём домой.

Мы медленно пошли в сторону деревни. Мужики ушли чуть раньше, видя, что я успокаиваю жену и со мной всё в порядке.

— Идите, идите, — махнул я им рукой. — Всё хорошо. Потом поговорим.

Они нехотя разошлись по своим делам, но я видел, как они то и дело поглядывают в нашу сторону, готовые в любой момент подойти, чтоб выведать подробности загадочной встречи.

Зайдя к себе во двор, я, дабы избежать немедленных расспросов от Захара да Фомы, громко и нарочито весело спросил Анфису:

— А обед у нас сегодня будет? Что-то проголодался после прогулки!

Анфиса, аж руками взмахнула от неожиданности:

— Егор Андреевич! Да конечно же будет! А где накрывать прикажете? В горнице?

— Да вот под яблоней и накрывай, — ответил я. — А то душно как-то в доме. На воздухе лучше.

Анфиса, привычная к нашим причудам, только кивнула и засуетилась. Не прошло и пяти минут, как стол под яблоней был застелен, расставлены тарелки, разложены ложки. Анфиса принесла горшок с щами, миску жареной картошки, хлеб, солёные огурцы и кувшин с квасом. Всё как полагается — обычный крестьянский обед, но сытный и вкусный.

Я специально не торопился садиться за стол, делая вид, что наслаждаюсь прекрасным теплым днём. На самом деле я видел, как метрах в десяти за забором переминаются с ноги на ногу Захар, Фома, да Петька со Степаном. Они старались делать вид, что случайно оказались поблизости — то в землю палкой тыкали, то между собой о чём-то шушукались. Но взгляды их то и дело обращались к нашему столу, и было ясно как божий день, что они сгорают от любопытства.

Я не выдержал этого немого морального прессинга и, вздохнув, махнул им рукой:

— Заходите, чего уж там. Места всем хватит.

Им два раза говорить не нужно было. Захар первым протиснулся в калитку, за ним Фома, потом Петька и Степан. Чуть ли не бегом оказались они рядом со столом, стараясь выглядеть непринуждённо, но глаза у всех горели нетерпеливым ожиданием.

— Ну что, отобедаем, — сказал я, присаживаясь на скамейку.

Машка села рядом со мной, всё ещё бледная, но уже взявшая себя в руки. Мужики расселись по другую сторону стола, стараясь не смотреть на нас слишком пристально.

Они ничего не стали спрашивать сразу — видели, что время ещё не настало. И мы принялись кушать. Анфиса, заметив прибавившихся едоков, быстро принесла ещё тарелок и ложек, подлила щей, добавила хлеба. Ели мы молча, только изредка переглядывались. Щи были отменные, с мясом и кислой капустой, картошка рассыпчатая, хлеб свежий. После всех утренних волнений еда пришлась кстати.

А когда все доели и Анфиса убрала со стола, оставив только кувшин с квасом и несколько кружек, Захар с Фомой пристально уставились на меня. Глаза у них были серьёзные, выжидающие. Петька же со Степаном, наоборот, отводили взгляд, но тоже было видно, что хотят узнать, кто это был за человек и что он хотел.

Я понимал, что молчать уже хватит — народ волновался и слухи могут пойти самые невероятные. Но и рассказывать всю правду тоже было нельзя. Понятное дело, что-то, откуда я родом, и основную цель визита Ивана Дмитриевича им знать не нужно и не полезно. Поэтому я решил ограничиться частью правды — той, которая их непосредственно касалась.

— Покупка оружия не осталась без внимания у власть имущих, — сказал я, отпивая квас и внимательно наблюдая за их реакцией.

— Да как же так⁈ — возмутился Захар, подаваясь вперёд. — Мы же всё по-тихому сделали!

— И нигде лишнего внимания не привлекли! — подхватил Фома, стуча кулаком по столу. — Никому ни слова не сказали, дорогой окольной ехали, в Туле с торговцами как с чужими разговаривали!

Петька и Степан кивали, соглашаясь. Лица у всех четверых были встревоженные — понятно, что мысль о том, что их заметили власти, их пугала.

— Это вам так кажется, — ответил я, стараясь говорить спокойно и убедительно. — Видите — с самой Тулы приехал человек губернатора и сделал мне замечание. Не строгое, но всё же.

— И что теперь будет? — спросил Захар, нервно комкая в руках шапку. — Нас под суд отдадут? В тюрьму посадят?

— Всё хорошо будет, — успокоил я их. — Просто в следующий раз, когда поедете за оружием, прямиком к нему нужно будет обращаться. Да и не вам ехать, а мне, — добавил я. — Со мной он уже переговорил, мы договорились. И тогда всё будет хорошо, без лишних вопросов и подозрений.

