Воронцов. Перезагрузка. Книга 3

Глава 20

Утро на постоялом дворе выдалось шумным. Еще солнце не взошло, как я почувствовал, что Машка уже проснулась. Правда, она всячески старалась не подавать вида, но то, что она уже не спала и была вся на иголках — чувствовалось. Лежит рядом, дыхание неровное, то и дело ворочается, будто ей места мало. А когда я чуть приоткрыл глаза, заметил, как она украдкой поглядывает на окно, где первые рассветные лучи едва пробивались сквозь занавеску.

— Машка, — тихо окликнул я, — не притворяйся. Знаю, что не спишь.

Она тут же повернулась ко мне, и глаза её засияли, словно две утренние звёздочки.

— Егорушка! — радостно выдохнула она. — А я думала, ты ещё спишь, не хотела будить.

— Как тут поспишь, — усмехнулся я, потягиваясь, — когда рядом такая красавица ворочается, будто на иголках лежит? Да и город шумит уже вовсю.

И правда, сквозь стены доносился гомон раннего утра: звонкие голоса торговок, стук колёс по мостовой, перекличка мастеровых, спешащих к своим лавкам и мастерским. Тула просыпалась, наполняясь жизнью.

Машка тем временем уже вскочила с постели и, накинув рубаху, принялась хлопотать по комнате. Достала из котомки остатки вчерашней снеди — краюху хлеба, кусок вяленого мяса, пару луковиц.

— Сейчас, Егорушка, завтрак соберу, — приговаривала она, раскладывая припасы на столе. — Чего ж зря деньги тратить, коли своё есть. Вот хлебушек, мясцо, лучок…

Я наблюдал за её суетливыми, но ловкими движениями, и на душе становилось тепло от такой заботы. Но всё же решил иначе.

— Не суетись, Машенька, — сказал я, поднимаясь с постели. — Побереги припасы на дорогу. Мы ж не в лесу ночуем, а на постоялом дворе. Тут полагается, чтоб хозяева кормили.

— Да ну, — махнула она рукой, — чего зря тратиться-то?

— Не зря, — возразил я, натягивая сапоги. — В городе так заведено. К тому же, здешняя еда повкуснее наших сухарей будет.

Машка несмело улыбнулась, и я понял, что ей хочется отведать городских яств, но скромность не позволяет признаться.

— Посиди-ка тут, солнце моё, — подмигнул я ей, — а я мигом.

Выйдя в коридор, я огляделся. По лестнице как раз поднимался мальчонка лет двенадцати, с вихрастой головой и в переднике до пят — видать, служка здешний.

— Эй, малец! — окликнул я его. — Подь-ка сюда.

Парнишка обернулся, моргнул испуганно, но послушно подошёл.

— Чего изволите, барин? — спросил он.

— Завтрак в комнату принеси, — велел я. — На двоих. Да чтоб горячее было, понял? И чаю не забудь.

— Слушаюсь, барин! — кивнул мальчонка так усердно, что вихры его запрыгали. — Сей момент всё сделаю!

— Да смотри, не тяни, — добавил я строго, хотя сердиться на такого смешного парнишку не получалось. — Мы люди занятые, нам на ярмарку надобно.

— Мигом обернусь, барин! — пообещал служка и бросился вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Вернувшись в комнату, я застал Машку у окна — она приоткрыла занавеску и с любопытством разглядывала пробуждающийся город.

— Гляди, Егорушка, — показала она на улицу, — никак, торговые ряды уже открываются? Народ-то как спешит!

— Успеем всё посмотреть, — успокоил я её, обнимая. — Сначала позавтракаем, потом мужиков наших проверим — не разморило ли их с похмелья. А там и на ярмарку двинем.

— А пряники каждый день продают? — Машка повернулась ко мне, и глаза её загорелись предвкушением. — Захар сказывал, тульские пряники — самые лучшие.

— Правда, — кивнул я. — И пряники, и самовары, и оружие всякое. Недаром Тулу оружейной столицей величают.

