Воронцов. Перезагрузка. Книга 3

Глава 4

За следующие пару дней мужики достроили оба дома и заканчивали укладывать солому на крышу. С первыми лучами солнца начался долгожданный переезд Фомы с Пелагеей и Петра с семейством.

— Ну, с Богом! — перекрестился Фома, берясь за сундук с пожитками с одной стороны, а с другой подхватил Митяй.

Пелагея семенила рядом, прижимая к груди узелок с иконами.

— Ты смотри, не урони! — причитала она. — Там же бабкино приданое!

— Двадцать лет не ронял и сейчас не уроню, — буркнул Фома, но на всякий случай перехватил сундук поудобнее.

Петрово семейство двигалось следом — сам хозяин тащил лавку, старший сын волок мешки с одеждой, а жена Дарья руководила процессом, держа на руках младшего.

— Налево заноси, налево! — командовала она мужу, когда тот приблизился к новому дому. — Да не так! Ты что, окривел за ночь?

— Да попробуй с этой лавкой развернуться, — сопел Пётр, маневрируя в дверном проёме. — Она ж, зараза, не гнётся!

Я наблюдал за этой суетой с улыбкой, изредка помогая с особо тяжёлыми вещами. Настроение у всех было приподнятое, несмотря на хлопоты.

Забавный случай вышел с петухом и курами, которых Дарья решила перенести в новый курятник. Она поручила это дело своему среднему сыну, Ваньке.

— Только смотри, держи крепче, — наставляла она. — Особенно петуха!

Ванька, мальчишка лет семи, кивал с серьёзным видом. Но стоило ему взять в руки крупного рыжего петуха, как тот поднял такой переполох, что все куры разлетелись кто куда.

— Держи их! Лови! — кричала Дарья, показывая рукой на ошалевших птиц.

Мужики посмеялись, продолжая работу, а ребятня кинулась на помощь. Картина была та ещё — они с весёлыми криками гонялись за курами, которые с кудахтаньем носились между домами.

— Васька, заходи слева! — командовал Гиршка, подкрадываясь к пеструшке, примостившейся на заборе. — Сейчас я её…

В этот момент петух, улучив момент, взлетел прямо ему на голову.

— Ах ты ж, чтоб тебя! — Гришка отчаянно замахал руками, пытаясь согнать разъярённую птицу.

Все грохнули со смеху, даже Дарья, забыв про строгость, прыснула в кулак.

— Вот тебе и новоселье с почётным караулом, — хохотал Илья, помогая Гришке избавиться от воинственного петуха.

В конце концов, всех кур переловили и водворили на новое место. Петух, словно смирившись с переездом, важно прошествовал в курятник сам, будто так и задумал с самого начала.

К полудню основные хлопоты были позади. Пелагея расстелила в новой горнице домотканую скатерть и выставила угощение — хлеб, солёные огурцы и квас.

— Заходите, люди добрые, отведайте хлеба-соли в новом доме! — приглашала она, раскрасневшаяся от волнения.

Мужики не заставили себя упрашивать. Расселись на новых лавках, с одобрением поглядывая на ровные стены и добротную печь.

— А что, хорошо получилось, — Петр провёл ладонью по гладкому дереву. — Не дом, а загляденье.

— Ещё бы, — кивнул Фома с гордостью. — В таком и помирать не страшно.

— Типун тебе на язык! — всплеснула руками Пелагея. — В новом доме о смерти не говорят!

— Это я к слову, — смутился Фома. — Значит, долго жить будем.

Новосёлы были довольны, дома и впрямь вышли добротные — просторные, светлые, с хорошими печами.

После обеда я отозвал в сторону Захара и остальных служивых.

— Насчёт таунхауса, — начал я. — Решил его переделать.

— Это как? — нахмурился Захар.

— Каждую комнату разделим ещё на две, чтобы у каждого служивого была своя. Для порядка и удобства.

Захар почесал в затылке, обдумывая предложение.