Мужики переглянулись, явно облегчённо вздохнули. Видно было, что такой поворот их устраивает — главное, что никого арестовывать не собираются.

— А что же вы так долго разговаривали? — не унимался Захар. — Мы уже переживать начали. Я несколько раз порывался в лес пойти, посмотреть, что там делается. Но видел, что охрана этого мужика спокойна, никаких признаков беспокойства не проявляет.

— А то, что он без боя не мог бы с вами справиться, никто не сомневался, — добавил Фома.

— Ну я же сказал вам ждать — вы так и сделали, молодцы, — похвалил я их. — Дисциплина — это хорошо. Показали, что на вас можно положиться. Всё же хорошо решилось, — продолжал я, — вот и не забивайте дурными мыслями голову. Дело житейское — власти всегда следят за торговлей оружием. Это их работа такая. А то вон, — я махнул рукой в сторону светёлки, где уже у окна сидела Машка и молча смотрела на нас. — Она себя до истерики довела, а ей сейчас это ой как не надо.

Все посмотрели на Машку, и на лицах их отразилось понимание.

— Да уж, Марье Фоминичне сейчас покой нужен, — согласился Захар, понизив голос. — А мы тут её напугали своими страхами.

— Егор Андреевич правильно говорит, — поддержал Фома. — Нечего зря переживать. Власти про нас знать хотят — значит, мы люди не последние. Это даже хорошо в каком-то смысле, тем более, что хорошо всё у вас решилось.

Петька и Степан молча кивали. Настроение у всех заметно улучшилось — страх сменился любопытством и даже некоторой гордостью от того, что их заметили в губернии.

— А этот человек — он ещё приедет? — спросил Захар.

— Не знаю, — честно ответил я. — Если понадобится — приедет. Но я думаю, что пока нет. Всё что нужно было, мы обсудили.

— И охрана у него была знатная, — заметил Петька, первый раз за весь разговор подавший голос. — Видно, что служивые. И лошади хорошие.

— Губернаторские люди, — кивнул я. — Им положено хорошо выглядеть и быть готовыми к любым неприятностям.

Разговор постепенно перешёл на другие темы, но я видел, что мысли мужиков всё ещё заняты недавним происшествием. Время от времени они бросали взгляды на лес, словно ожидая, что таинственный гость может вернуться.

Вскоре мужики засобирались по домам. Прощались они как-то особенно уважительно, словно я в их глазах поднялся на ступеньку выше. Видимо, тот факт, что со мной лично разговаривали губернаторские люди, произвёл на них впечатление.

— Ну что, — сказал я Машке, когда мы остались одни. — Пережили мы эту историю. Теперь можно спокойно жить дальше.

Она кивнула, но я видел, что полностью успокоилась она ещё не совсем. Женская интуиция подсказывала ей, что не всё так просто, как я рассказал. Но расспрашивать не стала — доверяла мне и знала, что если нужно будет, я сам всё расскажу.

Анфиса убрала со стола, мы с Машкой поднялись в светёлку. День выдался тяжёлый, но главное — обошлось без серьёзных неприятностей. Пока что всё шло по плану, хотя появление Ивана Дмитриевича заставило меня серьёзно задуматься о будущем.

Но думай, не думай, а после обеда, когда солнце уже порядком припекало и в доме стало душновато, я все же подозвал к себе Анфису. Та как раз прибирала в горнице.

— Анфиса, — сказал я, поднявшись с лавки, где сидел в раздумьях, — ступай к Степану, попроси у него пару ведер яблок. Да смотри, чтоб спелые были, румяные. И помой их хорошенько, а потом нарежь на кусочки, убрав все косточки до единой.

Анфиса остановилась, держа в руках половую тряпку, и вопросительно посмотрела на меня:

— А что это будет, Егор Андреевич? Может, пирог какой задумал?

— Ты сделай, как прошу, а там покажу и расскажу, — ответил я, поднимаясь и направляясь к двери. — Дело хорошее будет, полезное.

Анфиса кивнула и поспешила выполнять поручение, а я тем временем кликнул Митяя. Парень как раз во дворе с кем-то из работников обсуждал, как лучше крышу на флигеле починить.

— Митяй! — окликнул я его. — Оставь пока крышу, есть дело поважнее.

Тот сразу подбежал, утирая вспотевшие руки о рубаху:

— Слушаю, Егор Андреевич!

— Принеси мне стеклянные изделия, которые больше всего в моем понимании похожи на банки. Помнишь, я тебе показывал как-то, какими должны быть литровые банки? Ты видел и несколько штук сделал тогда.

Митяй сразу оживился — он гордился своим стеклодувным мастерством и любил, когда его изделия требовались для какого-то важного дела:

— Ах, те, что с широким горлышком и ровными стенками! Помню, помню. Сколько нужно?