Не прошло и четверти часа, как в дверь нашей комнатки постучали, и давешний вихрастый паренёк внёс деревянный поднос, от которого шёл такой аппетитный дух, что у меня невольно потекли слюнки. На подносе исходили паром глиняные миски с кашей, блюдо с ломтями свежего хлеба, горшочек с мёдом и две кружки горячего чая.

— Вот, принёс, как велели, барин, — доложил служка, ставя поднос на стол. — Каша гречневая с маслом, хлеб свежий, только из печи, мёд липовый, чай с травами.

Я кивнул и протянул ему медяк. Парнишка ловко подхватил монетку, поклонился и выскочил за дверь. Машка тем временем подошла к столу и замерла в восхищении, разглядывая нехитрое, но аппетитное угощение.

— Ну что, — подмигнул я ей, — не лучше ли это вяленого мяса с сухарями?

— Куда там, — улыбнулась она. — В городе-то всё по-другому. Тут и еда господская.

Мы сели завтракать, и я с удовольствием наблюдал, как Машка уплетает кашу и нахваливает хлеб с мёдом. Она так старательно облизывала ложку, что я невольно улыбался, глядя на неё.

За едой мы обсуждали планы на день. Машка, конечно, больше всего рвалась на ярмарку — посмотреть товары, особенно ткани и украшения. Я же напомнил, что главное дело у нас — продать доски да проверить, как продвигается работа у кузнеца.

— Сначала на ярмарку поедем, — решил я. — Там и доски продадим, и товары поглядим. А потом уж к кузнецу заглянем.

— А мужики-то наши как? — спохватилась Машка. — Захар вчера говорил, что пиво здесь забористое. Не разморило ли их?

— Сейчас проверим, — усмехнулся я. — Пойдём вниз, глянем на наших молодцов.

Спустившись в общую залу постоялого двора, мы обнаружили там Захара, Фому, Пахома, Митяя и Никифора. Вид у всех был, мягко говоря, помятый, кроме Митяя. Особенно у Фомы — тот сидел, обхватив голову руками, и смотрел в кружку с рассолом так, словно это было последнее средство от смертельной хвори.

— Доброго утречка, молодцы, — поприветствовал я их с нарочитой бодростью. — Как спалось-почивалось?

— И вам доброго здравия, Егор Андреич, — отозвался Захар, пытаясь выпрямиться и выглядеть молодцом.

— Что, хмельное вчера было доброе? — усмехнулся я, садясь напротив них.

— Забористое, — признал Захар, потирая висок. — Не рассчитали маленько.

— Говорил же я вам — на пиво не налегать, — покачал я головой. — Ну, да что теперь. Все в строю?

— Все, все, — поспешил заверить меня Захар. — Мы уж и рассолу похлебали, и квасу холодного. Скоро оклемаемся.

— Смотрите у меня, — пригрозил я, хотя в голосе моём не было настоящей строгости. — Чтоб к выезду все были как огурчики. Дел сегодня много.

— Не сумлевайтесь, Егор Андреич, — заверил меня Пахом. — Всё сделаем в лучшем виде.

— Телеги уже запряжены, — добавил Никифор. — Мы с Пахомом с рассветом всё проверили.

— Вот и ладно, — кивнул я. — Заканчивайте свой рассол, и через полчаса выезжаем. На ярмарку, доски продавать.

Когда мы с Машкой вышли во двор, она тихонько рассмеялась:

— Бедные наши мужички! Ох и досталось же им вчера. Особливо папеньке— он ведь с непривычки, поди, и меры не знает. Дома то матушка строго следит.

— Ничего, — отмахнулся я. — До ярмарки доедем, ветерком обдует — враз полегчает. Да и дело отвлечёт.

Ровно через полчаса мы все собрались во дворе. Телеги стояли запряжённые, мужики, хоть и не слишком бодрые, но готовые к работе, ждали команды. Я забрался на козлы первой телеги, помог Машке устроиться рядом, и дал знак трогаться.

— С Богом, — сказал я. — На ярмарку!