— А что, дело говорите. Так-то сподручнее будет. Каждому своё место, да и приятнее, чем в ангаре. Мы то люди служивые, конечно, привыкли к неудобствам, но там то да — лучше будет.

Мужики со служивыми буквально сразу же пошли работать. Степан с Прохором пилили доски для перегородок, Илья с Петром устанавливали их, а служивые помогали с крепежом и подносили материалы.

— Не криво ли ставим? — сомневался Илья, примеряя очередную доску.

— В самый раз, — заверил его Петька, прищурившись на перегородку. — Ровнее некуда.

До вечера с работой управились. Последним делом перетащили топчаны из ангара.

— Тесновато будет, — заметил один из служивых, примеряясь к своей новой каморке.

— Зато своё, — отозвался другой. — Не то что в остроге, где на одних нарах по десять душ.

Когда последний топчан был установлен, Захар окинул взглядом проделанную работу и вдруг предложил:

— А что если сюда со временем новые топчаны сделать? Добротные, с ящиками под ними для пожитков?

— Это зачем? — спросил я, хотя уже догадывался о его мысли.

— А затем, что эти потом обратно унести, и в случае чего на окраине деревни можно будет стражу нести посменно. Одни дежурят, другие отдыхают. И переночевать будет на чем.

Я одобрительно кивнул. Захар мыслил правильно — деревня росла, и вопросы безопасности становились всё важнее.

— Хорошая мысль. Сам предложил — сам и решай с новыми топчанами.

Солнце уже садилось, когда мы закончили с переделкой таунхауса. Уставшие, но довольные, мы стояли перед рядом маленьких, но опрятных комнатушек.

— Ну вот, теперь у каждого свой угол, — сказал я. — Обживайтесь.

— Благодарствуем, — поклонились служивые.

Я посмотрел на новые дома, на довольные лица людей и подумал, что день прошёл не зря. Деревня становилась настоящим поселением, а люди — общиной. И в этом была своя сила, которую нам ещё предстояло оценить в полной мере.

— Завтра продолжим, — сказал я, глядя на заходящее солнце. — Дел ещё много.

На следующий день пошли к лесопилке. Взяли с собой Ночку с телегой. Утро выдалось свежим, с лёгким туманом, стелющимся над рекой. Ночка бодро перебирала копытами, словно чувствуя важность предстоящей работы.

— Эх, хороший день для работы, — потянулся Прохор, поглядывая на небо. — Дождя не будет.

— Это точно, — кивнул я. — Сегодня нужно успеть многое.

У лесопилки уже суетились мужики, готовя пилы и проверяя оборудование.

— Егор Андреевич! — окликнул меня Семён. — Какие брёвна первыми пускать?

— Давай сначала те, что потолще, — указал я на штабель у реки. — Из них выйдут хорошие доски для пола и стен.

Работа закипела быстро. Визг пил смешивался с гулкими ударами топоров и окриками мужиков. Митяй деловито поправляя упряжь, готовясь к первому рейсу с досками.

— Ты, Митяй, как нагрузишь, сразу вези в ангар, — наказал я. — И укладывайте аккуратно, крест-накрест, чтоб проветривались.

— Знамо дело, — кивнул Митяй, поправляя шапку. — Не впервой.

К полудню уже распилили пятнадцать брёвен. Доски ложились ровными штабелями, а горбыли откладывали отдельно — для стропил и других нужд. Ночка без устали возила телегу туда-сюда, лишь изредка останавливаясь на водопой.

— Гляди-ка, — кивнул Прохор в сторону реки, — кузню-то уже под крышу подводят.

Я обернулся. И правда, на другом берегу виднелся остов будущей кузни. Мужики суетились на стенах, укладывая верхние венцы. Даже отсюда было видно, как они начали устанавливать стропила из горбылей.

— Пора и нам к печи приступать, — решил я. — Петр, Семён, пойдёмте со мной.

