Воронцов. Перезагрузка. Книга 3

Глава 1

Дым над лесом поднимался густым черным столбом, словно гигантская рука тьмы тянулась к небу. Сердце ухнуло в пятки — это не просто костер… Такой дым бывает лишь когда горит что-то большое, что-то… рукотворное. Холодная дрожь прошла по спине, когда понимание ударило под дых — торговцы! Люди, с которыми только что мы смеялись и торговались, делились новостями. Черный столб не оставлял сомнений — беда!

Мужики среагировали мгновенно, без лишних слов. Все быстро запрыгнули в телеги. Митяй же подвёл мне Ночку с заброшенным на спину потником и уже надевал ей уздечку.

— Скорее! — крикнул я.

Захар же со служивыми действовали как единый механизм. Ни лишнего слова, ни суеты. Они побежали к ангару. Пока трое поправляли упряжь — один заскочил внутрь и буквально через пару мгновений уже выскочил с бердышами на ходу раздавая оружие. Поверх рубах уже натягивали доспешники — легкие кожаные жилеты с нашитыми металлическими пластинами. Не полные латы, но от случайного удара спасут.

Лошади словно чувствовали тревогу хозяев — нервно перебирали ногами, готовые сорваться с места. Захар запрыгнул на своего Вихря — серого в яблоках жеребца, который под ним казался продолжением его самого. Служивые не отставали — каждый уже сидел верхом, сжимая поводья до побелевших костяшек.

— Держитесь рядом! — бросил мне Захар, и мы рванули вперед.

Копыта застучали по земле, поднимая клубы пыли. Ветер свистел в ушах, хлестал по лицу. Ночка неслась под мной, словно черная молния. Видать тот Егор, тело которого я занял неплохо умел держаться в седле. Сердце колотилось где-то в горле, руки сжимали поводья и древко топора, которое Митяй всунул мне в последний момент.

Телега с мужиками уже успела вырваться вперед, но наши лошади были быстрее. Почти у леса мы их нагнали. Влетели в зеленый полумрак деревьев почти одновременно. Узкая лесная дорога стелилась под копытами, ветви хлестали по лицу, приходилось пригибаться, чтобы не снесло с седла. Запах гари становился все сильнее, щипал ноздри, забивался в горло.

Проскакав с километр, мы выехали на небольшую поляну и застыли, ошеломленные открывшейся картиной.

Одна телега с досками полыхала, словно погребальный костер. Языки пламени жадно лизали сухое дерево, треск стоял такой, что заглушал стоны. А стонали люди — торговцы, связанные, как животные на убой, лежали на земле. Кровь из разбитых лиц стекала на траву. Вокруг них стояли люди с оружием — полтора десятка, в потрепанных кожаных доспехах, с мечами и кинжалами, с лицами, искаженными жестокостью и алчностью.

Один из них обернулся на шум копыт, и его глаза расширились от неожиданности.

— Облава! — заорал он, хватаясь за меч.

Захар что-то крикнул, и его люди перестроились мгновенно. Как единый организм они атаковали с разных сторон, взяв их в полукруг. Это был страшный и прекрасный танец смерти — всадники на полном скаку врезались в толпу бандитов. Сталь сверкнула в лучах солнца, пробивавшихся сквозь кроны деревьев. Крики, ругань, звон клинков заполнили поляну.

Я же замешкался — верховой бой был мне не по плечу. Соскочил с Ночки, сжимая топор, чувствуя, как ладони становятся влажными от пота. Двое бандитов, увидев меня, обрадовались легкой добыче. Они двинулись в мою сторону, ухмыляясь, поигрывая клинками.

— Гляди-ка, щенок с топориком! — прохрипел один, высокий и тощий, с редкими зубами и шрамом через всю щеку.

— Сейчас мы тебя научим лес рубить! — поддержал второй, приземистый и широкоплечий, с маленькими глазками-буравчиками.

Они зашли с двух сторон, думая зажать меня. Но годы тренировок айкидо сделали своё дело — тело действовало само, разум отключился, уступив место инстинктам вбитым в подкорку занудным сенсеем.