Наш маленький обоз двинулся по утренним улицам Тулы. Чем ближе мы подъезжали к центру города, тем оживлённее становилось вокруг. Народу прибывало с каждой минутой — все спешили на ярмарку, кто с товаром, кто за покупками, кто просто поглазеть на торжище.

Машка, сидя рядом со мной, вертела головой во все стороны, боясь пропустить хоть что-нибудь интересное. А посмотреть было на что: дома становились всё наряднее, вывески лавок — всё затейливее, публика — всё разношёрстнее.

— Гляди-ка, Егорушка, — дёргала она меня за рукав, — а это что за люди такие в странных одеждах?

— Цыгане, — отвечал я, хоть и сам не ожидал их тут увидеть. — Кочевой народ такой. По ярмаркам ездят, торгуют, гадают, лошадьми меняются.

— А вон там что за музыка играет? — не унималась Машка.

— Шарманка, — пояснил я важно, словно каждый день слышал такую музыку. — Инструмент такой заморский.

Когда мы выехали на главную площадь, где располагалась ярмарка, даже я не смог сдержать возгласа изумления. Такого скопления народа, товаров, звуков и красок я ещё не видывал даже на Садоводе. Площадь, казалось, вмещала весь город и окрестные деревни разом.

Палатки и лавки выстроились рядами, образуя настоящий лабиринт, в котором легко можно было заблудиться. Между ними сновали покупатели, зеваки, разносчики, зазывалы — пёстрая, шумная, бурлящая толпа.

— Держись за меня крепче, — сказал я Машке, помогая ей спуститься с телеги. — А то потеряешься в этой толчее, потом не сыщешь.

Она кивнула и вцепилась в мою руку так крепко, словно боялась, что её унесёт волной этого человеческого моря. Впрочем, в глазах её не было страха, а восторг и любопытство.

— Фома, — окликнул я купца, — куда нам с досками податься? Где тут строительный ряд?

— Идёмте, Егор Андреич, — махнул рукой Фома. — Я покажу. Там самое бойкое место для такого товара.

И мы двинулись сквозь толпу, ведя телеги за собой. Продвигаться было непросто — приходилось то и дело останавливаться, пропуская встречных, объезжать особо плотные скопления народа, отвечать на приветствия знакомых Фомы.

А вокруг кипела ярмарочная жизнь. Крики разносчиков сливались в единый гул:

— Пряники тульские! Медовые, печатные!

— Платки шёлковые, расписные!

— Самовары! Лучшие самовары в Туле!

— Горячие пирожки! С капустой, с луком, с яйцом!

Запахи обволакивали со всех сторон: сладкий аромат пряников и мёда, терпкий дух дёгтя и кожи, острый запах дыма от жаровен, на которых готовились всевозможные яства, пряный дух специй и трав.

А музыка! Откуда-то доносились звуки гармони, где-то бренчала балалайка, а в стороне плакала скрипка, выводя заунывную мелодию. И повсюду — песни, смех, выкрики торговцев, звон монет, скрип телег, ржание лошадей.

Машка не знала, куда смотреть — столько вокруг было всего яркого, необычного, диковинного. То и дело она дёргала меня за рукав:

— Егорушка, гляди, какие ленты! А вон платки какие цветастые! А пряники-то, пряники! Так и горят золотом!

Я улыбался её восторгу, хотя и сам был поражён размахом ярмарки. Но старался держаться с достоинством, как и подобает барину, не выказывая излишнего удивления.

— Всё успеем посмотреть, — обещал я Машке. — Сначала дело сделаем, а потом уж и погуляем вволю.

— Вот мы и пришли, — объявил Фома, останавливаясь у края площади, где располагался строительный ряд. — Тут и лес, и доски, и всякий прочий материал для строительства продают. Самое место для нашего товара.

Наши телеги встали в ряд с другими, и мужики принялись разгружать доски, выкладывая их так, чтобы товар выглядел заманчивее. Захар, уже оклемавшийся от вчерашнего гулянья, командовал процессом:

— Вот так, ровнее клади! Да смотри, чтоб в ряд все были! Вот, теперь хорошо!