Мы отправились к месту, где заранее приготовили материалы для печи. Глина, камни, песок — всё было сложено аккуратными кучами.

— С чего начнём, Егор Андреевич? — спросил Семён, закатывая рукава.

— Сначала основание, — я начертил на земле прямоугольник. — Здесь выложим из камня, на глиняном растворе. Фундамент должен быть крепким, печь — штука тяжёлая.

Мы принялись за работу. Петр оказался мастером по камню — умело подбирал куски, чтобы они плотно прилегали друг к другу. Семён замешивал глину, добавляя песок в нужной пропорции.

— А эту белую глину куда? — спросил он, указывая на мешки с каолином, что мы позавчера добыли.

— Это для внутренней обмазки, — объяснил я. — Она выдерживает высокие температуры, не трескается. Обычная глина при сильном жаре потрескается и осыплется, а эта — выдержит.

Вскоре фундамент был готов. После короткого перерыва на хлеб с салом и квас мы продолжили работу.

— Теперь кладём первый ряд кирпичей, — показал я. — Здесь будет поддувало, а здесь — дверца для загрузки угля.

Петр аккуратно укладывал кирпичи, проверяя ровность кладки самодельным уровнем. Семён подносил материалы и размешивал раствор. Я следил за общим ходом работы, время от времени поправляя и направляя.

— Стенки должны быть толстыми, — объяснял я. — Чтобы тепло держали.

Когда основная кладка была готова, пришло время для самого важного — внутренней обмазки из белой глины.

— Смотрите, — я зачерпнул горсть белого каолина, — это не просто глина. В ней уже нет металла, мы его вчера извлекли. Зато осталось то, что выдерживает страшный жар.

Я развёл каолин водой до сметанообразного состояния, добавил немного песка для прочности и начал обмазывать внутренние стенки печи.

— Слой должен быть ровным, без пропусков, — показывал я мужикам. — Особенно в том месте, где будет самый сильный огонь.

— А печь-то не простая выходит, — заметил Петр, помогая с обмазкой.

— Не простая, — согласился я. — В ней мы сможем нагревать металл до такой температуры, что он станет мягким, как воск. Тогда его можно будет ковать, придавать любую форму.

Солнце уже клонилось к закату, когда мы закончили основную часть работы. Печь выглядела внушительно — широкое основание, крепкие стены, аккуратное поддувало.

— Завтра закончим верхнюю часть и дымоход, — сказал я, отряхивая руки от глины. — А сегодня пусть подсохнет то, что сделали.

Мы вернулись к лесопилке. Мужики как раз заканчивали работу. За день они распилили тридцать брёвен, получив больше двухсот досок разного размера.

— Митяй, — окликнул я парня, — последнюю партию погрузил?

— Погрузил, Егор Андреевич, — кивнул Митяй, вытирая пот со лба. — Весь день возил туда-сюда. Ночка умаялась, но справилась.

Я подошёл к лошади, погладил её по морде:

— Молодец, Ночка.

Вагонетка, что наладили между берегами, оказалась настоящим спасением. По ней переправляли груз, инструменты и мелкие материалы.

— Удобная штука, — в очередной раз сказал Прохор, глядя, как следующая партия досок уезжает на другой берег. — Сколько времени экономит!

Я кивнул, довольный своим изобретением. А затем обратил внимание на яму неподалёку, куда мужики сбрасывали опилки и щепу.

— Для золы готовите? — спросил я у проходившего мимо Ильи.

— Ага, — кивнул он. — И берёзовые чурбаки для угля уже заготовили. Хороший уголь получается.

Я обвёл взглядом лесопилку. Работа кипела. Мужики трудились слаженно, понимая друг друга с полуслова. За рекой росла кузня, в ней подсыхала печь, вокруг громоздились штабеля свежих досок.

— Всё у нас получиться, — проговорил я, больше для себя, чем для кого-то.