Высокий атаковал первым, резким выпадом меча сверху вниз. Я ушел с линии атаки одним плавным движением, словно вода обтекает камень. Его инерция сыграла против него — я перехватил его руку, используя силу его же удара, и направил в нужную мне сторону. Он пролетел над моим плечом, издав удивленный возглас, и грохнулся на землю с такой силой, что выбил весь воздух из легких.

Второй не ожидал такого поворота, но быстро опомнился. Он бросился вперед, выставив кинжал. Я перехватил его запястье, крутанулся и, используя его собственный вес и движение, швырнул его через бедро. Он перевернулся в воздухе и приземлился на спину рядом с товарищем.

Тем временем Захар со служивыми творили чудеса. Верхом они разметали бандитов, как ветер опавшие листья. Потом спешились и зажали их с разных сторон. Каждый из служивых Захара стоил трех обычных бойцов — их бердыши двигались с такой скоростью, что глаз едва успевал следить. Они сражались бок о бок, прикрывая друг друга, отражая удары и нанося свои, точные и беспощадные.

Одного из бандитов Захар прижал к дереву, заставив выронить оружие. Другой пытался сбежать, но молниеносный удар древком бердыша в затылок уложил его рядом с товарищем. Служивые не отставали — каждый сражался с двумя-тремя противниками одновременно, но даже не запыхались.

Высокий бандит попытался подняться, но я встретил его коленом в челюсть. Приземистый оказался умнее — поднял руки, показывая, что сдается.

Через пару минут на поляну влетела телега с нашими мужиками. Они соскочили, сжимая вилы и топоры, готовые к бою. Но по большому счету всё уже было закончено. Бандиты лежали на земле — часть убитыми, остальные кто без сознания, кто стонал от боли, кто просто понял, что сопротивление бессмысленно.

Захар вытер клинок о траву и осмотрел поляну. Его лицо было спокойным, только желваки на скулах ходили от напряжения.

— Всех связать, — скомандовал он. — Торговцев освободить. Раненым помочь. Этих, — он кивнул на бандитов, — к столбу. Разберемся, кто такие и откуда взялись.

Я опустил топор, чувствуя, как выходит адреналин и накатывает дрожь от схлынувшего напряжения. Только сейчас заметил, что рубаха пропиталась потом, а на руке красуется длинная царапина — видимо, задел-таки кто-то из бандитов, а я в горячке и не почувствовал.

Митяй подбежал ко мне, отрывая на ходу кусок рубахи:

— Перевязать надо, Егор Андреевич, — сказал он.

Я только кивнул, переводя дыхание.

Пока развязывали торговцев, мы с Захаром отошли в сторону, где служивые уже собрали бандитов, усадив их спиной к большому дубу. Руки связаны за спиной, ноги стянуты веревками — убежать невозможно. Они сидели, понурив головы, только изредка бросая на нас злобные взгляды исподлобья.

Захар не стал медлить с допросом. Его методы допроса… скажем так, в столичных участках такие приемы не одобрили бы. Он выдернул из ряда самого молодого — парня лет двадцати с бегающими глазами и тонкими руками, больше похожего на подмастерье, чем на матерого бандита.

— Говори, — Захар схватил его за волосы, запрокидывая голову назад, и приставил к горлу узкий охотничий нож. — Кто послал? Зачем? И не думай врать — я вижу ложь по глазам.

Я невольно отступил на шаг. В Захаре проступило что-то древнее, звериное — хищник, загнавший добычу в угол. Парень захрипел, глаза расширились от ужаса.

— Я… я не знаю! Меня Хромой нанял, он старший! — он дернул головой в сторону крепкого мужика с заплывшим от удара глазом.

Захар отшвырнул парня и двинулся к Хромому. Тот, в отличие от молодого, смотрел с вызовом, но в глубине глаз всё же таился страх.

— Ну? — Захар присел перед ним на корточки. — Твоя очередь.

Хромой сплюнул на землю, демонстративно отвернулся. Захар вздохнул, словно учитель перед нерадивым учеником, и резким движением вогнал нож в землю между ног бандита, в миллиметре от самого чувствительного места. Хромой дернулся так, что едва не свалился на бок.