— Да сколько есть, столько и неси.

Тот кивнул и побежал во флигель, а я остался ждать во дворе, прикидывая в уме, как лучше все организовать. Через пару минут Митяй вернулся, неся перед собой деревянный ящик, в котором аккуратно, переложенные соломой, лежало полтора десятка стеклянных банок — от небольших, объемом с полулитра, до добротных литровых. Стекло было чистое, без пузырьков, работа — на совесть.

— Вот, глядите, Егор Андреевич! — с гордостью сказал Митяй, ставя ящик на лавку. — Все как учили — и стенки толстые, чтоб не лопнули, и горлышко широкое, чтоб удобно было что внутрь класть.

— Молодец, — похвалил я, осматривая банки, в которых были все горлышки разного размера. — Теперь слушай следующее задание. Приготовь куски мягкой кожи, но толстой, понимаешь? По размерам такой, чтобы накрывала банку сверху с запасом, так чтобы можно было обвязать бечевкой и таким образом закрыть банку плотно-наплотно.

Митяй на мгновение задумался, прикидывая размеры, потом кивнул, уловив суть задания:

— Понял! Сейчас найду подходящую — у меня есть кусок толстой воловьей кожи, мягкой, эластичной. В самый раз будет!

И убежал, оставив меня с банками. Я внимательно осмотрел каждую — работа и вправду была отличная. Стекло чистое, прозрачное, формы правильные. Для моих целей — то что надо.

Тем временем Анфиса уже управилась с яблоками. Принесла два полных ведра отборных плодов — румяных и спелых. Расположилась за большим столом в горнице и принялась мыть каждое яблоко. Потом нарезала — аккуратно, ровными дольками, тщательно выбирая все косточки и убирая поврежденные места.

Когда Анфиса закончила резать яблоки — а получилась целая гора ароматных долек, — я взял самый большой горшок, какой только был в доме. Тот был добротный, с толстыми стенками и широким дном, как раз подходящий для долгой варки.

— Анфиса, помоги высыпать яблоки, — попросил я.

Мы вместе аккуратно переложили всё в горшок. Яблоки заполнили его почти до краев, источая свежий, немного терпкий аромат. Добавили немного воды.

— А теперь сахар, — сказал я, доставая мешочек с сахарным песком. — Смотри и запоминай пропорции. На каждые две части яблок — одна часть сахара. Не больше и не меньше.

Анфиса внимательно следила, как я отмериваю сахар большой деревянной ложкой, высыпая его поверх яблок. Белые кристаллики красиво контрастировали с румяными дольками.

— Зачем так много сахару? — поинтересовалась она. — Очень сладко получится же?

— Не очень, — заверил я. — Сахар не только для вкуса нужен. Он поможет яблокам лучше сохраниться, дольше не портиться. Увидишь сама.

Мы вместе перенесли тяжелый горшок к печи. Огонь в ней ровно горел — Анфиса умела поддерживать правильную температуру. Поставили горшок на самое горячее место, прямо над пламенем.

— Теперь слушай внимательно, — сказал я, когда первые пузырьки начали появляться на поверхности. — Как поплывут яблоки, как пойдут пузыри — обязательно ставь горшок на край печи, где не так жарко, и помешивай постоянно длинной деревянной ложкой. Медленно, аккуратно, чтоб не пригорело.

— А долго варить-то? — спросила Анфиса, взяв в руки большую ложку и приготовившись к работе.

— Час примерно. Даже, чуть больше. Когда яблоки станут прозрачными, как янтарь, а сироп загустеет — тогда и готово. А потом разольешь по банкам, — я указал на стеклянные емкости, которые я тем временем расставил рядком, — и плотно накроешь кожей, завязав крепко-накрепко, чтобы воздух не проходил.

— А что это будет? — снова спросила Анфиса, уже начиная помешивать содержимое горшка.

— Варенье, — сказал я с улыбкой. — Очень вкусное. Зимой будем ложечкой есть да вспоминать лето.

— А, чуть не забыл! — вспомнил я важную деталь. — Как закипит хорошенько — сверху будет образовываться пенка, белая такая, с пузырьками. Вот ее аккуратно собирай и отдельно на тарелку складывай.

— А зачем? — удивилась Анфиса. — Выбросить, что ли?

— А затем, что так надо, — усмехнулся я. — Увидишь сама. Только не вздумай выбросить — это самое вкусное будет.

Анфиса недоуменно кивнула и принялась за дело. Я остался рядом, наблюдая за процессом и давая советы. Яблоки постепенно меняли цвет, становились более мягкими, а сахар растворялся, образуя ароматный сироп.