Вечером пришел домой, а Машки нету. Обвел глазами избу — пусто. Тихо как-то сразу стало, неуютно. Понимал, что помогает родителям обустраиваться, но всё равно кольнуло внутри что-то. Привык уже, что встречает меня, суетится у печи, рассказывает, как день прошёл.

Разулся, присел на лавку. Прислушался — вроде шаги на крыльце. Дверь скрипнула, и она появилась на пороге — румяная, с выбившимися из-под платка прядями. Улыбается.

— Егорушка! А я думала, ты ещё не вернулся.

Подошла, обняла, я прижал её крепко и стало так тепло и уютно.

— Заждался? — шепнула, поднимая ко мне лицо.

— Есть маленько, — усмехнулся я, целуя её в висок. — Как там переезд родителей? Довольны?

Машка отстранилась, глаза сияют:

— Еще как, Егорушка! Спасибо тебе большое. Мы и не рассчитывали на такое, уезжая с Липовки. Батюшка всё ходит, головой качает — не верит, что теперь у него такие хоромы. А матушка уже печь освоила, говорит, что лучше прежней.

— Да будет тебе, солнце, — погладил её по голове. — Твои родители заслужили добрую избу.

Машка принялась хлопотать у стола, выставляя миски с едой. Я смотрел на её ловкие движения и думал о делах насущных.

— Слушай, — начал я, присаживаясь к столу, — решил отправить Фому в город.

— Что-то случилось? — Машка замерла с ковшом в руке.

— Нет, просто нужно кое-что прикупить: семена репы, пилы, чтоб был запас. Зима не за горами, работы прибавится.

— Это верно, — кивнула Машка, ставя передо мной миску с похлёбкой. — А что ещё?

— Да и по мелочи, чтоб докупил еще зерна, мёда да побольше. С мёдом зиму веселее коротать, да и от хворей помогает.

Машка присела напротив, подперев щёку рукой:

— А хорошо бы ещё и свинью какую раздобыть. Сала бы натопили, окороков навялили…

Я даже ложку отложил от удивления:

— Ты мои мысли читаешь что ли? Я как раз хотел предложить, чтоб купил свинью на убой. Ледник то в деревне был, а готовое мясо не довез бы по жаре. А купит — уже тут заколем, зато мясо будет в деревне.

— И хозяйки обрадуются, — подхватила Машка.

— Да и шашлычка, честно говоря, хочется, — признался я, причмокнув. — С лучком, да с перчиком…

Машка рассмеялась:

— Вот ведь! О деле говорим, а у тебя всё о желудке думы.

На следующее утро во дворе было шумно. Фома проверял упряжь, Захар укладывал в телеги доски, молодой служивый — Никифор — суетился рядом, стараясь помогать старшим.

— Ты гляди, доски не попорти, — наставлял я, обходя телеги. — Сложи так, чтоб в дороге не растрясло.

— Не переживайте, Егор Андреевич, — отозвался Захар, ловко укладывая очередную доску. — Довезём в целости.

В итоге загрузили две телеги досками, Захар поедет с молодым служивым вместе с Фомой. Я отвёл Захара в сторонку, понизив голос:

— Если кого вспомнишь, чтоб надежный был — привези ко мне на службу человека. Деревня растёт, руки нужны.

Захар почесал в затылке:

— Есть один кум у меня в городе… Руки золотые, да с барином не поладил. Может, к нам захочет?

— Вот и потолкуй с ним, — кивнул я. — Только чтоб непьющий был, работящий. И чтоб без долгов перед старым барином. А не, то выкупить нужно будет.

А потом добавил уже обоим — и Фоме и Захару, подозвав их ближе:

— Поищите, может какую семью толковую найдете, чтоб без закупа была да к нам сманите. Если найдете такую, то скажите, чтоб через пару недель были готовы. Мы как раз новое жилье кому из наших сделаем, а их в старую избу заселим.

Фома степенно кивнул:

— Сделаем, Егор Андреевич. Только вот купцам как доски сдавать? По чём брать с них?