— В следующий раз, — тихо произнес Захар, — я не промахнусь. И поверь, жить ты будешь долго. Очень долго. Без самого дорогого, что у тебя есть.

У меня аж волосы дыбом встали. Не привык я к таким методам — в моем мире конфликты решались через суды, адвокатов, в крайнем случае — через бюрократические препоны. Но здесь, за двести лет до моего времени, действовали другие законы. Я сглотнул, отводя взгляд, но не вмешивался. Что-то подсказывало — Захар не станет выполнять угрозу. Ему просто нужны ответы, и побыстрее.

Расчет оказался верным. Хромой заговорил, сначала неохотно, потом — все быстрее, словно прорвало плотину.

— Нас наняли… из города… артельщики… — слова вылетали рваными фразами. — Сказали, эти торгаши слишком много досок везут. Цены сбивают. Наша задача была — припугнуть, чтоб неповадно было. А если не поймут, то… — он замялся.

— То устранить, — закончил за него Захар, выдергивая нож из земли. — Продолжай.

— Да, — Хромой опустил взгляд. — Сказали, что эти торгаши стали откуда-то много привозить досок. А их артель так много и быстро делать не могут. Видно, что ваши доски пиленные, а у тех — колотые, но пиленные качеством лучше, вот у них и не покупают, а эти возят много и часто…

— И кто конкретно вас нанял? — вмешался я. — Имя, приметы?

Хромой поднял на меня взгляд, в котором мелькнул страх. Видно было, что он явно боялся сдавать своих заказчиков. Захар же демонстративно крутанул нож в руке.

— Кривой Савва, — выплюнул он. — Главный в Осиновской артели. Лично деньги давал, половину вперед, половину — после дела.

Я переглянулся с Захаром и лишь пожал плечами. Он же сказал:

— Кривого Савву я не знаю, но название артели слышал — одна из крупнейших в округе, поставляли доски и бревна для строительства на десятки верст вокруг. И вот, значит, какое ухищрение выдумали.

— А с купцами что делать собирались? — спросил Захар, убирая нож в ножны. — После того, как припугнете или… устраните?

— Товар забрать, следы замести, — пожал плечами Хромой. — Чтоб думали — лихие люди напали, обычное дело на дорогах.

Захар выпрямился, его лицо стало жестким, как высеченное из камня.

— Что с ними делать будем? — спросил я тихо.

— По закону, — отрезал Захар. — В острог отправим, пусть власти разбираются.

Тем временем торговцы уже были освобождены. Мужики помогали им подняться, кто-то перевязывал раны, кто-то подал чистую тряпицу, чтобы стереть кровь и грязь с лица. К нам подошел Игорь Савельич. Правая бровь рассечена, под глазом наливался синяк, но держался он прямо, с достоинством.

— Благодарю за помощь, Егор Андреевич, — низкий голос был хриплым от пережитого, но твердым. — Если бы не вы… — он покачал головой, не договорив, но и так было ясно.

— Сам виноват, — я не стал церемониться. — Что не взял с собой охрану. Поскупился? Жизнь дороже денег выходит, а?

Купец нахмурился, но возразить не мог — правда была на моей стороне.

— В следующий раз, — продолжил я, немного смягчив тон, — нанимай охрану. Хотя бы человек пять.

Он медленно кивнул, признавая справедливость моих слов.

— А за сгоревший воз я тебе дам скидку, — добавил я. Но только возьми людей с оружием. Дороги нынче неспокойные.

Купец смотрел на меня с удивлением, явно не ожидая такой щедрости после выговора.

— Благодарю, господин, — он слегка поклонился. — Не ожидал такой заботы.

— Не господин я, — поморщился я. — И забота тут простая — вы мне нужны живыми и чтоб за товаром исправно приезжали, да и мне привозили что заказывать буду, чтоб моего человека не гонять за зря. Мертвые купцы плохо торгуют, сам понимаешь.

Он усмехнулся, морщась от боли. Мужики тем временем осмотрели всех торговцев. К счастью, тяжело раненых не было — в основном синяки да ссадины. Бандиты застали их врасплох, когда те остановились на короткий привал, скрутили быстро, они даже толком сопротивляться не успели.