Машка же, стоя рядом со мной и не выпуская моей руки, с восхищением оглядывалась по сторонам, впитывая яркие краски и звуки тульской ярмарки, этого пёстрого, шумного, удивительного мира, в который мы окунулись с головой.

Тут, как из ниоткуда появился знакомый нам купец:

— Егор Андреевич, Фома! Давненько не видались, — прогудел он, пожимая руку мне, а потом и Фоме. — С товаром, стало быть в этот раз?

— С ним самым, Игорь Савелич, — кивнул Фома. — Доски отменные, из Уваровки.

К нам подошли ещё двое — помоложе, но столь же основательные на вид. Все вместе мы отправились к нашим доскам, где купцы принялись внимательно их осматривать, постукивая костяшками пальцев, принюхиваясь к древесине, оценивая качество.

— Добрый товар, — наконец вынес вердикт Игорь Савелич. — Как всегда у вас. По рублю как обычно за доску возьмём, всю партию.

Я переглянулся с Фомой. Тот едва заметно кивнул — мол, цена обычная.

— Маловато будет, Игорь Савелич, — решил я всё же поторговаться. — Доски первый сорт, сухие, без сучков.

— Оно конечно, — развёл руками купец. — Да ведь везде такая цена.

— Конечно везде. Так и вы же пришли не к кому-то другому, а к нам. Значит чем-то именно наши доски вас заинтересовали.

Тот хмыкнул, но видно было, что не находится чем ответить.

А тут неожиданно рядом с нами возникли ещё двое мужчин. Один — высокий, в картузе и с аккуратно подстриженной бородкой, другой — пониже ростом, но шире в плечах, с умными, цепкими глазами.

— Позвольте полюбопытствовать товаром, — обратился ко мне высокий. — Наслышаны о качестве уваровских досок, да всё случая не было приглядеться.

Игорь Савелич нахмурился, но возразить не посмел. Новоприбывшие столь же тщательно осмотрели доски, пошептались между собой, и тот, что пониже, обратился ко мне:

— Рубль двадцать за доску. Всю партию возьмём. И на будущее договориться можем — будем к вам в Уваровку наведываться, по рублю за доску прямо там выкупать.

Я заметил, как у Игоря Савельича и его товарищей вытянулись лица. Они явно не ожидали такого поворота.

— Вы бы шли своей дорогой, — недовольно буркнул Игорь. — Мы тут уже сговариваемся, без вас.

— А я не вижу, чтоб руки пожали, — возразил высокий. — Стало быть, сделки ещё нет. А мы цену лучше предлагаем.

И тут начался настоящий торг. Игорь Савелич, видя, что может упустить выгодную сделку, повысил цену до рубля пяти копеек. Новые покупатели тут же набавили до рубля двадцати пяти. Наши скупщики напирали на давние связи:

— Мы ж с вами больше месяца торгуем! И всегда честно платили, и в обиду не давали. А эти — кто их знает? Сегодня купят, а завтра и след простыл!

Новые же соблазняли ценой:

— Подумайте сами, уважаемый, это ж двадцать копеек с доски разница! При вашем объёме — чистая прибыль. Да и на будущее условия лучше предлагаем.

Я чувствовал себя как между двух огней. С одной стороны, новая цена была заманчивой, с другой — не хотелось портить отношения с проверенными партнёрами. В конце концов, решил прислушаться к совету Фомы, который тихонько шепнул мне:

— С дьяволом знакомым лучше дело иметь, чем с ангелом незнакомым.

— Уважаемые, — обратился я к новым покупателям, — ценю ваш интерес к нашему товару. Но с Игорем Савельичем у нас давние отношения, и я не считаю правильным разрывать их ради сиюминутной выгоды.

Высокий разочарованно поджал губы, а его товарищ только понимающе кивнул:

— Дело хозяйское. Если передумаете — мы на площади до завтра.

Когда они отошли, я повернулся к Игорю:

— Однако и вы должны понять, Игорь Савелич, что рубль за доску — это маловато. Предлагаю такие условия: здесь, в Туле, берёте по рублю пятнадцати копеек, а когда к нам в Уваровку приезжаете — по девяносто пять. Идёт?