— По рублю, не меньше, — ответил я твёрдо. — Дешевле ни полушки не уступай. Доски добрые, сухие — своей цены стоят.

— А когда сказать, чтоб за новой партией ехали? — уточнил Фома.

— А приезжать им дня на три позже, — махнул я рукой. — А то не успеем сделать, раз ты уже два воза везешь. Пусть не торопятся.

Машка вынесла узелок с едой, сунула Фоме:

— Вот, возьмите в дорогу. Хлеб свежий, да сало осталось немного.

— Спасибо, доченька, — сказал Фома, принимая гостинец.

Он взобрался на переднюю телегу, взял вожжи:

— Ну, с Богом!

Телеги тронулись, заскрипели колёса по утоптанной земле. Я стоял, приложив руку козырьком ко лбу, провожая взглядом обоз. Машка прижалась к моему плечу.

— Думаешь, найдут кого? — спросила тихо.

— Найдут, — уверенно ответил я. — Народу много, а хорошей жизни всем хочется. А у нас и работа есть, и кров, и харчи. Придут люди, вот увидишь.

На следующий день ушли на лесопилку продолжать работы. Думал, что доделаем печь, но к обеду планы были нарушены. Мы как раз укладывали последний ряд, когда прибежал запыхавшийся Васька — старший сын Петьки. Мальчонка был бледен, рубаха выбилась из штанов, а на коленке виднелась свежая ссадина — видать, падал по дороге.

— Батя, батя! — закричал он ещё издалека, едва переводя дух. — Там матушка рожает!

Петька замер с кирпичом в руках, словно громом поражённый. Потом медленно опустил его на землю и утёр пот со лба, оставив глиняный след.

— Началось, значит, — выдохнул он и вдруг засуетился. — Рановато ведь, дня через три только ждали… Натаскалась при переезде, может⁈

— Дитя само решает, когда ему на свет явиться, — усмехнулся Прохор. — Беги скорей!

Мы побросали инструменты и сорвались с места. Петька бежал впереди всех, длинные ноги несли его через поле как на крыльях. Васька едва поспевал за нами. Я на ходу расспрашивал мальчонку:

— Давно началось-то?

— С утра ещё, — пропыхтел Васька. — Матушка сперва не сказала никому, всё по хозяйству хлопотала. А потом как согнулась над корытом, да как закричит! Я за бабкой Марфой побежал, а она уже знала, словно чуяла.

Когда мы добежали до деревни, возле Петькиного дома уже собралась целая толпа. Бабы сновали туда-сюда, как муравьи у потревоженного муравейника. Одни несли чистые холсты, другие тазы с водой, третьи пучки каких-то трав. Из раскрытых окон доносились стоны роженицы и уверенный голос бабки Марфы.

— Куда прёшь, охламон? — преградила нам путь дородная Аграфена, махая на Петьку мокрым полотенцем. — Нечего мужикам тут делать!

— Так жена ж моя! — взмолился Петька, пытаясь заглянуть в окно.

— Вот именно, что твоя! — отрезала Аграфена. — Твоё дело было девять месяцев назад, теперь наше! Иди во двор и жди, как положено!

Степан с Ильёй оттащили упирающегося Петьку к завалинке соседнего дома. Я с любопытством наблюдал за происходящим. Никогда раньше не видел такой чёткой организации без всякого плана. Каждая женщина, казалось, точно знала, что делать.

Молодая Дарья пробежала мимо с охапкой чистых тряпиц.

— Хворост подкинь в печь! — крикнула ей вслед Аграфена, выливая воду из таза. — Вода остывает!

— Уже растопила! — отозвалась Дарья, исчезая за дверью.

Одна женщина, сидела на крыльце, перебирая какие-то сухие травы и что-то шепча себе под нос — не то молитву, не то заговор.

— Полынь да крапиву отставь, — командовала она молодухам, — давай чистотел да ромашку. И воды ещё вскипяти.