— Спасибо за спасенные жизни, — торговец протянул мне руку. — Не знаю, как вы узнали, что на нас напали…

— Дым увидели, — я пожал его крепкую ладонь. — Предлагаю вернуться в поселение, заночевать. Отдохнете, придете в себя.

Купец отмахнулся:

— Нет, пойдем дальше. Время — деньги, сами знаете. Да и… — он бросил косой взгляд на бандитов, — кто знает, может, у них еще дружки в лесу бродят. Лучше отсюда побыстрее убраться.

— Как знаешь, — не стал спорить я. — Только будь осторожнее. И держите оружие при себе, не прячьте в телеги.

— Понял, — кивнул он. — Больше такой ошибки не допущу.

Мужики помогли торговцам собрать разбросанные вещи, пока Захар со служивыми занимались бандитами. Тех связали попарно, привязали к телегам — им предстоял пеший путь до города, где их передадут властям.

Об этом я не принимая возражений сообщил Игорю Савельичу:

— Этих с собой заберешь. Мне не с руки с ними возиться. Сдашь в полицию. А то, чего за них выплатят — накупишь зерна, гвоздей, масла, соли, можно пару мешков даже и привезешь. Договорились?

— Сделаю, Егор Андреевич.

Купцы уже собрались, готовые продолжить путь. Их лица были угрюмыми, но решительными. Теперь у каждого на поясе висел нож или топорик — то немногое оружие, что было с собой.

Игорь Савельич подошел ко мне напоследок:

— Мы не забудем, что вы сделали для нас. Долг чести — великий долг.

— Просто будьте осторожнее, — снова повтори я. — И в следующий раз привозите больше товара. Только с охраной.

Он усмехнулся, кивнул и направился к своим. Вскоре их маленький караван скрылся за поворотом лесной дороги.

— Ну что, — Захар подвел ко мне коня, — возвращаемся?

— Да, домой, — решил я. — Нужно все хорошо обдумать. Да и людей предупредить, что возможны… осложнения.

Захар кивнул, соглашаясь с моей логикой. Мы собрались быстро. Последний раз оглядев поляну, где еще дымились остатки сгоревшего воза, я вскочил на Ночку. Странное чувство завершенного, но не законченного дела не покидало меня. Это была лишь первая стычка в войне, о существовании которой я даже не подозревал. И что-то подсказывало — далеко не последняя.

Мы развернули лошадей и двинулись в обратный путь. Ощущая теплую шею Ночки под ладонью, слыша мерный стук копыт по лесной дороге, я чувствовал странное удовлетворение. Сегодня мы спасли жизни невинных людей. И этого, пожалуй, достаточно для одного дня.

Я чувствовал каждую мышцу своего тела. Рука, перевязанная куском рубахи Митяя, ныла. Царапина оказалась глубже, чем показалось сначала. Митяй, ехавший рядом, косился на меня с плохо скрываемым уважением.

— Егор Андреевич, — окликнул он меня, — а научите меня этим вашим штукам? Как вы их через себя кидали, а?

Я усмехнулся:

— Это долгая наука, Митяй. Годы уходят.

— А я не тороплюсь, — улыбнулся он в ответ.

Еще издали мы увидели, что все деревенские высыпали на дорогу, ждали нашего возвращения. Солнце клонилось к закату, окрашивая все вокруг в золотисто-красные тона, и в этом свете фигуры сельчан, толпившихся у околицы, казались вылепленными из теплой глины.

Первой я увидел конечно же Машку. Она стояла чуть впереди остальных, в простом синем сарафане, руки сцеплены перед собой так крепко, что побелели костяшки. Волосы выбились из-под платка, обрамляя лицо прядями. Глаза — широко распахнутые, полные такого неприкрытого беспокойства, что у меня что-то дрогнуло внутри.

Когда наши взгляды встретились, я увидел, как она подалась вперед всем телом, словно хотела броситься навстречу. Но тут же осадила себя, замерла, только грудь высоко вздымалась от частого дыхания. Глаза ее метнулись к моей перевязанной руке, и я увидел, как вспыхнула в них тревога.