Купец задумался, пошептался с товарищами, потом кивнул:

— По рукам, Егор Андреич. Вижу, человек вы справедливый, с вами можно дело иметь.

Мы уже готовились скрепить сделку рукопожатием, когда вдруг со стороны соседних рядов раздался истошный визг, крики, и прямо на нас вылетела здоровенная свинья. Она мчалась, низко опустив голову, сшибая всё на своём пути. За ней с верещанием неслась какая-то баба с хворостиной.

— Держи её! Держи, окаянную! — кричала она. — Всю ярмарку разнесёт!

Свинья, видя перед собой препятствие в виде наших телег, попыталась протиснуться между ними. Доски заходили ходуном, одна телега опасно накренилась. Захар едва успел подхватить её, уперевшись плечом.

— Митяй! Никифор! Хватай её! — скомандовал я, сам пытаясь преградить свинье путь.

Началась настоящая кутерьма. Митяй попытался схватить животное за задние ноги, но получил крепкий удар копытом и с воплем отскочил. Никифор же зашёл сбоку и набросил на свинью свой кафтан, ослепив её. Животное закрутилось на месте, визжа так, что закладывало уши.

— Да хватайте же её, черти! — надрывалась хозяйка. — Уйдёт ведь!

Наконец общими усилиями — нашими и подоспевших зевак — свинью удалось скрутить. Хозяйка, причитая и ругаясь одновременно, накинула на неё верёвку и поволокла прочь, не переставая отчитывать животное так, словно оно могло понять человеческую речь.

Мы с купцами переглянулись и вдруг расхохотались.

— Ну и дела! — утирал слёзы Игорь Савелич. — Я уж думал, все доски по земле раскатятся!

— Не иначе как знак свыше, — смеялся я. — Чтоб сделку поскорее заключали.

— Пожалуй, так и есть, — согласился купец, и мы наконец пожали друг другу руки, скрепляя договор.

После окончания торга, пока мужики пересчитывали доски и перегружали их на телеги купцов, мы с Машкой решили ещё пройтись по ярмарке. Деньги, полученные за товар, приятно оттягивали карман, и я решил побаловать и себя, и Машку какими-нибудь гостинцами.

— Ну что, пройдёмся по рядам? — спросил я, обнимая её. — Посмотрим, что тут продают интересного.

— Ой, Егорушка, давай! — Машка просияла, словно ей уже вручили все ярмарочные товары разом. — Мне столько всего хочется увидеть!

Мы двинулись вдоль торговых рядов, разглядывая выставленные товары. Чего тут только не было! Глаза разбегались от разнообразия. Особенно Машку привлекали украшения и наряды. Она то и дело останавливалась у лавок, где торговали платками, лентами, бусами и прочими женскими радостями.

— Егорушка, глянь! — она потянула меня за рукав, указывая на развешанные на деревянной перекладине платки. — Какая красота!

Платки и впрямь были хороши — яркие, с затейливыми цветочными узорами, обрамлённые искусной вышивкой по краям. Машка осторожно коснулась одного — алого, с крупными розами и замысловатыми завитками по краям.

— Бери, примеряй, красавица! — тут же оживилась торговка, дородная женщина в сарафане и кокошнике. — Такой платок тебе к лицу будет!

Машка с сомнением взглянула на меня:

— Можно?

— Конечно, — кивнул я. — Выбирай, какой нравится.

Она тут же набросила алый платок на плечи, и я невольно залюбовался — яркие краски оттеняли её румяные щёки и волосы, делая её ещё краше.

— Ну как? — спросила она, поворачиваясь передо мной.

— Тебе очень идёт, — искренне ответил я. — Словно для тебя шили.

— Берём? — глаза её сияли надеждой.

— Сколько просите? — обратился я к торговке.

— Для такой красавицы — три рубля, — бойко ответила та. — Товар-то первейший!

— Три рубля? — я покачал головой. — Многовато. За два отдашь?

— Два? — торговка всплеснула руками. — Да ты что, милок! Мне самой дороже встал! Два с полтиной, и то по доброте душевной.