Каково же было моё удивление, что главной повитухой в деревне оказалась бабка Марфа. Из дома доносился её громкий, властный голос:

— Дыши глубже, Дарьюшка! Вот так, вдох-выдох! Не тужься пока, рано ещё! Держи ей плечи, Аграфена, да полотенце смочи холодной водой — лоб протирать!

Она так командовала бабским отрядом, да так уверенно и ловко, что не оставалось и тени сомнения, что та знала, что делает. Несмотря на свой возраст, двигалась быстро и решительно.

С наступлением сумерек во дворе зажгли лучины. Петька сидел на бревне, обхватив голову руками, и тихонько раскачивался из стороны в сторону. Мы с мужиками расположились рядом, изредка похлопывая его по плечу и подбадривая, как могли.

— Ничего, Пётр, — говорил Прохор, — бабы дело знают. У меня вон пятеро, и ничего, все живы-здоровы.

— Дарья крепкая, — поддакивал Степан. — Справится.

А из дома то и дело доносились крики роженицы. С каждым часом они становились всё громче и протяжнее. Женщины продолжали сновать туда-сюда. Теперь они двигались быстрее, обмениваясь короткими фразами:

— Воды ещё! Горячей!

— Чистую простынь давай!

Роды затянулись. Петька весь извёлся. К полуночи он уже не мог сидеть на месте и ходил кругами вокруг дома, то и дело останавливаясь и прислушиваясь.

— Долго что-то, — бормотал он. — Неужто неладно что?

— Всё хорошо будет, — успокаивал его Илья.

Я вглядывался в тёмное небо, усыпанное звёздами, и думал о странной силе, объединяющей этих женщин. Без лишних слов, без писаных инструкций они создали вокруг роженицы настоящий островок безопасности, делая всё необходимое с поразительной слаженностью.

К утру крики стали совсем частыми. Мы все вздрагивали от каждого. Петька окончательно потерял покой и теперь просто стоял у крыльца, вцепившись в перила так, что костяшки пальцев побелели.

— Дыши, Дарьюшка! Дыши! — доносился голос бабки Марфы. — Вижу головку! Ещё немного! Ну-ка, девки, держите крепче! Тужься! Тужься сильнее!

Роженица промучилась всю ночь — схватки затянулись до утра, но наконец всё закончилось. Первые лучи восходящего солнца коснулись крыши, когда из дома раздался пронзительный детский крик. Петька вздрогнул всем телом и подался вперёд. Мы все замерли.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась бабка Марфа. Лицо её, усталое и осунувшееся, озарилось широкой улыбкой. В руках она держала маленький свёрток, из которого доносилось сердитое попискивание.

— Ну, Пётр Семёныч, — торжественно произнесла она, — принимай наследника!

Она осторожно вынесла свёрток, в который был завёрнут новорождённый, и показала его отцу. Петька шагнул вперёд, протягивая руки. Они заметно дрожали.

— Крепкий казак вырастет, — сказала бабка Марфа, передавая ему ребёнка. — Ишь как орёт — лёгкие здоровые!

Петька взял сына, а это был мальчик, в свои ручищи — ребёнок казался крошечным — и столько было счастья в его глазах, что у меня защемило сердце. Он осторожно отогнул край пелёнки, разглядывая маленькое морщинистое личико, и вдруг улыбнулся так широко, как я ещё никогда не видел.

— Жив-здоров? — спросил он хриплым от волнения голосом. — А Дарьюшка как?

— Всё хорошо, — кивнула бабка Марфа. — Умаялась, конечно, но теперь отдыхает. Крепкая баба твоя, Пётр. С такой не пропадёшь.

Петька стоял, боясь пошевелиться, всё так же держа на руках сына. Потом поднял голову к светлеющему небу и сказал:

— Егором назову! В честь вас, Егор Андреевич!

Я замер, не зная, что ответить. Такой чести я не ожидал. Мужики заулыбались, а бабка Марфа одобрительно кивнула:

— Хорошее имя. Крепкое. Такому и жизнь будет крепкая.