Мне вдруг так захотелось соскочить с лошади, подхватить ее на руки, прижать к себе, чтобы успокоить эту бурю эмоций, плескавшуюся в ее взгляде. Но нельзя. Мы оба знали, что нельзя. Я — барин, она — крестьянка. Между нами целая пропасть, заполненная условностями, традициями, ожиданиями. И все же… все же в такие моменты эта пропасть казалась такой незначительной.

— Слава Богу, вернулись! — выдохнула Прасковья, крестясь широким жестом. — Целы все?

Захар спешился первым, коротко кивнул:

— Целы. Бандитов побили. Торговцев освободили.

И как будто эти слова сломали плотину — деревенские женщины бросились к своим мужьям. Беременная жена Петра, едва переваливаясь с ноги на ногу, подбежала к мужу, вцепилась в него, как утопающий в соломинку. Он гладил ее по спине, что-то шептал на ухо, успокаивая.

Жена Ильи, только молча прижалась лбом к его плечу, а он положил ладонь на ее затылок — жест, полный такой глубокой нежности, что смотреть было неловко.

Прохор и Семен, тоже оказались в кольце объятий своих домочадцев — жены, дети, все лепетали, спрашивали, трогали, словно не веря, что живы вернулись.

Я медленно слез с Ночки, погладил ее по шее:

— Молодчина, — шепнул я ей на ухо. — Заслужила отдых.

Повернулся к деревенским, кивнул:

— Все хорошо.

А сам пошел к своему дому. Слышал, как позади меня Машка семенит, стараясь не отстать, но и не приблизиться слишком явно. Чувствовал ее взгляд на своей спине — обжигающий, полный невысказанного.

Поднялся на крыльцо, толкнул тяжелую дверь в сени. Машка юркнула следом, словно маленькая белка. Дверь закрылась, отрезав нас от внешнего мира, погрузив в полумрак и прохладу сеней.

И тут она не выдержала. Разрыдалась, бросилась ко мне, обвила руками шею, прижалась всем телом — теплая, живая.

— Егорушка, — голос дрожал, срывался, — живой! Я как узнала, что бандиты в лесу, чуть с ума не сошла! А у тебя рука! Дай посмотрю, что там, дай!

Она уже тянулась к повязке, и я не стал сопротивляться. Ее пальцы, маленькие, но сильные, ловко развязали узел, осторожно сняли ткань, присохшую к ране. Я поморщился, когда она задела края пореза.

— Ой, Егорушка, — ахнула она, увидев рану. — Кто ж тебя так? Сейчас, сейчас…

Она метнулась в угол, где у меня стоял сундук с травами и снадобьями, достала какие-то корешки, баночку с мазью.

— Сядь, — скомандовала она, и я послушно опустился на лавку.

Машка наклонилась над раной, внимательно осматривая ее. Ее дыхание касалось моей кожи, вызывая мурашки. Прядь волос выбитая из-под платка, щекотала мне плечо.

— Не глубокая, но длинная, — пробормотала она. — Зашивать не надо, но промыть нужно хорошенько. И мазью смазать. И повязку чистую. А то загноится. А коль загноится, так и рука может… — Она осеклась, не договорив страшное.

Я накрыл ее руку своей:

— Машенька, я в порядке. Правда.

Она подняла на меня глаза, полные слез:

— Я так испугалась, Егорушка. Так испугалась. Говорят, их много было, бандитов-то. Говорят, ты как лев дрался… А вдруг бы…

— Но не случилось же, — мягко перебил я. — Все хорошо.

Она шмыгнула носом, решительно утерла глаза тыльной стороной ладони:

— Сейчас обработаю. Потерпи немного, жечь будет.

Она промыла рану отваром каких-то трав — действительно, жгло так, что зубы сводило. Потом нанесла мазь — прохладную, пахнущую хвоей и еще чем-то терпким. Каждое ее движение было полно такой заботы, такой нежности, что у меня перехватывало дыхание. Когда она накладывала чистую повязку, я поймал себя на мысли, что не хочу, чтобы эта процедура заканчивалась.

— Вот, — сказала она, закрепив конец повязки. — Теперь порядок. Только не мочи пару дней. И повязку менять надо каждый день.

Она смотрела на меня снизу вверх, и в ее глазах было столько всего — тревога, облегчение, нежность и что-то еще, чему я боялся дать название.