— Два рубля, — твёрдо повторил я. — Платок хорош, спору нет, но не за три же.

После ещё нескольких минут торга мы сошлись на двух рублях, и Машка, счастливая, повязала новый платок на шею.

— Спасибо, Егорушка! — она чмокнула меня в щёку, не стесняясь взглядов прохожих. — Я такой красоты отродясь не видала!

— Носи на здоровье, — улыбнулся я. — Что ещё приглянулось?

Вскоре у Машки появились жемчужные бусы, — за которые я отдал после бурного торга семь рублей, и медовые пряники из лавки, славившейся на всю Тулу своими сладостями.

— Отведай, барыня, отведай, барин! — зазывал нас пузатый пряничник. — Лучшие пряники во всей губернии! С мёдом, с орехами, с изюмом!

Машка, захваченная вкусными ароматами, с восторгом разглядывала разложенные на прилавке пряники. Были тут и резные, и печатные, и фигурные — в виде птиц, зверей, даже целые терема пряничные.

— Дай-ка нам вот этих, — указал я на небольшие круглые пряники, украшенные затейливым узором, — и вон тех, с орехами. И леденцов добавь.

Расплатившись с пряничником — тридцать копеек за угощение, — я вручил свёрток Машке, которая тут же попробовала пряник и зажмурилась от удовольствия.

— Вкуснота какая! — похвалила она. — Надо бы и детишкам нашим в деревне взять, порадовать.

— Возьмём на обратном пути, — пообещал я. — Что там ещё впереди?

А впереди нас ждало столько всего, что глаза разбегались. Машка, как дитя малое, переходила от лотка к лотку, от лавки к лавке, всё разглядывая, всему дивясь, всё норовя потрогать. Я шёл следом, улыбаясь её восторгу и приторговывая то одну, то другую безделушку, чтобы порадовать её.

Так у нас появился отрез ткани на новое платье — тонкий, нежно-голубой, с мелким цветочным рисунком, — за который я выложил целых пять рублей, но зато Машка уже представляла, как будет в нём красоваться на деревенских посиделках.

— Ты как дитя малое, — подшучивал я над ней, глядя, как она кружится с отрезом, прикладывая его то к лицу, то к плечам. — Словно в сказку попала.

— А разве не сказка? — улыбалась она в ответ. — Я уже и не помню когда такое видала! В детстве только на ярмарках бывала, а потом уже и не до них было.

Мы продолжали пробираться сквозь толпу, рассматривая товары, когда вдруг Машка замерла на месте, уставившись на что-то с открытым ртом. Я проследил за её взглядом и увидел уличного фокусника, который прямо посреди площади показывал своё искусство. Он жонглировал разноцветными шариками, заставляя их словно по волшебству исчезать и появляться вновь, то и дело подкидывая их всё выше и выше.

— Ух ты! — выдохнула Машка, как заворожённая глядя на представление. — Как же он так ловко-то! Глянь, Егорушка, глянь!

Она так увлеклась зрелищем, что совсем позабыла о свёртках в руках. Я едва успел подхватить выскользнувший из её ослабевших пальцев отрез ткани, который уже готов был упасть в дорожную пыль.

— Эй, осторожнее, — я пристроил свёрток обратно ей в руки. — Не хватало ещё покупки растерять.

Но Машка, казалось, не слышала меня, полностью захваченная представлением. Фокусник тем временем заметил нас и, подмигнув, особенно ловко подбросил шарики, заставив их на мгновение замереть в воздухе, а затем поймав все разом, словно они сами прыгнули ему в ладони.

— Для прекрасной дамы и её спутника! — объявил он с шутовским поклоном. — Как вам моё искусство?

— Чудесно! — захлопала в ладоши Машка, чуть снова не выронив покупки. — Настоящее волшебство!

Фокусник расплылся в довольной улыбке, обнажив неровные зубы, и, приблизившись к нам, картинно снял потрёпанную шляпу:

— А за спектакль, господа хорошие, полагается монетка… Уж не откажите бедному артисту.