Через минут двадцать, а может, и полчаса, когда варенье уже активно кипело и по кухне разносился потрясающий аромат, Анфиса собрала первую пенку. Тарелка наполнилась золотистой, слегка пенистой массой, от которой исходил просто невероятный запах.

— Егор Андреевич, — сказала она, не отрываясь от помешивания, — пахнет-то как вкусно!

Я взял у неё тарелку с пенкой и подошел к Машке, которая сидела на лавке у окна и с интересом наблюдала за всем процессом. Достал чистую деревянную ложку и зачерпнул немного пенки.

— Пробуй, — сказал я, протягивая ей ложку.

Машка недоверчиво посмотрела на незнакомое лакомство, но потянулась за ложкой.

— Да стой ты! — аж выкрикнул я, успев перехватить ее руку. — Подуй сначала, а то горячая — язык обожжешь!

Она послушно стала дуть на ложку, раздувая щеки от усердия. Когда пенка немного остыла, она осторожно попробовала. И тут же ее глазки закатились от удовольствия, а на лице появилось выражение такого блаженства, что я невольно улыбнулся.

— Егорушка! — воскликнула она, причмокивая губами. — Как же вкусно-то! Как мед, только еще лучше! А это весь горшок будет таким вкусным?

— Нет, солнышко мое, — сказал я, присаживаясь рядом с ней на лавку. — Это только пенка такая особенная получается. Да и то на любителя. Но само варенье тоже будет вкусным. Немного другим, но тоже очень хорошим. Увидишь.

Машка закивала, уже мечтательно поглядывая на горшок, где продолжало булькать варенье.

Время шло, и аромат становился все насыщеннее. Анфиса периодически собирала пенку, и тарелка постепенно наполнялась этим лакомством. Я следил за процессом, давая указания когда надо помешать поактивнее.

Наконец, через час с небольшим, яблочные дольки стали прозрачными и янтарными, а сироп приобрел нужную густоту. Я попробовал варенье на ложку — оно тянулось тонкой нитью и имело идеальную консистенцию.

— Все, готово, — объявил я. — Теперь разливай по банкам.

К тому времени Митяй уже принес кожаные лоскуты — аккуратно вырезанные кружки из мягкой, но плотной кожи, которые идеально подходили для закрывания банок.

Я показал Анфисе, как правильно разливать варенье — черпаком, аккуратно, чтобы не разбить стеклянные стенки и не обжечься. Банки наполнялись золотистой массой, в которой красиво просвечивали янтарные дольки яблок.

— А теперь самое важное, — сказал я, беря одну из банок. — Смотри, как завязывать.

Я накрыл банку кожаным кружком, следя, чтобы кожа плотно прилегала к краям горлышка, затем туго обвязал бечевкой, делая несколько узлов для надежности.

— Видишь? Воздух внутрь попадать не должен, иначе варенье испортится. А так оно всю зиму простоит, а может, и дольше.

Анфиса внимательно наблюдала, а потом сама принялась завязывать остальные банки. Руки у нее были ловкие, и вскоре на столе выстроился ряд аккуратно закрытых банок с вареньем.

Банок немного не хватило — варенья оказалось больше, чем я рассчитывал, но это даже к лучшему. Остатки — где-то с полулитра ароматного варенья — мы положили в глиняную тарелку и оставили остывать.

— Анфиса, — попросил я, когда все дела были закончены, — к ужину принеси свежего молочка.

— Хорошо, Егор Андреевич, — кивнула она, утирая руки о передник. — А что к ужину готовить?

— Ничего не надо. Хлеба свежего нарежь, молоко принеси да варенье наше поставь. Этого хватит.

Вечером, когда солнце уже клонилось к закату и в доме стало прохладнее, мы с Машкой уселись за стол ужинать. Анфиса принесла кувшин с парным молоком. Рядом лежал каравай теплого хлеба, еще пахнущего печью, а в центре стола красовалась тарелка с остывшим вареньем.

Я наломал хлеб толстыми ломтями, налил в кружки молоко и зачерпнул ложкой варенье. Машка с нетерпением ждала, когда можно будет попробовать.

— Ну вот, — сказал я, намазывая варенье на хлеб, — пробуй теперь настоящее варенье.

Она осторожно откусила кусочек хлеба с вареньем, запила молоком и снова закатила глазки от удовольствия.

— Вкусно, Егорушка! — сказала она с набитым ртом.

Я тоже попробовал — и меня тут же накрыла волна воспоминаний. Как в детстве, когда к дедушке с бабушкой ездил, когда малым был. Тот же вкус, тот же аромат, те же ощущения.

— Хорошо, — тихо сказал я, глядя на довольную Машку. — Вот так и должно быть.