— Спасибо, Маш, — тихо сказал я.

Она кивнула, опустила глаза:

— Тебе поесть принести? Ты ж с утра небось не ел?

В этот момент в дверь постучали, и голос Митяя прозвучал приглушенно:

— Барин, там народ интересуется, что дальше делать.

Я вздохнул, поднялся с лавки:

— Пойдем, посмотрим, что там.

Машка отступила, давая мне пройти, но перед тем как я открыл дверь, вдруг схватила меня за здоровую руку:

— Егорушка, — прошептала она, — обещай быть осторожнее. Обещай.

Я сжал ее пальцы:

— Обещаю. — Сам же наклонился и крепко поцеловал.

Когда мы вышли на улицу, народ еще толпился недалеко от моего двора. Я подошел ближе и услышал, как мужики, окруженные женщинами и детьми, взахлеб рассказывали о произошедшем. И с каждым пересказом история обрастала все новыми подробностями.

— … А барин-то наш, — говорил Петр, размахивая руками, — как налетел на них! Они и опомниться не успели! Пятерых сразу уложил!

— Какие пятерых, — перебил его Илья, — семерых! Я своими глазами видел! Они на него с мечами, а он их голыми руками раскидывал, как щенков!

— Да что ты понимаешь, — вступил Прохор, — это его как он там сказал — боевое искусство, из-за моря привезенное. Он их не просто раскидывал, он их об землю так бил, что они потом встать не могли. Захар со служивыми только рты разинули, им всего по парочке и досталось!

— А один бандит, здоровый такой, на две головы выше Егора Андреича, — подхватил Семен, — так тот с ножом кинулся. А барин как развернется, как схватит его, да как перекинет через себя! Тот кувырком полетел, башкой об дерево — хрясь! И готов!

Я не выдержал, рассмеялся. Все обернулись на меня, и я увидел, как раскраснелись лица рассказчиков, пойманных на приукрашивании.

— А что сегодня победители без ужина будут? — громко спросил я, решив сменить тему.

Женщины всплеснули руками:

— Как же так! — воскликнула Прасковья. — Сейчас мы все организуем!

И началась суета. Бабы метнулись по домам — кто за горшками с едой, кто за квасом. Мужики принялись сдвигать столы, расставлять лавки под старой яблоней во дворе. Дети носились туда-сюда, путаясь под ногами, но их никто не прогонял — такой день, всем радость.

Машка тоже не осталась в стороне — побежала в погреб, вынесла оттуда соленья, мочёные яблоки, квашеную капусту. Я наблюдал за ней — за тем, как ловко она управляется, как переговаривается с другими женщинами, как смеется, запрокидывая голову. Теперь, когда опасность миновала, она словно расцвела, засияла изнутри.

Солнце уже почти село, и небо стало темнеть. Под яблоней зажгли факелы и лампы, свет которых создавал уютный круг тепла. Столы ломились от еды — простой, деревенской, но такой вкусной, что слюнки текли. Квас пенился в кружках, медовуха благоухала пряностями.

Я сел во главе стола, и все разместились вокруг — мужики, их жены, дети. Захар со своими служивыми держались чуть в стороне — видать, профессиональная привычка. Но и им нашлось место за столом.

Кто-то затянул песню — протяжную, раздольную. Другие подхватили. Голоса сплетались, поднимались к звездному небу. Я смотрел на эти лица, освещенные теплым светом, открытые, простые, и чувствовал, как что-то внутри меня оттаивает, размягчается.

Вот она, Россия. Не в столицах, не в княжеских палатах — здесь, под яблоней, за общим столом, под общей песней. Здесь, где беда сплачивает, а радость делится на всех.

Машка сидела неподалеку, и наши глаза то и дело встречались через стол. В ее взгляде плясали отблески факелов, а на губах играла легкая улыбка.

— За барина нашего! — вдруг громко произнес Петр, поднимая кружку с квасом. — За Егора Андреича! За барина! — подхватили остальные.

Я смущенно качнул головой:

— За всех нас, — ответил я, поднимая свою кружку. — За то, что вместе мы — сила, с которой не справиться никакому врагу.