Я усмехнулся — ловко придумано! — но спорить не стал, достал медный пятак и опустил в протянутую шляпу. Фокусник тут же ловким движением спрятал монету, снова поклонился и отправился искать новых зрителей.

— Пойдём дальше, — я потянул Машку за руку. — Ещё столько всего интересного впереди.

— Ой, а самовар! — спохватилась она. — Ты же хотел самовар купить, помнишь?

И верно, ещё в деревне мы обсуждали, что хорошо бы привезти из Тулы настоящий тульский самовар.

— Конечно, купим, — кивнул я. — Пойдём к посудным рядам, там и самовары должны быть.

Фома, который всё это время держался неподалёку, вызвался проводить нас:

— Я знаю, где лучшие самовары продают. Пойдёмте, покажу.

Посудные ряды поражали разнообразием: тут были и глиняные горшки всех размеров, и медные тазы, и железные сковороды, и деревянные ложки, и берестяные туески… Но самым впечатляющим зрелищем были, конечно, самовары. Они выстроились на прилавках, словно медные солдатики, — начищенные до блеска, отражающие солнечные лучи, заставляя прищуриваться от их сияния.

— Вот, — Фома указал на лавку, где красовались самовары различных форм и размеров. — Лучшие мастера делают.

Мы подошли ближе, и Машка сразу принялась разглядывать самовары, восхищаясь их красотой:

— Гляди, Егорушка, какие узоры! А вот этот, с петушком на крышке! А тот, высокий, как столбик точёный!

Действительно, самовары поражали разнообразием: тут были и в форме вазы, и в форме бочонка, и высокие, стройные, и приземистые, пузатые. Некоторые украшали затейливые узоры, другие имели гладкие бока, отражающие окружающий мир, как зеркала.

— Чего изволите? — к нам подошёл сам хозяин лавки, степенный мужчина с окладистой бородой. — Самоварчик присматриваете?

— Да, хотим хороший самовар, — кивнул я. — Тульской работы, чтоб на века служил.

— У меня все самовары отменные, — с гордостью заявил купец. — Какой приглянулся?

Машка тут же указала на средних размеров самовар с резными узорами вокруг тулова и фигурными ножками:

— Вот этот! Посмотри, Егорушка, красота какая! — Фома лишь улыбался.

Самовар и впрямь был хорош — не слишком большой, но и не маленький, блестящий, с искусной работы краником и затейливой крышкой.

— Отличный выбор, сударыня, — одобрил купец. — Это работа братьев Лисицыных, лучших мастеров в Туле. На восемь персон, как раз для семейного чаепития.

— И сколько просите за такую красоту? — поинтересовался я, уже прикидывая, сколько придётся выложить.

— Тридцать рублей, — важно объявил купец. — И это я вам, как людям приезжим, уступаю. В Москве за такой все сорок дадут.

— Тридцать? — я покачал головой. — Дороговато. Двадцать пять дам, не больше.

— Двадцать пять? — купец сделал вид, что оскорблён до глубины души. — Помилуйте, сударь, за такую работу? Да в него меди одной на пятнадцать рублей пошло, не говоря уж о мастерстве!

Начался торг. Я настаивал на своей цене, купец упирался, мы оба делали вид, что вот-вот разойдёмся несолоно хлебавши, но постепенно сходились к середине. Наконец, купец, тяжко вздохнув, словно я отнимал у него последнее, согласился на двадцать семь рублей.

— По рукам, — кивнул я, доставая деньги. — Заверни хорошенько, чтоб не помялся в дороге.

Пока купец упаковывал самовар, бережно обёртывая его тряпицами, Машка не могла сдержать радости:

— Ой, Егорушка! Такая красота теперь у нас будет! Представляешь, как в воскресенье чай пить будем? И соседей позовём, пусть подивятся.

Я улыбнулся её восторгу. Самовар был и впрямь хорош, да и цена, хоть и кусалась, но вполне соответствовала качеству. А радость Машки стоила любых денег.

Расплатившись с купцом и получив тщательно упакованный самовар, я передал его Фоме, чтобы тот отнёс покупку на постоялый двор.

— Осторожнее там, не побей, — наказал я. — Это не доски какие, а вещь тонкая.

— Будьте спокойны, Егор Андреич, — кивнул Фома. — Донесу в целости, как ребёночка.

— А теперь, — сказал я, обращаясь к Машке, — надо бы и чаю купить к самовару. Не зря же такую красоту брали.

— И то верно, — согласилась она. — Фома, а где чай-то продают? — Успел окликнуть его я, пока тот еще не ушел.

— Идёмте, — махнул рукой Фома. — Тут недалече чайные ряды. Там всё, что душа пожелает.

Чайные ряды встретили нас особыми ароматами — пряными, терпкими, экзотическими. В деревне чай был только тот, что прошлый раз Фома привез, а в так пили травяные отвары. Но раз уж мы разорились на самовар, то стоило взять и хороший чай.

— А вон в той лавке диковинки всякие есть, — указал Фома на небольшую лавочку, где за прилавком стоял худощавый купец в заморском наряде. — Там и чаи разные бывают, не только китайский.

Мы направились к указанной лавке. Внутри пахло так, что голова кружилась от ароматов: тут были и специи из дальних стран, и сухофрукты, и орехи, и, конечно, чай — множество разных сортов, хранящихся в больших жестяных банках с затейливыми надписями.

— Чего изволите? — купец говорил с лёгким акцентом, явно не местный. — У меня лучшие товары со всего света.

— Чай хороший ищем, — объяснил я. — К новому самовару.

— О, чай у меня самый лучший! — купец просиял. — Из Китая, из Индии, какой предпочитаете?

— А есть индийский? — заинтересовался я. — Говорят, он особенный?

— О да, особенный! — купец энергично закивал. — Не такой, как китайский. Более терпкий, с особым ароматом. Хотите попробовать?

— Конечно, — кивнул я.

Купец тут же засуетился, достал откуда-то маленький чайник, быстро заварил в нём щепотку чая и разлил по крошечным чашечкам.

— Пробуйте, — он протянул нам чашки. — Только дайте настояться минутку.

Мы с Машкой осторожно взяли чашки, подождали, как велел купец, затем попробовали. Чай действительно был необычным — крепким, с каким-то пряным ароматом, совсем не похожим на привычный.

— Ой, как вкусно! — восхитилась Машка. — И совсем не так, как наш травяной. Даже лучше, чем тот, что батенька привез.

— Берём, — решил я. — Сколько за фунт?

— Два рубля пятьдесят копеек, — объявил купец. — И это я вам, как хорошим людям, уступаю.

Я прикинул — цена немалая, но ведь и чай особенный, не каждый день пить будем, а по праздникам да особым случаям. Да и радость Машки того стоила.

— Хорошо, — кивнул я. — Отвесь фунт.

Купец ловко отмерил нужное количество, ссыпал чай в бумажный пакет, аккуратно запечатал его и вручил мне:

— Храните в сухом месте, заваривайте не очень крутым кипятком, и наслаждайтесь. Этот чай — сама Индия у вас дома.

Я расплатился, и мы, довольные, вышли из лавки. Машка всё ещё находилась под впечатлением от необычного напитка:

— Представляешь, Егорушка, как мы теперь чаёвничать будем? В новом самоваре, да с таким чаем! Прямо как господа какие.

— Ну, до господ нам далеко, — усмехнулся я, — но чаёк попьём знатный, это верно.

День клонился к вечеру, но ярмарка всё ещё кипела жизнью. Мы, нагруженные покупками, медленно двигались в сторону постоялого двора, то и дело останавливаясь, чтобы посмотреть на очередное чудо ярмарочной торговли.

— Хороший день выдался, — сказал я, обнимая Машку. — И дела сделали, и погуляли на славу.

— Лучший день в моей жизни, — улыбнулась она, прижимаясь ко мне. — Спасибо тебе, Егорушка.

И мы пошли дальше, сквозь шумную, пёструю, яркую тульскую ярмарку, унося с собой не только покупки, но и впечатления, которых хватит надолго.